4 Прикосновение батиста

Пожалуй, больше всего в этой книге мне понравился язык. Он как будто сшивает разрозненные главы из истории одной семьи. Оказывается той верно подобранной тканью, которая не будет ни раздражать, ни теряться в толпе. У Бориса Минаева получилось избежать как нарочитой витиеватости, так и монотонной повествовательности, которые в одинаковой степени вызывают ощущение искусственности текста.

Книга состоит из девяти глав, раскиданных в промежутке от 1912 до 1926 годов. Они представляют собой эпизоды из жизни разных людей, сливающиеся в конечном счёте в рождение одного мальчика, который во время бессонницы слышит эти голоса и истории, уже в наши дни. Тема осмысления прошлого века сквозь призму личной истории в последнее время становится любимым приёмом российских литераторов. Тут в одном ряду будет и "Лестница Якова" Улицкой, и "Авиатор" Водолазкина, и "Зулейха открывает глаза" Яхиной, и многие другие. Среди этих книг есть как чисто историко-повествовательные, так и мемуарные, объединяющие опыт поколения вокруг некой ключевой метафоры. К последним в частности относятся роман Улицкой и "Мягкая ткань" Минаева. По сути мысль у этих произведений одна, но Улицкая выражает её чуть ли не в лоб, объясняя, что через человека благословлено Господом и всё потомство его. В этом и состоит принцип лестницы. У Минаева же, на мой взгляд, метафора получилась более изящной.

Первая глава начинается с попытки доктора Весленского законсервировать тело своей умершей в 25 лет жены Веры. С попытки победить смерть научным путём. Идея сама по себе бессмертная и отчасти проработанная Евгением Водолазкиным в "Авиаторе". Минаев неслучайно предваряет этой главой даже предисловие, следующее потом, поскольку смерть определяет память, оставленную по себе жизнью, проявляет те следы, по которым мы силимся вернуть ушедшего. И доктор Весленский начинает с идеи физического удержания.

Запоздалое предисловие через разговор мальчика Лёвы с умершим дедом открывает вторую сюжетную линию, в которой его дед, Даня Каневский, в 1914 году решает переплыть Ла-Манш ради любви к своей возлюбленной Мари. Точнее, это был его способ борьбы с неопределённостью мира вообще и его любви к Мари в частности. И вот он заключает договор с Мари, что если он переплывёт залив, то по возвращении она становится его возлюбленной. Но судьба распорядится иначе, и он получит награду раньше испытания. Он так и не переплывёт пролив, а затем начнётся война и Даня уедет обратно в Россию, увозя с собой память о мягкой ткани покрывала, которую он делил с Мари.

Одновременно с этим новый мир вторгается в семью Дани через его братьев. Маленький Миля оказывается окружён просителями, верящими в то, что он способен донести их желания до Бога. Другой брат становится революционером. Но в конечном счёте и пассивное упование на чудо, и бескомпромиссная жажда перемен невольно подводят к одной и той же пропасти, за которой лежат смерть и хаос.

В итоге вопрос о сущности жизни сводится к индивидуальной памяти. К неповторимому опыту совместного переживания жизни. Так доктор Весленский понимает несостоятельность своей теории консервации тела Веры: "Тщета была в том, что восстановить тело Веры будет,наверное, вполне возможно. Как и воскресить её память. Пусть не при нём, пусть после, когда-нибудь. Однако ту связь между ними, возникавшую, когда они лежат в постели, обнявшись, никто и ничто уже не восстановит". Мягкой тканью, проводником жизни, становятся моменты полной близости между Даней и Мари, между доктором Весленским и Верой. Батистовую ткань разрезает отец Веры и дарит ей и двум её сёстрам по сшитому из этой ткани подарку, тем самым повторяя ритуал бытия единого во многом. Финальной сценой становится глава, где доктор Весленский присутствует при вскрытии мощей святой Ефросинии, от которой сохранилась ткань её облачения, связывающая скелет, как генетическая память связывает материю жизни в бесконечную нить, которая в своём конце содержит и своё начало.