Даже если сильно спешить, время не догнать.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Зоя и Дом.
Вдруг однажды Зоя стала обращаться к Дому на «вы» и, что удивительно, с большой буквы. Говоря «Дом», она видела огромный дом с большой буквы, и каждый раз разного цвета. Потому что она обладала так называемым цветовым мироощущением. Иногда Дом был фиолетовым, – как «фиолетовая клякса неудач», иногда лиловым – как «лиловый пожар души», а то - как «ярко-розовый кусок надежды, лазуритовый оттенок лжи и нефритовый осколок лести, вперемешку с предвкушением любви». Это осколки из стихов любимой поэтессы Вильямины Тоникуз. В тот день – лиловый и глухой – Зоя приехала в Дом разочарованная и потерянная.
Это состояние, почти постоянное в последнее время, становилось обузой. Она прямиком прошла на кухню, скукожившись, примостилась на неудобном табурете, который не любила и хотела избавиться от него, но, уезжая, забывала. Подумала – сразу разрыдаться или попить кофе. Предпочла кофе. Она-то знает толк в хорошем кофе, умеет готовить его и наслаждаться. Это немаловажное условие. Главное – как себя настроишь. Сегодня будет эспрессо. Ей понравилось сидеть на доморощенном неудобном табурете, невесть как и когда заброшенном в помпезный Дом с большой буквы. Табурет был лишним и оголенно-некрасивым пятном среди роскошной мебели и дорогих предметов декора. Он был из другой жизни, других декораций. Вот и она затесалась, как граненый стакан для Пьера Кардена, в обломках роскоши. Да, но Пьер Карден попросил подарить ему именно два граненых стакана в тот, свой приезд в Россию. Великого кутюрье возбудили совершенная форма стакана и его доморощенность одновременно.
Она впервые за долгие месяцы заинтересованно взглянула на кухонное пространство. Здесь она предпочитала проводить все свое загородное время. И вовсе не потому, что была гурманом. Просто именно здесь отдыхала ее душа. В кабинете она не была. Все больше на кухне. Она любила сидеть здесь, не двигаясь, часами приходя в себя, она до мельчайших подробностей изучила кухонное пространство и была благодарна бывшей хозяйке Марии Кимовне за ее доброе расположение к этому месту. В тот раз, когда особенно были обнажены нервы, и душа обостренно требовала не уклончивого ответа, а усердного объяснения, как жить дальше, Зоя была очень сосредоточенна и внимательна. Так получилось, что в тот необъяснимый раз взгляд томился и усердствовал не зря. Эта выбранная ею позиция скукоженности была неподвластна ей, как бывают неподвластны мысли, поступки: раз – и ты делаешь совершенно не то, что хотела, идешь не туда, куда хотела, говоришь не то, что думаешь. Ее определенно растревожил этот табурет, как и тот гвоздь на стене, неизвестно каким образом нависший в прилизанной обстановке. Это как если бы среди изысканной посуды, которой ломятся шкафы, обнаружить старый зонтик со следами высохшего дождя или балетные туфли с поддельным автографом Анны Павловой. Как если бы посреди строгого колониального стиля кухонного пространства в углу валялись побитые молью черные крылья белого лебедя. Это, конечно, слишком утрированно, но для сегодняшнего случая в самый раз. Зоя, занедужив от долгого неудобного сидения и неуемных мыслей, сдалась и пересела с чашечкой (уже не первой!) кофе на стул у обеденного стола с высокой изразцовой спинкой. Прищурившись, огляделась. Она замерзла. Подобрала ноги. Засобиралась было пойти за шалью, но раздумала. Прикрыв глаза, как сфинкс, притихла на века. Встала, прямая, как натянутая тетива лука, подошла к гвоздю. А если его убрать сегодня, а табурет – завтра? Лишние они здесь. Зоя попыталась потянуть гвоздь – он не поддавался. Она пошла за инструментом, взяла пассатижи, потянула на себя. Нет, не поддается. Нужно попросить Аркадия, чтобы убрал. Ничего личного, милый гвоздь! Но тобой я займусь непременно. А пока она снисходительно, надавив на его угрожающе широкую ковбойскую шляпку, как на кнопку, хотела запечатлеть его в памяти и разделаться с ним в ближайшем времени. Вот так! Но гвоздь, к ее удивлению, легко, как в пластилин, вошел в стену. Дальше – больше. Сосредоточившись и предприняв попытку подумать, Зоя невзначай – она это потом вспоминала, что именно невзначай – прикрыла его ладонью, просто так, без задней шпионской мысли. Пол под ней поперхнулся каким-то незнакомым шипяще-свинячьим визгом и стал проваливаться вниз. Быстро, неожиданно, разом. И вместе с ней. Это было нежелательно и в ее планы не входило. Пол без объяснений пошел вниз. Она попыталась соскочить, но от неожиданности чуть замешкалась и, когда была готова предпринять новую попытку высвобождения, на поверхности уходящей комнаты оставалась только голова. Внизу под движущимся полом – пугающая темнота. Правда, надо признаться, состояние темноты была недолгим: как только пол приземлился и наверху бывший пол, а в нынешней позиции – потолок – захлопнулся, немедленно загорелся свет. Зоя зажмурилась, ожидая увидеть чудище заморское, или на худой случай первую жену Аркадия, или любовницу Софью. В общем, всякий бред померещился от страха. Зоя почувствовала, что уже длительное время лифт – она назвала его так – находится в одной позиции без движения. Вспомнив, что кухня на первом этаже, она предположила, что это подземелье. Зачем она это затеяла? Сидела бы, как всегда, в отрешенном состоянии вымышленного покоя. Теперь она в ловушке. Одной не выбраться. Кстати, сколько можно продержаться здесь, под землей? Свет от аккумуляторных батарей, скоро погаснет, закончится воздух, потом подберется голод – и все. Перспектива неважнецкая,