4

Выслушав его, даос Кункун поглядел на небо и расхохотался, а затем швырнул рукопись и стремительными шагами пошел прочь.
– Значит, все это выдумки! – воскликнул он. – Ни автор, ни переписчик, ни читатель не узнают, истинные ли события положены в основу повествования! Вся эта история – просто вымысел и написана под влиянием настроения!

Предисловие бодро сообщало, что «Война и мир» (в китайском переводе) на целых две тысячи иероглифов длиннее, чем «Сон в красном тереме». Да и автор лукаво намекал, что сокращает повествование, как только может. Чуть не в каждой главе попадались фразы вроде: «Не зная, чем рассеять нахлынувшую тоску, Дайюй принялась дразнить попугая и учить его своим любимым стихам. Но об этом мы подробно рассказывать не будем».
Однако уже на первых главах стало ясно, что легкой читательской прогулки ждать все равно не следует. Чужим и не очень-то понятным веяло уже от заголовков вроде: «утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных». Впервые я в полной мере прочуствовала неизмеримую древность и богатство китайской цивилизации. Роман перенасыщен аллюзиями, и его невозможно понять в полной мере, не зная китайской классической литературы, мифологии, истории — или не лазая в комментарии по двадцать раз на главу. Что, прямо скажем, чтения не облегчает.
Да и следить за сюжетными хитросплетениями романа, где только главных героинь двенадцать, нелегко. И имена персонажей, по крайней мере, на русский слух, часто почти совпадают; поди-ка запомни, чем Баочай отличается от Баочань, а Баочань от Баоцинь! При именах Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь и вовсе недолго впасть в отчаяние.
Но постепенно герои и героини укладываются в голове, становятся близкими знакомыми: Дайюй обладает пышным букетом комплексов, но трогательно одинока; Баочай мила, зато слабохарактерна, а вот Таньчунь таким недостатком не страдает. Фэнцзе — жуткая стерва, а Баоюй — шалопай, но очень обаятельный. Сложные, тонко прописанные характеры очень украшают «Сон в красном тереме». И чужая культура вдруг становится ближе. Как-то само по себе выясняется, что вино следует наливать из чайника, а в зеркало долго смотреть не стоит, иначе приснятся странные и тревожные сны. Не случайно в Китае «Сон в Красном тереме» не выпускают из рук этнографы. Обычаи и традиции давно ушедшего бытия описаны здесь с фотографической точностью. И это, пожалуй, роднит Цао Сюэциня и Толстого.
Но в остальном сравнивать их романы — все равно что поместить европейское батальное полотно размером во всю стену рядом с китайской лаковой миниатюрой. События «Сна в красном тереме» камерные, жизнь одной семьи Цзя. Правда, семья со чадами и домочадцами насчитывает сотни человек. Зато происшествия тихие, домашние, о каких можно рассказать соседу за чашкой чая: то утонченные развлечения юных аристократов, то совсем некуртуазные насмешки над нищей деревенщиной — бабушкой Лю, то неприятности по службе. Словом, малые жизненные миры. Необычный суп, поданный на обед, — уже событие. Порой в этой домашней атмосфере становилось душновато, очень хотелось выйти из сада Роскошных зрелищ на просторы Поднебесной империи, узнать, чем живут люди за пределами дворца Жунго. Увы, ничего подобного не происходит.
Случается иное: искусственный мир сада-эдема, прециозных игрищ и сложного конфуцианского этикета рассыпается при столкновении с реальностью. Третий том оказался поэтому самым интересным: он насыщен психологическими коллизиями, только намеченными в первой части романа. Баоюй и его подруги по поэтическому обществу «Бегония» вынуждены узнать прозу жизни. И тут уж автор не щадит никого.
Эксперимент по приобщению к китайской классике оказался интересным, хотя вряд ли я когда-нибудь решусь перечитать «Сон в красном тереме».