Странные снятся сны после чтения Борхеса на ночь, да и сам процесс засыпания - не менее странен.
Тело - замок, храм из песка, и душа-ребёнок играет на берегу неба, делает подкопы под тело. Вот обвалилась рука, смешавшись с тёмным плеском листвы за окном. Вот обвалились ноги, плечи и грудь, смешавшись со звёздными песками, и в целом мире осталось одно моё обнажённое сердце, повисшее над бездной ночи.
Снятся звёздные пески и путник, окунувший руку в реку бессмертия Борхеса. Мир кажется поверженным ангелом, заросшего жизнью, природой. Ангелом, отведавшего плода с древа жизни, испившего воды из Леты... Ангел понял, что всё уже было, и всё вновь повторится в дервишевых вращениях орбиты ницшеанской идеи вечного возвращения.
Зачем страдать, в муках творить, сострадать рушащимся мирам, если ты видишь мириады себя : один "ты" - восстаёт на бога, другой - молится богу, творит мир, третий - разрушает его... Это похоже на Ад, в который попал Джек Воробей.
Не лучше ли просто лечь и жить чистой жизнью мысли? А тело? Жизнь? Словно брошенное хозяином домашнее животное, жизнь, природа, уляжется на том месте, где её оставили, и замрёт неким хат... Сфинксом.
Путник перед ликом природы, по-кошачьи мило подогнувшей переднюю лапку под себя. Но её молчание отражает молчание неба, оно страшнее её возможных слов, ибо кто знает, быть может, никаких загадок и смысла у неё и нет, и этим она и страшна.
Если истины и смысла нет, то малейшее биение сердца, легчайший испуганный шёпот, на миг просияв в пустоте, станут истиной мгновения. И кто-то другой из невесомой темноты, пустоты, доверчиво и жалко, словно эхо, откликнется на этот шёпот ли, крик ли... и две темноты начнут разговаривать друг с другом, возводя сверкающие храмы истин, опирающихся на какой-то смех в темноте, на вопрошающее, грустное, начальное слово во тьме : "бог?"
И кто осмелится спуститься по мрачной лестнице дней и ночей, по которой, в голово... в сердцекружительную пустоту, словно бы мячом из детской игры, упало сердце?
Кто пройдёт по лестнице, обрывающейся в пустоте? Кто выдержит немигающий, яркий взгляд звезды, первого слова - Алефа, которое вместило в себя всё?
Земля, словно медитирующий Будда, невесомо повисла над твердью звёзд, над небытием, и теперь, розовым лотосом плывёт по голубому течению дней, и снится Земле, что не так уж и важно, что бога нет, что смысла нет, что, наконец, и её самой и мира быть может, тоже нет, а есть лишь точка во тьме, похожая не то на светлячка, не то на путеводную звезду, быть может, падшую звезду, т.е. похожую на Землю, на нас же, в грядущем!
Значит, следствие может опережать причину, отражать её, вмещать её и творить её, жить во все стороны света! Жить в себя, в ближнего, в мир, в малейшую былинку и звезду, сказав впервые "Я есмь ты" не человеку, но всем человеком, - миру : птицам, звёздам, деревьям... и только тогда, лев ( эхо страниц шепчет протяжное : А-леф), сядет рядом с агнцем : солнце с роскошною гривой склонится над мягким руном облаков, руном, сверкающего золотыми пылинками звёзд. И вечный вопрос о том, что же было раньше - покажется невыносимо глупым, собственническим. Кто любит, кто творит, кто продолжает вечно-творческое начало в природе, для того всё начинается с любви, с любой точки времени и пространства, где есть любовь, которая была всегда.
Или же смысл и истина есть? Человек ведь часть природы, он хочет выразить тоску деревьев, животных и звёзд, хочет что-то сказать ими, пошевелиться их красотой, но не может, словно поверженный, парализованный ангел.
И словно в одном из рассказов Борхеса, многие истины кажутся безумными нагромождениями лестниц, то упирающихся в тупик, то обрывающихся в тёмном воздухе. Мир, словно храм неведомому богу, был когда-то разрушен, но потом в спешке возведён, как карикатура и слава безумным богам.
Лестницы-туннели перерождений, то обрывающиеся в пустоте, то обваливающиеся в самой жуткой судьбе и эпохе.
Но " вдруг стало видно во все концы света"... стала видна живая даль прошлых перерождений и грядущих, и путник, словно мистический Гулливер, вдруг бесконечно выросший, и уже почти не видящий своих ног, земли настоящего, движется на ощупь сердца, слепыми и прозрачными касаниями дотрагиваясь до предметов и людей, которые его сторонятся, странно улыбаясь.
А для него - звезда и светлячок, падающий лист и темно опавшее сердце в грядущем - сравнялись. Весь мир стал живым в своём единстве, и страшно было задеть малейшую былинку, ибо где-то могла сорваться звезда. Страшно было спасти тонущего в реке человека, ибо путник видел, какими цветами зла прорастут его поступки, его потомство..
Страшно двигаться и жить. Малейшее касание причиняет ад и рай.
Путник впервые чувствует бога и мир, но не может их вынести, но и бог словно бы сходит с ума, видя наяву свой вечный сон, как он ходит неузнанным среди людей, как его снова...
Может, потому небо и природа так страшно молчат, что устав от одиночества, бог снизошёл к людям, и умер, растворился в их вечной реке забвения, искрящейся звёздной рябью ночных городов.
Есть опьяняющие книги, после которых, на утро, чувствуется эстетическое похмелье.
На донышке книги, ещё темно плещется пара рассказов. Д̶о̶п̶ь̶ю̶ ̶ дочитаю книгу Борхеса, и тогда напишу адекватную и трезвую рецензию.