4.5 В этой прозе поэзии больше, чем в стихах многих авторов.

Необычная книга, как и сам автор. Читаешь и невольно ускоряешься, такое чувство, что слышишь чью-то взволнованную, захлебывающуюся от эмоций торопливую речь. И все эти образы, сравнения. Однако за счет всего этого читать довольно сложно, непривычно, особенно в самом начале пока не подстроишься под рваный темп книги.
Несмотря, что книга вроде бы о людях, которые окружали Цветаеву в 1917 году, которых она любила, которые ей были дороги (это чувство восхищения и надрыва в каждой строчке), эта книга на самом деле о самой Цветаевой, эдакая чудная автобиография.
В школе я зачитывалась стихами Цветаевой, однако никогда не пыталась копнуть глубже, понять внутренний мир и эмоции подтолкнувшие на создание ее шедевров. С этой книгой у меня получилось приподнять краешек завесы. Было интересно, но вместе с тем очень щемяще. Тут любовь, дружба, равнодушие, боль, разлуки, голод и страх смешались в одном водовороте и над всем этим надрывным набатом звучит голос Марины, пытающейся увековечить память мертвых и живых ("но ушедших из ее жизни") дорогих и значимых для нее людей.
К слову по аннотации от книги ожидала я совсем другого, мне мнилось, что это художественное произведение, а не сгусток личных эмоций и душевных ран, я не ожидала такой своеобразной автобиографии. Однако совсем не жалею, что эта книга попала ко мне в руки.
Чуть-чуть о некоторых действующих лицах из того, что меня впечатлило и оставило след.

Сонечка (Софья Евгеньевна Голлидэй (1894—1934)
Собственно та, из-за кого вся повесть затевалась. Странная нимфа не от мира сего, особенно в суровые революционные годы, взрослая женщина с душою ребенка, ветренная, вздорная, абсолютно не укладывающаяся ни в какие рамки, может потому и ставшая музой Цветаевой, частичкой ее души. Несмотря на очень короткий срок, отведенный им судьбой, быть вместе. Дружба-любовь, да такая великая, что читая произведение поражаешься и кажется, что настолько сильно Марина не любила даже своих мужчин. Пробежавшись по фактам биографии из других источников во время чтения книги, увидела что любовницами назвать их нельзя. Но читая, понимаешь, что это что-то выше обычных понятий дружбы и взаимовыручки. Сонечка и Марина любили одного и того же мужчину, делили между собой еще одного, но это нисколько не сказывалось на их личных взаимоотношениях.
Для меня же самой вся Сонечка так и осталась за гранью понимания, я таких женщин на своем пути не встречала, а если бы встретила не смогла бы полюбить, я бы была без ума от Марины, а вот от Сонечки вряд ли. Однако в повести каждая буковка просто пронизана огромной любовью и светом, что невольно начинаешь смотреть на нее сквозь призму любви Цветаевой.

О женщинах не скажу, потому что всех вспоминаю с благодарностью, но люблю только Сонечку Голлидэй».
«Когда я думаю о приезде Сонечки Голлидэй, я не верю; такого счастья не бывает.
Думаю о ней – опускаю главное – как о новом кольце, как о розовом платье, – пусть это смешно звучит: с вожделением.
Потому что это не Сонечка приедет – а вся Любовь».
«Мечтаю о Сонечке Голлидэй, как о куске сахара: верная – сладость».
(Пусть вся моя повесть – как кусок сахара, мне по крайней мере сладко было ее писать!)

Володя (Владимир Васильевич Алексеев (1892—1919)
Друг, бесконечно любивший Цветаеву, заботящийся о ней, помогавший скрасить страшные дни того года. Именно

"Володечка"

сразил меня наповал. Может быть потому, что это мне близко, может быть потому что было подобное, но история их отношений, прощание и разлука были для меня подобны выстрелу в сердце. На фоне восторженной изливающейся любви к Сонечке так и хотелось умолять Цветаеву, ну посмотри, ну полюби! Однако мы же понимаем, что это не художественное произведение, а суровые реалии жизни. Да и нравственные принципы туда же. Володя был любовником Сонечки, однако любил Марину.

Какие отношения у вас были с братом? Я вас спрашиваю, потому что – мы были с ним очень дружны, все, вся семья – он тогда, на последнюю Пасху – ушел, пошел к вам, и (с трудом, по-Володиному сглатывая) свой последний вечер провел – с вами... Дружба? Роман? Связь?
– Любовь.
– Как вы это сказали? Как это понять?
– Так, как сказано. И – ни слова не прибавлю.
(Молчит. Не сводит глаз, не подымаю своих.)
Я: – Дайте адрес, чтобы в случае, если...
– Вы не знаете нашего адреса?
– Нет, Володя всегда ко мне приходил, а я ему не писала...
– И вы ничего не знали о нас, отце и матери, братьях?
– Я знала, что есть семья. И что он ее любит.
– Так что же это за отношение такое... нечеловеческое?
(Молчим)
– Значит – вы его никогда не любили – как я и думал – потому что от любимой женщины не уезжают – от – любящей...
– Думайте, что хотите, но знайте одно – и родителям скажите: я ему зла не сделала – никакого – никогда.

Юрий Завадский
Про него Цветаева упоминает часто как о прекрасном холодном ангеле. Марина и Сонечка были влюбленными его поклонницами. Однако все упоминания о нем в повести производят отрицательное гнетущее впечатление и непонимание - за что был столь любим. Видимо, чтобы понять нужно было вращаться в том обществе и попасть под харизму сего персонажа. Божественной красоты, воспеваемой Мариной, я как ни вглядывалась в фотографии, не нашла.

Весь он был – эманация собственной красоты. Но так как очаг (красота) естественно – сильнее, то все в нем казалось и оказывалось недостаточным, а иногда и весь он – ее недостойным. Все-таки трагедия, когда лицо – лучшее в тебе и красота – главное в тебе, когда товар – всегда лицом, – твоим собственным лицом, являющимся одновременно и товаром. Все с него взыскивали по векселям этой красоты, режиссеры – как женщины. Все кругом ходили, просили. (Я одна подала ему на красоту.) – Но, помилуйте, господа, я никогда никому ничего такого не обещал... – Нет, родной, такое лицо уже есть – посул. Только оно обещало то, чего ты не мог сдержать. Такие обещания держат только цветы. И драгоценные камни. Драгоценные – насквозь. Цветочные – насквозь. Или уж святые Севастианы. Нужно сказать, что носил он свою красоту робко, ангельски. (Откуда мне сие?!) Но это не улучшало, это только ухудшало – дело. Единственный выход для мужчины – до своей красоты не снисходить, ее – презирать (пре-зри: гляди поверх). Но для этого нужно быть – больше, он же был – меньше, он сам так же обольщался, как все мы...
Как описать Ангела? Ангел ведь не состоит из, а сразу весь. Предстает. Предстоит. Когда говорит ангел, никакого сомнения быть не может: мы все видим – одно.
Только прибавлю: с седою прядью. Двадцать лет – и седая, чистого серебра, прядь.
И еще – с бобровым воротом шубы. Огромной шубы, потому что и рост был нечеловеческий: ангельский.
Помимо этого нечеловеческого роста, «фигуры» у него не было. Он сам был – фигура.