5 Борис Минаев. Мягкая ткань

Татьяна Генриховна Иванцева, кандидат философских наук, доцент ВятГУ. г. Киров.

Первая книга читается очень легко, в как бы тающем состоянии. Ты пребываешь в обволакивающем состоянии нежности. А как в романе описана любовь… Меня очень впечатлило, уже, правда во второй части, в «Сукне» (но это ведь тоже - мягкая ткань), нутряное описание любви Матрены: этот действительно сметающий амок любви, причем здесь не очередная версия «пейзанки тоже любить умеют», а обрушение на неё восторга и ужаса одновременно: «… а когда он пришел, вдруг стало совсем ясно, что у нее любовь, это было стыдно, даже нехорошо, потому что она впервые не думала о делах, о бесконечных этих бабьих делах, ради которых вроде все и появляются на свет, чтобы всех кормить, всех рожать, за всех всё делать. И когда у неё эти мысли впервые исчезли, она так изумилась, что стало ей второй раз страшно, за кого ж она вышла замуж, за какого беса, что даже не может вспомнить, сколько у нее осталось муки, накрыта ли в подвале картошка и как зовут трехмесячного теленка.» Что же касается нежности, то для меня было очень интересно, как излюбленная тема русских мыслителей – женственность, софийность русского мира, архетипический образ России как Девы-Мудрости - обрела такое трагическое для страны звучание в роковые минуты ее истории. На мой взгляд, Минаев замечательно органично вплетает вопрос о престолонаследии как судьбоносный и в чем-то действительно фатальный для судеб отечества в батистовую канву романа. Откладываешь чтение и думаешь-думаешь, действительно ли, если бы было принято решение о том, что можно передавать престол девочке, то русская история пошла бы по иному пути? Это же не просто, простите за школярский лексикон «женская тема» в произведении. Это «лёгкое дыхание» «Батиста». А вторую книгу я местами заставляла себя читать, может быть это связано как раз с шероховатостями в тексте, хотя, я думаю, что эти шероховатости автором специально придуманы, потому что – «сукно», потому что жёстко, потому что колется – хочется это сбросить, отодвинуть от себя.

Со многим из того, что было сказано сегодня, я согласна, но хочу кое-что ещё добавить. По поводу деталей жизни, о которых упоминалось…Действительно, мы окружены деталями, мы погружены в «мелочи жизни», они растаскивают нашу жизнь на сотни отдельных осколков, но вдруг что-то происходит и через эти, казалось бы, разнородные и где-то избыточные детали ты обнаруживаешь стягивающий фокус, внезапно понимаешь какой-то глубинный объединяющий смысл в том, что было разрознено. У тебя появляется возможность далёкие вещи, далёкие друг от друга сферы жизни связывать между собой в некоторую целостность. Этой волшебной палочкой, которая помогает находить смысл, могут быть разные вещи, в том числе, и литература. И мне кажется, что мы здесь такие счастливые все, потому что вопреки «свинцовым мерзостям» очевидности, у нас есть не только русский язык, но и авторы, которые дарят нам вот такие книжки. Мы восхищаемся Чудаковым, восхищаемся Яхиной, Кучерской, у нас здесь, с помощью нашего клуба, всё время идут какие-то микрооткрытия. Сегодня – это открытие Бориса Минаева.

