Белые кроссовки, испачканные в коричневой краске

Как-то раз позвали меня в общагу литинститута водочки попить. Ну, что ж, дело хорошее. Я согласился.

Маленькая общажная комната - "двушка". За круглым обеденным столом, накрытым бумажной скатертью, расселась шумная компания из пяти человек - три парня и две девочки. На столе водочка, докторская колбаска, селёдочка пряного посола с лучком, варёная картошечка, винегретик, какая-то хрень поносного цвета (потом выяснилось, что это кабачковая икра), и хлеб - много хлеба. Ну-с, меньше слов - больше дела! Разлили по первой. Выпили. Эх, хорошо пошла, родимая! Поэт Жора Ефимов чиркнул зажигалкой и все по очереди потянулись к синему язычку газового пламени - прикуривать. Света Жолдак - очаровательная девочка, не без литературных способностей - плюхнула столовую ложку кабачковой икры себе на тарелку, - я взглянул на эту светло-коричневую кляксу и поморщился.

Между первой и второй перерывчик небольшой! Литератор Сева Лячин разлил по второму кругу. Выпили, закусили. Леночка Румянцева решила, что сейчас самое время прочитать своё новое стихотворение. Мы не возражали. Пока Леночка, состроив серьёзную гримаску, протяжно и нараспев читала хорошо интонируя и подвывая в нужных местах, я внимательно наблюдал за её подругой Светой Жолдак. Почему бы на сегодняшний вечер, а возможно и ночь, нашим одиноким сердцам не обрести друг друга? Было бы неплохо. Да что там не плохо, просто вери вери гуд! Замечтался и не заметил, как Леночка закончила читку. Началось обсуждение: Севе всё очень понравилось, Жора уловил в Леночкином стихотворении цветаевские нотки, Света молчала. Я предложил выпить - естественно, за Леночкин талант.

Закуска стремительно заканчивалась. И картошечка, и селёдочка, и винегретик с колбаской были съедены. Оставалась поносного цвета кабачковая икра и хлеб. Зато водочки - хоть залейся!

Сева неожиданно вспомнил, что сегодня - день рождения поэта Апухтина Алексея Николаевича, и предложил за него выпить. Жора наотрез отказался. Он сказал, что Апухтин - злостный гомик, развративший тринадцатилетнего Петрушу Чайковского, и посему пить за него он не будет. И предложил свой тост - за Николая Гумилёва, настоящего мужика! Сева был раздражён. Он заявил, что поэтов нельзя делить на гомиков и мужиков, и Жора, будучи сам поэтом, должен это понимать. Жора ответил, что на дух не переносит гомиков, и ему не важно, кто они - поэты или стилисты. Ухмыльнулся и сердито добавил: "поэтом можешь ты не быть, но гомосеков бить обязан"! Тут я впервые заметил, какое у Севы красное обиженное лицо. В разговор вмешалась Леночка, она попросила мальчиков не ссориться.

Пока разгорячённый Сева рассказывал Леночке и Жоре о неоспоримых талантах и безмерном достоинстве гомосексуалистов, я подошёл к Свете и попросил её выйти со мной в коридор посекретничать.

В коридоре было сумрачно и тихо. Правой рукой я обнял её за талию и крепко прижал к себе. Она обвила мою шею тонкими руками и мы с наслаждением занялись тем, что любвеобильные французы романтично называют "поцелуем душ". Мы целовались долго и страстно и вдруг услышали шум падающей мебели, звон разбитого стекла и истошные вопли Леночки.

Когда мы вошли в комнату, там царил жуткий бардак: стол перевёрнут, стулья тоже, везде валялись осколки разбитой посуды. Жора сидел на полу, тихо постанывая, руками держась за голову, из-под пальцев текла кровь. В шаге от него, уткнувшись лицом в пол, лежал Сева. Леночка стояла в стороне вся бледная, зажав руками рот.

На шум прибежала коменда. Она тотчас же оценила ситуацию и вызвала "Скорую" и ментов. Жору с разбитой головой и Севу со сломанным носом увезли в больницу, а меня и девочек в отделение милиции. Угрюмый дознаватель с вислыми седыми усами взял у нас показания и отпустил.

P.S. Вскоре после описанных событий мама разглядела большое коричневое пятно на моей левой кроссовке. Она решила, что это краска.

- Где это ты испачкался? - спросила она.

Какой же я всё-таки невнимательный! Сто тысяч раз надевал-снимал и не заметил.

- Да так... В одной общаге. Только это не краска, - сказал я, - это кровь.
- Что-что? – заволновалась мама.
- Успокойся. Я шучу. У Алексея Иванова есть такая книга, называется: "Общага-на-Крови", знаешь?
- Нет.
- А я знаю.