5

Фейхтвангер был новым, совершенно незнакомым мне писателем. Приятно, что первой (и теперь точно не последней) книгой он меня очаровал.

"Гойя" — необычный роман во всем: от стиля и структуры до образов героев и подачи сведений об Испании Нового времени. Что удивительно, Фейхтвангеру удались абсолютно все его смелые начинания. Его можно назвать не только мастером задумки, но и мастером дела, таким же тружеником, как Гойю, о котором он писал.

Первым делом выражу восхищение белыми стихами, оканчивающими каждую главу. Сначала они показались мне смешной деталью, но потом, по мере чтения, я убедилась, что Фейхтвангер не мог изобрести ничего более удобного и прекрасного для выражения тончайших чувств и щекотливых ситуаций. Точку в формировании моего мнения поставило стихотворение, описавшее раздевание герцогини Каэтаны Альба. В прозе, пожалуй, нельзя — во всяком случае, трудно — было бы передать, с какой легкостью Каэтана сбрасывала одежду, сколько в ней было при этом достоинства и страсти одновременно. С этим превосходно справились стихи. К тому же последние строчки, всегда самые короткие и яркие, послужили Фейхтвангеру неизменными оживляющими мазками в главах-этюдах его масштабного труда.
При этом надо отметить, что сама манера Фейхтвангера очень проста и незатейлива, несколько небрежна. Он явно не стеснялся повторов. Если бы не рассыпанные щедрой рукой тут и там поговорки, испанские словечки, прозвища, ироничные замечания, стиль был бы пресным... и длина списка после "если бы не" сама намекает, что он чудесен. Никакой излишней витиеватости, читать легко, полотно едино и гладко соткано, а речь героев мягко персонализирована.

Впрочем, последнее мое замечание в предыдущем абзаце относится скорее уже к самим героям. О них стоит сказать отдельно.
Фейхтвангер с изумительным беспристрастием подошел к проработке своих персонажей. Это, несомненно, личности, разные и в то же время в чем-то похожие, люди, чье происхождение и положение должно было задать им какие-то традиционные черты — и задало, но причудливо, вперемешку! Разве Гойя, вышедший из махо, менее честолюбив, чем королева Мария-Луиза? Разве Мария-Луиза менее сладостнастна, чем молоденькая маха Пепа? Разве Пепа менее хитра, чем государственник-аббат дон Дьего? Разве дон Дьего менее страстен, чем доктор Пераль? Разве доктор Пераль менее независим, чем Гойя? Своеобразная перекличка характеров всего легиона связывает судьбы героев еще теснее, чем их разумные устремления, задает их отношениям темп с самого знакомства.
Также Фейхтвангер ничтоже сумняшеся выделил, вытолкнул на поверхность не достоинства, а пороки. Однако — и в этом проявление то ли специфики романа, то ли гипнотического присутствия автора в тексте — они не раздражают и не отталкивают. Напротив, возникает желание поднести к глазам лупу, чтобы рассмотреть их фантасмагорию во всех подробностях. Пороки воспринимаются как основа героев, основа самого человеческого существа. У всех они разные, все живут, подчиняясь им в той или иной мере, контролируя их или отдаваясь им, прикрывая их или выставляя напоказ. Игра героев с их демонами завораживает, я не признаю, что Гойя в этом наиболее искушен. Та же королева или донья Лусия, тот же дон Мигель или доктор Пераль — образчики актеров и борцов за свои соблазны и с ними.
Не удержусь и бегло перечислю своих любимцев: дон Хосе Альба, ангелок, безумно жаль, что он служил жене фоном; дон Мигель Бермудес, человек тонкого ума и тонкой эмоции; дон Хоакин Пераль, слившийся с герцогиней Альба душой и не слившийся телом; бедняжка Женевьева д'Авре; королева, образчик выдержки, силы и расчетливости; донья Энграсия, грубоватая и мудрая. Без сожаления вытерла бы из памяти Пепу Тудо, и все же брезгливость оттеняется циничным восторгом — хрюшка высоко взлетела, жаль, что манер и деликатности ей полет не добавил.

Напоследок от всего сердца пожалею, что второй роман у Фейхтвангера так и не созрел. Кто знает, не превзошел ли бы он сам себя?..