2 «Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки» (с)

Бывают книги, которые понравились, поэтому о них хочется рассказывать. Бывают такие, которые сильно не понравились, а потому хочется выражать своё возмущение. Бывают книги-головоломки. Они могут и не произвести особо хорошего или плохого впечатления, но их интересно анализировать. Потому о таких тоже можно поговорить.

Но «Теория описавшегося мальчика» — книга-никак. О ней хочется написать невыразительное «Ну ОК» и жить дальше. И спустя годы о подобных книгах вспоминается только то, что особо вспомнить и нечего.

До этой книги я пыталась читать у Липскерова «О нем и о бабочках», но как-то не пошло. Напомнило мне смесь бульдога с носорогом, а если точнее, то Николая Гоголя и Филипа Рота. В современных российских декорациях. Настроения на подобное не было.

«Теория описавшегося мальчика» начиналась более бодро, но в итоге оказалась настолько не цепляющей, что я даже не смогу назвать больше ни одной книги, которая бы настолько меня не впечатлила.

Дочитав «Теорию описавшегося мальчика», я вспомнила, что однажды смотрела «Школу злословия», в которой Липскеров был гостем. Его спрашивали про ресторанный бизнес и Ходорковского, а он сидел весь такой маскулинный и серьёзный (уставший?), отвечал. Единственное, что запомнилось из того интервью — как Липскеров объяснил, что в ресторане хорошо постоянство. Чтоб заведение существовало десятилетиями, но даже если через годы человек заходил в определённое место, то он бы узнавал вкус блюд. Прожарка круассанов должна оставаться неизменной.

Учитывая, что я плохо знакома с творчеством автора, было бы странно утверждать, что он стремиться к чему-то подобному в литературе и сохраняет неизменность во всех своих работах. Что же касается «Теории описавшегося мальчика», то внутри этой книги как раз сохраняется невероятное однообразие текстового. И мне сложно сказать, что это хорошо.

В книге постоянно происходят какие-то события, всё такое шумное, пестрое, бредовое. Однако, нет ощущения, что сюжет хоть как-то развивается. Как главные герои Липскерова живут в никуда, так и текст вцелом живет в никуда. Да и из неоткуда.

Читатель понимает, что текст с чего-то начинается и к чему-то идёт. Вот это «к чему-то» оказывается смыслообращующим и в текстовом, и в жизненном. Текст может быть мозаичным, фрагментарным, включать в себя побочные линии или ретроспективу событий, но всё это многообразие служит одной задаче — высказать нечто.

В тексте есть что, как и зачем. Где-то на стыке всего этого рождается читательский восторг. И я его не испытала, так как не поняла, что у автора болит, кроме желания издать очередную вещь.

«Теория описавшего мальчика» собрана из лубочного, эдакого «русского духа», фантасмагорических элементов, бинаризма и псевдофилософии.
При этом всё это дано просто ради самого себя. С моей точки зрения ни на какую цель оно не работает.

В 21 веке можно что-угодно превратить в искусство, если смотреть многозначительно и создать интерпретацию-посыл. Липскеров даже этим себя не утруждал. Вернее, он не пошёл дальше многозначительного взгляда — просто обратил его на читателя, который и должен, вероятно, придать глубину тому, что ею не обладает.

Герои Липскерова четко делятся на две категории — стереотипные представители некоторой группы и персонажи, которых надо было сделать гипертрофированными и странными, тем самым подчеркнув в них доминирующее проявление. А такая фиксация на странном как доминантном не даёт герою развиваться.

Первая группа персонажей — просто фон сюжета. К ним можно отнести военных, полицейских, соседей, политиков и зрителей на концерте. Они, конечно, нечто делают, но их поступки — поступки группы. Там нет личной истории, биографии, мотивов. Действия этих персонажей сводятся к реагированию.

Вторая группа — герои, у которых будто бы есть биография и действия которых будто бы развивают сюжет. К ним, конечно же, относятся главные герои и приближённые к ним персонажи.

