5

Насколько я могу судить, это не новая книга. Она представляет собой то ли просто переиздание, то ли переиздание с дополнениями ЖЗЛ двадцатилетней давности . По своему содержанию текст выходит далеко за рамки биографии: перед нами фундаментальный рассказ о рождении российской государственности, и потому главных героев в ней двое - Иван III и его отец Василий II Темный.

Читая эту историю, мирный обыватель почувствует фантомную ностальгию по нормальной жизни и захочет немного уехать из этой страны. Гегелев афоризм не про Россию: наша история повторяется не дважды, а многажды, причем исключительно в виде трагедии. Фарсы тут ставят редко, и смешного мало - разве только это не злой хохот Иванушки-Четвертого-Грозного. Патологическую жестокость странного государя автор упоминает неоднократно и противопоставляет ее ломающей кости целесообразности своего героя Иоанна Великого III. Необходимость насилия-сверху наполняет ужасом русскую жизнь и эту книгу.

Аполлинарий Васнецов. Московский застенок. Конец XVI века (1912)

Борисов - возможно, что ненароком - открывает интересные совпадения в политической жизни царя Иоанна Великого и генсека Сталина. Речь не столько про казни и депортации, которые Иван III как будто бы изобрел, и, конечно, не про домашнее насилие. Интересней другой эпизод. В решающий момент Стояния на Угре - того самого, когда Русь окончательно отрывала себя от монголов, - Иоанн Великий отчего-то испугался и уехал на дачу в Красное Сельцо. Ровно то же самое сделает генералиссимус Сталин после нападения немцев в 1941-м году. Оба государя бесстрашно перебирали людишек - своих, мирных и безоружных, - но при виде серьезного противника впадали в ступор от ужаса: симптомы подлости налицо. Государем на Руси, кстати, как пишет Борисов, назывался хозяин холопа, поэтому новгородцы весьма негодовали, когда Иван III объявил себя их государем. Государство - того же корня. Может, пора бы уже нам напрячься и придумать другое слово?

...деспотизм обеспечивал то, что никогда не могла дать республика богатых и бедных, - равенство. И первый боярин, и последний нищий в равной степени могли стать жертвой государева гнева.

Автор произносит эти слова мимоходом в разделе про взятие Новгорода, гениально и просто объясняя нашу историческую любовь к тирании. Пряники на Руси не особенно любят: их на всех не хватает - кнута же просят, встречают его с радостью в покорных глазах. Учитывая повальное увлечение хлыстовством в XIX веке, я считал, что причина в сексе - латентном русском мазохизме. Политический ответ Борисова кажется более убедительным: это русское стремление к равенству любой ценой - пусть в нищете, бесправии, убожестве, низости.

Художественное содержании власти - драма, большой власти - трагедия. О московской старине автор пишет чинно и страстно. Это напоминает Шекспира. Структура текста подчинена скорее литературному, чем научному замыслу. Она нелинейна и довольно сложна: представляя героя в трех ипостасях - частях книги (собиратель - воитель - государь), Борисов описывает три полных круга вокруг его личности, добираясь до сути - сердца.

Литературные вставки - про погоду, природу, чувства - имеют целью подтолкнуть это нелегкое, в общем-то, чтение. Одна примерно четверть книги написана на старорусском: изображая усталость, автор передает слово летописцам. Не понимая этого языка в начале, под конец читаешь как на своем. И все-таки постижение книги заняло у меня без малого три недели: не только перечитать, но и переварить пришлось многое.

Трем главным разделам предшествует подробное описание царствования Василия II Темного - отца Ивана. Оно занимает треть книги - и это справедливо. Так же, наверное, не имеет смысла жизнеописание Александра Великого без рассказа об отце Филиппе, который все подготовил.

В том беспросветном мраке, который окружил Василия II с момента его ослепления, он сумел “духовными очами” увидеть много такого, что было сокрыто от зрячих. Он понял, что только новый порядок может спасти его сыновей и внуков от истребления и самоистребления в огне грядущих смут.

Место рождения нашей государственности - не просто темнота, но темнота отчаянно-мрачная. И надо все взвесить, прежде чем судить строго: Василий Темный, в конце концов, родился с глазами. Его сын, хоть и зрячий, вступив на престол, тут же вынул очи у старого воеводы Басенка. На всякий случай. Причина рождает следствие.

Взявшись за исцеление страны от хаоса и безнарядья, Иван III неизбежно должен был стать Грозным. Это прозвище, наряду с другими, было дано ему современниками. И хотя Иван III не купался в крови, подобно своему обезумевшему внуку Ивану IV, - страх был одним из главных орудий, с помощью которых он управлял людьми.

Аполлинарий Васнецов. Московский Кремль при Иване III (1921)

Как и любой большой российский историк, Борисов - государственник, причем московский. Да как иначе? В МГУ москвичи - все, а он к тому же - завкафедры. В позднем Средневековье обозначились, как известно, три возможности единого русского государства: литовская, московская, новгородская. Про Великое Княжество Литовское говорить особенно нечего: никто не хотел менять одних бесермен на других. Новгород - иное дело, он был свободнее и добрее Москвы, да к тому же более русским. Обычно требуется много слов, чтобы доказать обратное.

Этот странный город был изгоем Древней Руси. В его судьбе и даже его облике угадывается нечто общее с будущим Петербургом. <...> Удивительно, но факт: это огромное государство не имело собственной армии. В случае опасности горожане вооружались и создавали ополчение.

Между строк я читаю, что Новгородская республика была мирным развитым государством без монголов. На фоне грозных московских царей-боевиков такой образ жизни действительно выглядел изгойским. Апофеозом станет Новгородский погром Ивана IV, который будет жечь детей заживо и вырежет треть городского населения.

Невозможно представить себе подобное в отношении Москвы в гипотетической Новгородской России. Понятно, что Москва-столица - историческая необходимость, по-другому быть не могло, но Борисов - на мой взгляд, напрасно - изыскивает немало способов очернить зазря новгородских альтернативщиков. Так он пытается оправдать московское насилие, и это единственный изъян книги.