4 "Я хранитель древностей, - говорю я, - древностей - и всё!"

Люблю такие медленно-тягучие медитативные штуки.
Ну да, тридцать седьмой... Ну да, тучи вроде как сгущаются... слушайте, да кому какое дело, давайте лучше поговорим о древних черепах. Или об орнаментах. Или о рисунках Хлудова.
Да давайте, поговорим) Я не против, тем более, вы так интересно рассказываете)

Описания города и окрестностей поистине обворожительны (вообще, по-моему, когда автор действительно прочувствовал город и теперь может рассказать о нём, как о живом, это всегда интересно), экскурсы в историю познавательны и совсем не надоедают, много рельефных, почти осязаемых мелочей, которые хочется осмотреть, потрогать, понюхать. Но иногда думаешь - лучше б так и оставалось, без человеческих персонажей: какие же они все бесячие (и не поймёшь, сами ли по себе или это главный герой - скрытый мизантроп и это в его восприятии они такими становятся).

Сам главный герой... Ну, то есть это не наивный идеалист, вроде рыбаковского Саши Панкратова в начале трилогии: человек прекрасно понимает, что происходит. Даже когда делает вид, что не видит, не слышит и весь в своём занятии. Осуждать за это было бы странно: зарыться в то, что нравится, когда вокруг творится чёрт знает что - нормальная человеческая реакция. С другой стороны, и пожалеть - "бедненький, скоро арестуют" - как-то не очень получается.

Но какие чудесные порой выходят моменты! Как будто автор переключается на какую-то другую - не дневную, более смутную и таинственную волну - и вот тут проявляются настоящие жуть и красота, в которые ныряешь с головой и укачиваешься на их вихрях.

Страшное заключалось в самой монотонности этой песни, в гипнотизирующих повторах ее (ведь она, черт ее побери, колыбельная), которые каждый раз звучат по иному, но все страшнее и страшнее. И есть в этой песенке еще какой-то пафос пустоты: вот лес, горы, поля, непроглядная тьма, и из этой тьмы раздаются разные звериные голоса. С первых же строк чувствуется, как холодно, страшно этому серому козлику блуждать по лесам и долам. Сейчас мне очень трудно точно вспомнить, что же именно пропел старик. Ведь это народная песенка, и поэтому всюду она поется по-разному. Но вот примерно, что я услышал:

Ох ты зверь, ты зверина,
Ты скажи свое имя...
Ты не смерть ли моя?
Ты не съешь ли меня?

Это обычным дребезжащим голоском заблудившегося козлика ("козлетоном"). И из непроглядной тьмы (только, как свечи, горят звериные глаза) отвечает сиплый волчий голос:

По лесам я брожу,
Каждой костью дрожу,
Мне в обед сотня лет,
А покоя все нет.

Тут голос волка прерывается, на секунду он как бы забывает обо всем, кроме своей волчей доли, и тоскливо повторяет:

Все нет, нет и нет.

А затем волчий голос взлетает, как топор, и бьет уж наотмашь:

Да, я смерть твоя!
Да, я съем тебя!

Вот это проникновение сна, сказки, а иногда и библейского образа в обыденную реальность - ненавязчиво, то здесь, то там, то нигде, то вдруг снова здесь - наверно, лучшее, что есть в книге. Совершенно особенная получается ткань.