Я написала «будто бы» не просто так.

Биография предполагает то, что некие события прошлого влияют на события настоящего, тем самым формируя определённое будущее. Жизнь может быть непредсказуемой, плохо прогнозируемой. Тем не менее, в ней прослеживаются некие причинно-следственные связи. В сюжетах происходит нечто подобное.

Липскеров же создаёт героев либо такими, чтоб мы ничего не понимали об их прошлом (например, главная героиня), либо же такими, чтоб это прошлое ничего не объясняло в их настоящем (например, главный герой). В итоге читатель может прийти к выводу, что он читает о персонажах, у которых нет никакой движущей силы, кроме демонстрации собственных странностей.

Героиня, которую регулярно смывают в канализацию и которая потом возвращается с новой внешностью. Психиатр-эротоман, жена которого превратилась в ворону, родив ему сына-дятла. Чеченец, которого усыновила еврейская семья, превратившийся в ксилофон с головой и членом. Продюсер с растущей головой, которого чернокожий водитель возит на лимузине. Провинциальная юная дева, которая не против лишиться девственности с ксилофоном и фантазировать о последующем замужестве и жизни в замке.

Меня не смущают эти персонажи сами по себе. Но мне хочется увидеть некий посыл, какую-то идею. Всю книгу я надеялась на то, что замечу нечто особенное: раскрытие того, как могло бы выглядеть новое Средневековье (мессия вот появился), какое-то высказывание о близких отношениях (заявка то была на рассмотрение невозможности удерживать определённую дистанцию и обнаружение того, что вечности-миссии-дела жизни хочется больше, чем отношений), китч как акт иронический (у главных героев имена для этого просто отличные: Иван, Настенька). В итоге получился пшик.

Монологи об отсутствии смерти и множественных вариантах жизни, где в одной мальчик уписывается, в другой добегает до туалета, в третьей сразу идёт в туалет, но потом уписывается во сне и так далее — нечто нелепое в контексте всего сюжета. Нелепое, так как срабатывает эта идея лишь один раз, когда главный герой умирает, не умирая, и проживает второй вариант события с одинаковым стартом. Остальные же части сюжета с этой идеей никак не связаны. Более того, почти все герои книги Липскерова могли бы хотеть переиграть определённые события жизни (например, отменить смерть дочери, превращение жены в птицу, измену любимого человека), но ничего этого не происходит. Жизнь как-то продолжается и выглядит всё более безумной.

В финале книги у планеты Земля появляется близнец. Эта планета-двойник отдаляется от неё и автор делает вывод, что однажды потомки ее найдут и поймут, что смерти нет. Учитывая, что все жители той планеты полностью повторяют жизни жителей этой, то это не столько история о вечной жизни, сколько об удвоении смерти. То есть и это пространственно-временная теория постепенно скатывается в безумие.

В итоге единственный вывод, который напрашивается из всей книги, заключается в том, что жизнь абсурдна. Хоть вечная, хоть раздвоенная или размноженная, она не имеет особого смысла, у людей нет особой связи с себеподобными, все растеряны (пусть даже в глубине души) и хотят найти того, кто им все объяснит и поведёт если не в светлое будущее, то хоть в какую-то точку Б из той точки А, в которой все вечно топчутся. А проводник — одинокий чеченец-ксилофон.

Мысль об абсурдности жизни можно донести и более изящно. Без жесткого бинаризма в виде противопоставления мужского и женского, материи и антиматерии.

Читать эту книгу стоит только тем, кто любит творчество Липскерова или готов читать абсурдное ради абсурдного.

И учтите, что это не литература абсурда как таковая, потому что там нелогичные элементы соединяются в логичное целое, а здесь абсурдные элементы просто будут рассыпаны перед вами, не создавая никакого внятного целого. Будет постмодерная фрагментарность.

Но если вас почему-то есть желание не просто интерпретировать, а додумать за автора, то вам может сильно понравиться эта книга.