2.5 Жить можно

Тяжело опускаясь на стул, клоун старался не смотреть мне в глаза. Слегка подрагивающими руками он прикурил сигарету, смачно затянулся, выдохнул грязно-серую струю в потолок и только тогда в упор посмотрел на меня. Несколько секунд изучал мое лицо, прищурившись от табачных испарений. Наконец отвел взгляд, зажал сигарету в зубах, резким движением открутил пробку у стоящей на столе бутылки, будто свернул голубиную шею, плеснул себе и мне в стаканы мутной скверно пахнущей дешевой жидкости. Махом осушил половину своего, крякнул. Руки как по волшебству перестали нервно подрагивать, сложились на груди в защитный замок и клоун прохрипел:

— Ладно, если хочешь знать, то мне-то что. Охота рыться в этой помойке – никаких проблем, я приоткрою тебе крышку.

Нахмурился, потер лоб, задержался колючим взглядом на бутылке, не видя ее. Продолжил:

— Знаешь, женщины совершенно не способны на любовь. Все вокруг думают, что они для нее рождены, а мужики просто черствые сухари да камни. Как бы не так! Женщина – прежде всего мать, а любовница далеко не во вторую. Думаешь, она не сожрет тебя живьем за своих детей? Будь уверен, что и не подавиться. И плевать она хотела на твои песни и пляски о великой и чистой. Если хочешь добиться от нее любви – будь сильнее, заставь ее подчиниться, унижай ее, держи чуть ли не в рабстве. Вот тогда-то она тебя полюбит, ох что она для тебя будет готова сделать! Вот тогда ты будешь для нее на первом месте, один ты! Отношения сутенера и проститутки, сечешь? Чем крепче лупишь, тем вернее она будет тебе служить, папочка.

Горький смешок, еще один крупный глоток из стакана. Подлил. Я к этому пойлу даже не притронулся, но моему собеседнику было все равно, он был полностью занят своими мыслями и своим рассказом. Голос его стал звонче, чище от второй порции выпитого, будто алкоголь смыл налипшую ржавчину с него и тот заблистал начищенным горном.

— Хочешь скажу, что еще они любят, кроме ощущения своей слабости? Тешить свое тщеславие. О да, чем ты известнее, чем больше красоток тебя готовы облизать, тем больше будет готово пасть к твоим ногам завтра. Понимаешь? Они множат сами себя, любят бороться за недоступное, любят побеждать соперниц, чувствовать сладкое чувство превосходство. И неважно, что объект вожделения по сути своей яйца выеденного не стоит, главное – победа любой ценой, пусть даже нужно пройтись по головам вчерашних подруг. Я знаю, о чем говорю, когда-то я собирал оперные залы, все хотели посмотреть мои номера. А теперь посмотри на меня внимательно – думаю, ты понимаешь, кто сделал меня таким, какой я есть!

Клоун закурил вторую и на какое-то время замолк. Я тоже не торопился прерывать молчание. Он задумчиво смотрел на свои пальцы, на которых остались следы грима со лба. Налил себе еще, глотнул уже спокойнее.

— Заметь себе одну важную вещь. Право родилось из насилия, а брак – из проституции. Это факт, да, сэр! Небо голубое, трава зеленая, кролики не рожают слонят, а жена – это бывшая любовница! И не надо мне баек, что любовница всегда будет ниже законной жены, бычьи бредни! Любовница – свободна, следит за собой, а если еще и с мозгами, так вообще цены ей нет, такие ценились во всем мире, во все времена! Правило возникает из отсутствия правил. Решили запретить проституцию, шутники, а то, что она в природе человека кто-нибудь подумал? Как по мне, так пусть бы и не было никаких правил и поныне, одни беды от этого закона. Пили бы вино, делали бы детей и решали бы в честной драке, кому место под солнцем. Как вакхи, как высшие люди!

Клоун затих так же внезапно, как начал взбудоражено восклицать. Покрутил в пальцах коробок спичек. Глаза его в черной обводке начали поблескивать, на щеках проявился горячий румянец, проступающий сквозь осыпающийся песком грим. Откашлялся, вперившись в стол, будто смутившись за всплеск эмоций.

Снова заговорил:

— Я был тогда молод, понятное дело, сейчас бы в такое не вляпался. Карьера шла в гору, стали узнавать, колесил туда-сюда, гастроли. А гормон-то играет, сам понимаешь. Ну и в одном городишке захолустном приметил ее. Наше шапито там как раз стояло дольше обычного, какие-то проблемы с оборудованием. У нас закрутилось. Такая скромная, бедненькая, тихая, но красивая, бестия, я просто голову потерял, хотя у меня ее вроде отродясь не было. Короче влюбился без памяти, как дурак недобитый. Ее в городке том ничего не держало, родительского надзора не было, семье вообще было плевать на нее. Ну она и сбежала со мной, как только мы двинулись с труппой дальше. Нас расписали через несколько месяцев в другом захолустье за бутылку вермута и золоченый портсигар, без согласия ее родителей и документов. Гулял весь цирк на той свадебке. Это только я потом узнал, что ей еще и семнадцати не стукнуло! Черт возьми, ты бы видел ее формы, ты бы знал, что она творила по ночам, да и не только по ночам! Какое там, это была уже женщина, в полном смысле этого слова! От скромности ее очень быстро не осталось и следа. Шугала от меня всех поклонниц. Потом и друзей от меня отвадила незаметно. Я ничего не замечал, был занят только ей. Надо было уже тогда заметить, какова она на деле, а я…

