3 Никому не говори, как мы умрём

"Ненавижу
всяческую мертвечину!
Обожаю
всяческую жизнь!"
(В.В. Маяковский)

Я верю в книжных божков - маленьких невидимых существ, которые подсовывают читателям те книги, которые нужны им в данный момент. Так случилось с "Эстетикой смерти". Даже не знаю, что побудило меня выбрать из серии Studia Europaea именно эту книгу. Не иначе как книжный божок.
Обнаружив, что передо мной философское эссе на весьма специфическую тему длиною в 424 страницы, я слегка приуныла. Да что там, пала духом. Я была ближе к самоубийству, чем юный Вертер. Но отступать не в моих правилах, и я окунулась "в жизнь, полную страданий". (с)
Меня ждало приятное открытие. Эссе (точнее, сборник эссе) оказалось куда ближе к культурологии, чем к философии. Я вздохнула свободнее. Кроме того, хвала книжным божкам, я взяла его в руки в самый подходящий момент. Не так давно в моей жизни произошло печальное событие, которое снова заставило меня задуматься о природе смерти как явления. Моё отношение к смерти, если оперировать понятийным аппаратом автора, приближено к средневековому, смерть отвратительна и страшна, она - "скелет, вооружённый косой", если хотите. Стыдиться тут, в конце концов, нечего. Сам великий Гёте был танатофобом.
О, эта книга - настоящий ад для таких как мы (я и Гёте, не сочтите за высокомерие). Вот, например, у Бодлера смерть не только страшна, но и мерзка:

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.

Простите, не могла удержаться от столь обширной цитаты, так и представляю, как лирический герой Бодлера и "его ангел" в романтической обстановке созерцают дохлую лошадь.
"Пойдём, Алёша, нам здесь не рады"(с)
В другой главе автор подробно и по-искусствоведчески глубоко анализирует картину Давида "Смерть Марата". Мёртвый Марат у Давида - изящный красавец (при том, что у него было что-то вроде псориаза, потому он и сидел в ванне целыми днями), который кажется мирно спящим. Он пойман в момент перехода из жизни в смерть, и в этом кроется парадокс умирания, к которому обращается автор. Смерть - это феномен, который непостижим до конца в силу того, что всегда изучался лишь с одной стороны - извне. Наверное, взгляды на смерть так разнятся как раз в силу неизведанности.
Смерть Виолетты Валери в "Травиате" - трагедия, у Вагнера в "Тристане и Изольде" она - избавление. Я могу рассуждать об этом лишь на примитивном уровне, в то время как Ниббриг проводит глубокий анализ звучания музыки, нотного рисунка, тональности, с той же мастерской скрупулёзностью, с коей несколько десятков страниц назад препарировал "Смерть Ивана Ильича" Толстого, "Фауста" Гёте и "Расстрел повстаннцев" Гойи.
Смерть "по Ниббригу" не пугает, она захватывает, как интересный научно-популярный фильм. Сочетание сухого научного и эмоционального художественного взглядов на одно и то же событие позволяет увидеть смерть как мозаичное полотно, как многогранное явление, в котором есть место всему - от трагического до смешного, от отвратительного до прекрасного.
И всё же меня не оставляет ощущение, что всё это нарочитое равнодушие, "научный подход" и холодный взгляд учёного призваны скрыть от взгляда читателя одно: смерть страшит автора так же, как любого человека. Сколько бы культурологических и философских измышлений не выходило из-под его пера, подобно нарядным саванам, они лишь скрывают средневековый скелет с косой, от которого веет хтоническим ужасом Страшного суда. Отсюда и целая глава, посвящённая дьяволу и его "бессмертию" и "реальности", которыми его наделили воплощения в художественных произведениях.
"... дело вовсе не в примете
Только мертвый не боится смерти..." (А. Васильев)

И напоследок дополнительное задание-пирожок, если, конечно, у вас сохранился аппетит:
поговорим же о прекрасном
ну вот о смерти например
полно эстетики в кончине
если ногтём поковырять