О скорбный край, где кровь потоками течет!
Мы восемнадцать лет ведем сей страшный счет.
Забиты трупами отравленные реки.

Но что позор и смерть, что голод и беда,
Пожары, грабежи и недород, когда
Сокровища души разграблены навеки?!

Андреас Гриффиус

Непроглядная ночь укрыла меня, оберегая от опасности, но, по моему темному разумению, она не была достаточно темною, а посему схоронился я в чаще кустарников, куда доносились до меня возгласы пытаемых крестьян и пение соловьев...

В этой книге чаще вопят под пытками, чем слушают соловьев. Ибо Симплициссимус живет в жестоком мире. В первой же сцене он принимает других людей за волков, и это не случайно. В художественном мире Гриммельсгаузена, как и в реальной Германии его времени, изречение «человек человеку волк» актуально, как никогда. Идет Тридцатилетняя война — одна из самых свирепых войн, какие только знала Европа. Герою предстоит столкнуться для начала с пытками и убийствами, потом — с лицемерием и обманом.
Композиция романа еще средневековая: путешествие по различным локациям, слабо связанным друг с другом. А вот язык барочный, переусложненный. Предложения едва выдерживают груз словесных виньеток и завитушек. Особенно в первых главах создается комический контраст — между поведением и речью персонажа. Язык Симплициссимуса насыщен библеизмами, аллюзиями и цитатами. Переводчику пришлось решать сложнейшую задачу — передать по-русски эту невероятную смесь архаизмов, диалектизмов, латинизмов. В результате получается характерный барочный юмор — тяжеловесный и затейливый, грубый и жестокий. Вот как Симплициссимус, например, пародирует возвышенные описания красавиц:

Ведь у сей девицы волосы такие желтые, словно пеленки замаранные, а пробор на голове такой белый и прямой, словно на кожу наклеили белую свиную щетину; да волосы у нее так красиво скручены, что схожи с пустыми трубками, или как если бы кто понавешал с обоих боков по нескольку фунтов свечей или по дюжине сырых колбас. Ах, гляньте только, какой красивый, гладкий у нее лоб; разве не выступает он нежнее, чем самая жирная задница, и не белее ли он мертвого черепа, много лет под дождем провисевшего?

И далее в том же духе. Кстати, мертвый череп в этом образном ряду вовсе не случаен — он вводит обычные для барокко темы хрупкости жизни и близости смерти. В другом месте Гриммельсгаузен воспроизводит так называемую «барочную вертикаль» — человек между адом и раем — в пародийном варианте. Шутки ради знатный господин пытается уверить Симплициссимуса, что тот побывал и на небесах, и в преисподней. Здесь есть немножко от Дон Кихота и шуточек герцога и герцогини.
Но если первая часть как минимум весьма своеобразна, дальнейшая биография заглавного персонажа куда скучнее.
В первых главах Симплициссимус — что можно примерно перевести как «Простодушнейший» — явный наследник фольклорного Иванушки дурачка и предок вольтеровского Простодушного. Это фигура откровенно сказочная, его баснословная глупость резко контрастирует с натуралистическими картинами окружающей его действительности. И этот контраст ярко, жестко показывает всю бесчеловечность и фальшь окружающих. Вот только герой слишком быстро вписывается в истеблишмент. Что, если бы Дон Кихот, обломав копье о первую мельницу, плюнул и пошел жить как все? Симплициссимус именно так и поступает.
Причем психологические его эволюции не мотивированы. Герой кажется куклой, которую автор вертит, как пожелает. Р-раз! И он в Париже. Р-раз! Он в Москве. Уже во второй книге это уже не «Простодушнейший», а плут-пикаро, который сам кого хочешь надует. Бац! Новая перемена, и Симплициссимус превращается в ландскнехта, героя по части мародерства. Стилистический фейерверк тоже, увы, гаснет. Встречаются, конечно, забавные моменты. Мне очень понравилась сцена, в которой Симплициссимус пытается убедить сильфов в том, как честны и добры люди. Но даже простодушные сильфы не настолько наивны, чтобы ему поверить.