Для дальнейшего разговора хочу использовать триаду «тезис-антитезис-синтез». Итак, тезис: в 1990-е годы таким открытием был Гришковец, я хорошо помню своё потрясение от его текстов, от его спектаклей, когда он говорил искренне и открыто. Это было очень созвучно времени, я для себя назвала это «контактами первой степени», когда нужны были открытость и приватность одновременно. Когда приватное, сокровенное, интимное выносилось в публичное пространство, Это был не стриптиз а-ля «Большая стирка», а важные слова о «красавице - драгоценной душе». В творчестве Бориса Минаева можно усмотреть аналог - в «Детстве Лёвы» и в «Гении дзюдо». Это когда ты читаешь и узнаёшь: «Да-да, и у меня также было!». Это так психологически верно и так душевно роднит с автором. Персонаж-автор-читатель схвачены избирательным сродством. Действительно, лихие девяностые требовали такого «дружески-интимного» родства. Потом пришел антитезис, на этом в чем-то уже избыточном фоне приватного оказалось нужен разговор о чём-то социальном. И это было уже не психологическое, приватное, время, а историческое и социальное, время «ЖЗЛ». Конечно, сразу же вспоминаешь о книге Минаева «Ельцин», когда есть востребованность в этом историческом времени показать что-то крупное – выдающуюся личность на фоне судьбоносных переломных социальных и исторических задач. Это не потаенные ходы приватности, а - линейное время, вдоль этой линии персонаж, автор и читатель разведены. В чем-то мы, читатели,, здесь только наблюдатели, но не участники. И, наконец, синтез, который, на мой взгляд, - суть «Мягкой ткани». Это - « контакты третьей степени», когда всё – события, герои, вся стилистика романа в целом - обретает другое измерение, другую глубину. Для меня в романе «Мягкая ткань» происходит синтез психологического времени и исторического. Я согласна с тем, что это роман про Время. Если угодно, Время – не фон, а Игрок в «Мягкой ткани», В глубоких подвалах, в которых бродит Матвей Горелый явно и аллюзивно описывают траетории, ходы времени: «…были и в обычных жилых домах, там держали купцы товары, там порой были огромные склады, там замуровывали богатства, там была жизнь, в церковных же подвалах, которые гораздо глубже, длиннее не было никакой жизни, там пряталось нечто другое – время, и вот город хранил это время там, настаивая на том, что туда нельзя». Вот эта та самая глубина, которую надо увидеть по ту сторону поверхности, за событиями, придает книге Бориса Минаева подлинность, не в смысле похожести, а в смысле настоящей ценности.. Минаев заставляет нас задуматься о том, что пришло время, когда надо не разбрасывать камни, а собирать, когда нужно осмысливать и, если хотите, концептуализировать себя и время, в котором мы живём. Он нашёл для этого очень удачный образ, родом из мифологии, – это ткань, полотно жизни. Ему, конечно, ещё и «подвезло», потому что его предки были связаны с ткачеством. И Владимир Каневский, и Сима Каневский, и Матвей – они все создают эту «ткань», они все «делатели» истории, не могу удержаться от марксистских аллюзий, - «народные массы» - двигатели истории, но предстающие для нас в таком замечательном личностном исполнении и самоопределении. Это даже не «жизнь и судьба», а жизнь как судьба, но вытканная героями романа в нашем времени. И происходит самое главное чудо – из этих отдельных дискретностей возникает непрерывность, прямо по Арсению Тарковскому «а стол один – и прадеду, и внуку..» (и про это же, к слову, норштейновская «Сказка сказок»), через эту причастность мы понимаем: жизнь прекрасна, вопреки очевидности. Своей «Мягкой тканью» Борис Минаев даёт нам новые силы жить. Когда читаешь сегодня политические обзоры, экономические сводки, когда кажется, что уже не за что зацепиться, и смыслы стремительно, как шагреневая кожа, стремятся к нулю, вдруг – бах, вот такая радость возникает, радость от того, что у нас есть такая литература.
Ранее сегодня говорили о том, что это литература в явном противопоставлении романа действительности, а я себе даже написала: «Для меня это не только ЛИТЕРАТУРА!» Каждое буква - большая. Да, есть законы, правила текста, завязка, фабула, композиция и т.д., но сам текст «Мягкой ткани», сам по себе являет нам автора как некоторого очарованного странника, он очарован культурой. Я очень люблю читать книжки, когда видна культурность автора, когда он не читает подготовительные материалы специально, потому что у него появилась задумка, ему надо написать об этом, он садится и читает всё по теме, и получается в итоге очень хороший, добротный роман. В «Мягкой ткани» всё согрето сокровенным дыханием жизни… Здесь автор дышит с каждой страницы даже тогда, когда дышать тяжело. Даже когда он описывает тело на обеденном столе, там светится любовь. И он всё время подчеркивает, что это роман не только о времени, но и о любви. Такое же потрясение у меня было, когда я прочитала у Алексея Иванова «Сердце Пармы»: «Боже, сколько же он всего прочитал!». Но всё равно там и здесь главным был не объём и диапазон информации, а ощущение, что автор живёт в этом материале. И у Минаева эту же сопричастность, чувствуешь, чем, не отдаешь отчета, но чувствуешь, что это правда, это настоящее, не беллетристика, а квинтэссенция жизни.
Конечно, «большой стиль» и «большое время» кончилось. Большое время эпохи Модерна породило понятие «классика», а мы сейчас живём в эпоху постмодернизма, «рассыпания», «складок», плюрализма и т.п., поэтому, возможно, сама постановка вопроса «классик ли Минаев?» не очень корректна, но дело не в этом. Дело в том, что когда я открываю текст и вижу: «Матвей здесь, в этой церкви, становился свободен душой, настолько свободен, что насмешливо отмечал странную деталь московского быта: слепоту горожан, которые не видели своего города так, как он, то есть не видели целиком, для них существовали только отдельные улицы, по которым они ходили, и дома, в которых они существовали, но не был открыт город весь, как он был открыт ему, со своими чёрными дырами, мутными закоулками, искривляющимися пространствами…» и т.д., то, читая. думаю: «Боже мой, да как же это так можно написать на таком материале про тёмную материю, про чёрные дыры космоса, про искривляющееся пространство, про генно-инженерные технологии – всё то, чем живёт современная наука?». Как он чувствует это? То, что он пишет про пусть и странного, но крестьянина Матвея, я могу соединить с областью науки, которая называется космологией. Несомненно, это – писательский и человеческий Дар Бориса Минаева! Я восхищаюсь этим. Когда есть такой текст, когда ты в него погружаешься – это счастье!

Летопись литературного клуба «Зелёная лампа». 2016 г. 3 ноября — «Борис Минаев – современный классик»