Ассоциация к атмосферности книги: тандем "Отчаяния" Ю. Семёнова и "1984" Оруэлла.

Детективная линия у Алексея Епанчина и литературно-диссертационная у Улы - промежутки повествования, когда можно передохнуть. Всё остальное время идёт сплошной негатив по тому же Оруэлловскому принципу: к тому моменту, как в действительности описываемого мира произойдёт жуть, герои настолько успеют утомить или дискредитировать себя, что начинаешь меньше верить дальнейшему повествованию (правда, герои братьев Вайнеров вызвали гораздо больше сопереживания, чем Уинстон Смит, потому что у них хорошие качества видны - сопереживание друг за друга, желание сохранить память, Алексей на кратковременное время, насколько понял, даже пить бросил, чтобы разобраться, что случилось с отцом девушки и знаменитым артистом)

Что касается первичного "зашумления" персонажей, то их намётанный глаз сам по себе хорош, но зооморфизм окружающего мира выглядит перегибом, у Алексея осложнённо пьянством, у Улы подобным, например, пассажем:

Воспитателями героев были кентавры — могучие и мудрые люди-кони. Образцом мудрости и героизма для подрастающих наших героев стал собако-человек — слившиеся в пугающее единство пограничник Карацупа и его пес Ингус. Кентавр Хирон взрастил бесстрашного Ахилла, хитроумного Ясона, Эскулапа. Погранпес Индокарацупа вскормил собачьим выменем павликов морозовых.

в дальнейшем повествовании будет развёртывание высказанной мысли, если же на неё посмотреть как на тезис, причём впервые прозвучавшего в романе и ещё ни с чем не связанного, получается схожее с "вот мифологические существа (древние, люди западного типа) воспитывали героев, а пограничники (причём в СССР) воспитывают стукачей)
. И вообще во временных рамках, судя по всему, Павлик Морозов был раньше, так что своеобразная метафоричность получается.

Интересным показался факт, что Алексей взял на себя роль Гамлета. Можно тургеневская статью посмотреть :)

Что же представляет собою Гамлет?
Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет для самого себя, он эгоист; но верить в себя даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас и над нами. Но это я, в которое он не верит, дорого Гамлету. Это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик -- и вечно возится и носится с самим собою; он постоянно занят не своей обязанностью, а своим положением. Сомневаясь во всем, Гамлет, разумеется, не щадит и самого себя; ум его слишком развит, чтобы удовлетвориться тем, что он в себе находит: он сознает свою слабость, но всякое самосознание есть сила; отсюда проистекает его ирония, противоположность энтузиазму Дон-Кихота. Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя, постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя -- и в то же время, можно сказать, живет, питается этим презрением. Он не верит в себя -- и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, -- и привязан к жизни...

Но не будем слишком строги к Гамлету: он страдает -- и его страдания и больнее и язвительнее страданий Дон-Кихота. Того бьют грубые пастухи, освобожденные им преступники; Гамлет сам наносит себе раны, сам себя терзает; в его руках тоже меч: обоюдоострый меч анализа.

В нем воплощено начало отрицания, то самое начало, которое другой великий поэт, отделив его от всего чисто человеческого, представил нам в образе Мефистофеля. Гамлет тот же Мефистофель, но Мефистофель, заключенный в живой круг человеческой природы; оттого его отрицание не есть зло -- оно само направлено противу зла. Отрицание Гамлета сомневается в добре, но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой. В добре оно сомневается, т. е. оно заподозревает его истину и искренность и нападает на него не как на добро, а как на поддельное добро, под личиной которого опять-таки скрываются зло и ложь, его исконные враги: Гамлет не хохочет демонски-безучастным хохотом Мефистофеля; в самой его горькой улыбке есть унылость, которая говорит о его страданиях и потому примиряет с ним. Скептицизм Гамлета не есть также индифферентизм, и в этом состоит его значение и достоинство; добро и зло, истина и ложь, красота и безобразие не сливаются перед ним в одно случайное, немое, тупое нечто. Скептицизм Гамлета, не веря в современное, так сказать, осуществление истины, непримиримо враждует с ложью и тем самым становится одним из главных поборников той истины, в которую не мажет вполне поверить. Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила -- и как удержать эту силу в границах, как указать ей, где ей именно остановиться, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и связано неразрывно? Вот где является нам столь часто замеченная трагическая сторона человеческой жизни: для дела нужна воля, для дела нужна мысль; но мысль и воля разъединились и с каждым днем разъединяются более...

Финал больше грустен, чем с хорошим концом, несмотря на одну из внешних побед.