ДВОЙНИК

Двадцать четвёртое октября, пятница. Десять часов вечера. Привычный ресторан на Кутузовском. Я и мой приятель Палыч отдыхаем от трудов праведных - выпиваем, закусываем.

- Посмотри вон на того мужика, за столиком у окна. Никого он тебе не напоминает? - спросил Палыч.

Я посмотрел.

- Усы бы ему - вылитый Володька Трынкин, - сказал я. - Вылитый.

- Нет. Ты приглядись повнимательнее. Усы у него уже есть. Ему бы причёску подлиннее, и вот тогда - вылитый Володька, но не Трынкин, а Сорокин.

- Чем это он закусывает? Кажись, сало. Батюшки святы, да оно голубое! - воскликнул я, изображая взволнованное удивление.

- Очень смешно.

- Трынкин, Сорокин, павлин-мавлин... Хочу вам напомнить, любезный друг, что мы сюда водку кушать пришли. Так что давай лучше накатим, - я поднял наполненную до краёв рюмку. – Ну, за постмодернизм!

Выпиваем, закусываем, о делах наших скорбных калякаем. Но, всё чаще и чаще моё внимание привлекает одиноко сидящий за столиком у окна человек. "А ведь и правда, очень похож на Сорокина", - подумал я. - "И тоже пишет. Слова, слова, слова..." Он что-то быстро записывал в лежащий перед ним на столе блокнот. Странно, жить в двадцать первом веке и не пользоваться гаджетами, а вот так, по старинке - при помощи чернил и бумаги, записывать мысли, или, что он там черкает в своём блокноте.

- Палыч, ты уже дошел до кондиции?

- До какой?

- До нужной.

- Нет.

- Тогда еще по рюмашке и пойдём знакомиться.

- С кем?

- С Сорокиным, конечно же!

Ох, каких только глупостей не наделаешь по пьяной лавочке!

Мы подошли к его столику. Человек, поразительно похожий на Сорокина, находился в изрядном подпитии, и, возможно, по этой причине легко пошёл на контакт.

Он назвал своё имя: "Владими, - и, выдержав короткую паузу, нагло улыбаясь, добавил - Соокин".

Оказалось, что он картавит - вместо "р" произносит неясный звук.

В ту же минуту мне стало ясно, что передо мной не настоящий Сорокин. Изображая живого классика русского постмодернизма, товарищ явно переигрывал. Уж больно у него холёная, сытая рожа (в облике "настоящего" Сорокина было что-то бунинско-зайцевское, тонкие черты лица русского интеллигента), наглая, самодовольная улыбка (но всем известно, что писателя отличает монашеская скромность), нарочито деланная картавость, как у Бориса Щукина в роли Ильича (у Владимира Георгиевича этот дефект речи почти не заметен). Всё понятно. Передо мной аферист - "сын лейтенанта Шмидта", неумелый актёришка, выдававший себя за Сорокина. Изволите ломать комедию, господин хороший. Ну что ж, с превеликим удовольствием подыграю.

- Скабичевский, - представился я. - А это - мой друг, Панаев.

Услышав наши фамилии, Лжесорокин весь расплылся в улыбке, словно чеширский котяра.

И снова выпиваем и закусываем, теперь уже втроём. Через полчаса Палыча развезло, и он тихонько задремал в мягком кресле. Я заказал бутылочку Johnnie Walker Black Label, и мне уже было всё равно Сорокин это, Трынкин или Шмидт-младший. Мы говорили о курсе доллара, о экономических проблемах, о московских кабаках, о политике партии и правительства, о женщинах лёгкого поведения и не слова о литературе. Через час за Лжесорокиным заехал его водитель. Мы попрощались и они укатили, как пел какой-то попсовый фраер: "в ночь, тёмную ночь". "Самое время продолжить отдых в караоке", - подумал я. Разбудил Палыча, и вызвал такси.