Безнадежно махнул рукой, выпил еще, смочив горло парой добрых глотков. Чиркнул спичкой, посмотрел на пламя, смахнул. Заговорил отрывисто, но четко:

— Через полтора года у нас дочь родилась. Через год вторая. Любил их безмерно. Она тоже любила, мне так думалось. Я тогда достиг почти пика карьеры. Деньги полились рекой. Все ей покупал, а ей все мало было. Крутила мной, как хотела, веревки вила. Когда старшей дочке пять было, застукал женушку с акробатом. Простил. Потом нашел вещи хозяина шапито у нас. Когда понял, что вся труппа уже шушукается о ее шашнях уже пару лет как – чуть не сгорел со стыда. Идиот слепой, верил ей, ничего не замечал, а она уже давно из постели в постель… Напился, устроил скандал. Променяла меня на более богатого и успешного хозяина, не задумываясь. Просила благодарить ее, что она не отравила меня или не задушила ночью к чертям собачьим. Что я слабохарактерная тряпка. С работы конечно поперли, да я и сам не мог там больше оставаться. Дочери конечно же остались с ней. Я начал менять одну работу на другую. Пил. Много. Иногда не помнил, что было вчера, что за люди вокруг. Компании становились все мутнее, ночлежки все грязнее. Короче говоря, тянул я эту лямку уже по инерции. Связи она все оборвала. А ведь я любил ее, понимаешь? И по детям скучал...

Залпом допил еще одну порцию, протяжно выдохнул, закашлялся. Глаза его стали отливать стеклом, поза стала расслабленной и развязной. Он чуть не выронил очередную сигарету, раскуривая ее. Чуть не прожег ею штору, резко взмахнув рукой.

— Я всего от нее ожидал, но не такого, черт возьми! Я встретил свою любимую старшую дочурку знаешь где? В притоне для шлюх! Затащили тогдашние приятели, сказали, будет весело, давай, здесь элитные чистые девочки, мы платим! Я с голодухи, баран, пошел с ними. А в приватной комнате, где меня должна была ждать девушка высшего класса, я увидел свою дочь. Сразу ее узнал. И она меня. Вскочила, стала одеваться, черт побери, я сам готов был сгореть на месте... Рассказала мне, как шапито прогорело. Как хозяин выгнал мамашу ее и их самих на улицу. А у моей бывшей запросы-то к тому времени знаешь как выросли? О-хо-хо, она была не готова снова жить впроголодь! Спуталась с каким-то типом, вроде вором, организовали свой бордель. Вот хваткая сучка оказалась! Дела пошли в гору. Только этой твари все мало было, ненасытная скотина. Торговала собственными дочерьми! Предлагала их клиентам побогаче как десерт высшего класса! Хахаль бил их, а может и… а может и еще чего, она же мне не скажет все как есть... Понимаешь… Моих девочек…

Я смотрел, как по его белым щекам катились крупные капли слез, оставляя изломанные борозды, перекатываясь по глубоким морщинам, смачивая сыпучую краску, которая тут же набухала липкими отвратительными комками. Он размазывал их по лицу, смешивая с черным и красным, превращая свое лицо в пятно непонятного цвета, в несуразную гримасу театральной грязи. Шумно всхлипывая, он неверными движениями вылил последнюю порцию пойла в свой стакан, изрядно пролив мимо, чуть не опрокинул пустую бутылку, ставя ее обратно на стол, и выпив еще, откинулся на спинку стула. Икнув, клоун перестал всхлипывать и трястись, и забормотал:

— Моя стерва жена доигралась до того, что младшую девочку убил один из клиентов, когда она чем-то его рассердила. Над старшей продолжала издеваться мамаша со своим уродом, чуть тоже ее не убив. Девчушке удалось сбежать, но зарабатывать по-другому она не умела, так что из одного притона в другой, стала профессионалкой… Я проговорил с ней всю ночь, уснул, обнимая свою девочку. Проснувшись узнал, что она попросилась срочно в другой публичный дом. Прихватила с собой мой кошелек и перстень отца, который я до последнего не закладывал. Искать ее я, конечно, не стал. А вот полгода назад увидел в газете заметку о том, что поймана содержательница целой сети борделей. Воровство, торговля несовершеннолетними для утех, продажа своих услуг, незаконная деятельность, продажа алкоголя и запрещенных средств – от всего можно откупиться! Но поймали ее на убийстве своего любовничка. Грохнула его из дробовика, половину башки снесла. Застукала того с какой-то девчонкой. Он может, пару лет назад с ее дочерью забавлялся, она на это закрывала глаза, а тут спутался без ее ведома с какой-то профурсеткой – так сразу за ружье. Разве поймешь этих чертовых баб! Получила сдачу своей же монеткой, короче говоря. Присудили казнь. На суде до последнего отпиралась, небылицы выдумывала, рыдала. Да кто ж ей поверил бы теперь, змее нераздавленной! Мне жизнь сломала, дочек загубила, себя закопала живьем, за что ж она так, дура, дура набитая…

Больше клоун говорить не мог. Закрыл лицо руками и тихо плакал, пьяно икая. Очень скоро он затих, завалившись на стол и захрапев. Я оставил ему немного денег, положив под пустую бутылку и вышел из тесной гримерки провинциального театришки с дырявой крышей, давно некрашеными стенами и грязной сценой, где сегодня вечером был бесплатный спектакль для местной детворы. Другие артисты давно ушли прогуливать свои заработанные от администрации гроши в кабачки и притоны. Сквозь прореху в крыше начал капать дождь, но я не беспокоился за своего недавнего собеседника – в каморке, где он сейчас спал, потолок был цел, значит жить можно.