Римские каникулы...

Пересматривая вчера вечером свои любимые "Римские каникулы", ещё раз пленился дивной сценой сонно-пьяной, очаровательной Одри Хепбёрн, читающей свои любимые стихи... Китса. Как для любителя поэзии Перси Шелли, для меня, как и для Джо Брэдли ( Грегори Пек), было ясно, что принцесса, в своём состоянии опьянения сном, что-то нежно напутала, ибо читает она вовсе не Китса, а Шелли : Аретуза. ( кстати, стих скорее всего написан в Риме)

Этот момент, в своём эстетическом гурманстве прелестен и забавен ещё и тем, что переводчик, почему-то "Аретузу" заменил "Ариадной". И что интересно делала проказница Ариадна на "снежном ложе"?
Хочется верить, что и переводчица фильма находилась в этот момент в нежном опьянении любви - или сна, - чисто по-женски, бессознательно углубив образ стиха запутавшейся в лабиринтах своей жизни, дворцов - Ариадной : принцесса Анна.
Сам миф об Аретузе, нимфе в свите Артемиды, и Алфее, речном боге, влюбившемся в неё, перекликается, причём, двойственно, с сюжетом фильма : Анна встаёт - после укола снотворного - с холодного белоснежного ложа в гостинице и бежит через окошко от несвободы и насилия над душой законов света и пустоты своего образа жизни.
Но перед чтением стиха, Джо предлагает Анне лечь именно на "ложе", встав с которого утром, жизнь Анны начинает переливаться и бить ключом нежных строк стихотворения Шелли, в котором Аретуза и Алфей, сливаются в один ласковый голубой поток : "есть любовь в нём, но жизни в нём нет"
Эта жизнь, эти дивные каникулы в Риме, словно бы приснились Анне, как и нам порой снятся лирические сны о жизни.
Мы и желаем и боимся любви, боимся слиться с полнотой жизни, со своим любимым человеком, нежно потеряв себя в нём.

Дальше...

К слову, стих Шелли не случайно называется просто "Аретуза", ибо пугливая и робкая наяда, сливаясь с Алфеем, как и полагается женщине, не знающей и боящейся своих инфернальных и тёмных глубин, целиком подчиняет себе Алфея, растворяющегося в ней без остатка, что делает данный миф в интерпретации Шелли куда более сложным, ибо женщина, нимфа, пугается вовсе не мужчины, а своей бездны, которая причинит ему боль. Нимфа жалеет мужчину, возможно, полюбив его, боясь его потерять, причинив ему смерть.
Этот нежный ужас испуга перед мужчиной, волнами своих ладоней омывающего бледные островки груди и бёдер женщины, до сих пор ещё не был адекватно передан в живописи, и лишь голубые, речные тени этого чувства отображены в струящихся строчках Шелли и Китса.
Почему Китса? Может, умница Анна не так уж и заблуждалась, настаивая на том, что это стих Китса?
Сам нежно-податливый спор между Анной и Джо, прозрачно отражает бегство Аретузы от Алфея (включая "бегство" юбки Анны мгновением позже), бегство от себя, своего пробудившегося чувства, души, вдруг забившей в ней голубым родничком пульса в груди.
Всё дело в том, что Анна, цитируя стих Шелли, в действительности, некой тенью памяти думала именно о Китсе, о том, как он приехал в Рим на лечение, спасаясь, убегая от смерти, не переставая думать о своей милой Фанни, боясь видеть её ласковый почерк в письме, боясь потерять её навсегда, что только подчёркивало танталов ад их разлуки.

Для Анны, её холодный, механический образ жизни - был смертью для души. Кроме того, получившая королевское образование Анна, не могла не помнить прелестных строк об Аретузе и Алфее из "Эндимиона" Китса. Эндимион в поэме просил луну сжалиться над влюблёнными, даровав им покой и слияние.
Сцена со стихом в доме Джо, как раз происходила ночью, под светлым взглядом луны за окном и куда-то бегущей - телом и душой - Анны.
Луна сжалилась, и вот, утром, в голубом и радостном течении дня, слились две жизни, две равные души "как два друга, что руки, после долгой разлуки, протянули в горячих слезах" : у простого журналиста Джо оказалась благородная душа, достойная принца, любящего и знающего поэзию Китса и Шелли.

В самом мифе, Артемида сжалилась над Аретузой, в слезах просящей её о спасении, и разверзла землю, и Аретуза, обратившись в ручей - ох уж эти милые боги Греции! ведь знала она от кого убегает Аретуза, и знала лучше Аретузы о том, чего она сама хочет - проскользнула туда, пробившись нежным источником на острове Ортигия, но Алфей - под улыбкой "разгневанной" Артемиды, пальчиком показавшей куда убежала Нимфа, - ринулся за ней, и словно две голубые змеи, они обвились друг о дружку.
Этот момент Китс передал в нежнейшем, девственном эротизме своих стихов а-ля Аньоло Бронзино и Боттичелли.
Алфей :
Что, Аретуза, боязливой ланью
От ласк моих бежишь? Зачем, Диана,
Её мольбе внимаешь ты? Вкруг стана
Её кружусь, стараюсь так и эдак,
Чтоб рухнула в источник напоследок.
С журчанием бегу по коже гладкой,
Меж губ её и век теку украдкой.
Ласкал я локон солнечноволосый,
Стекал я долу, покидая косы,
Я ручейками любящими крался,
Я на плечах лилейных задержался,
Я груди соблазнял, и соблазнялся,
И соблазнился! — Ныне при скольженье
Дается с болью каждое движенье.
Стой! Пощади! Давай побудем ныне
С тобою на цветочной луговине,
Где был пленен я

В Сицилии и сейчас есть легенда о том, что в источнике, с именем Аретуза, порой по вечерам всплывают со дна цветы и звёзды : это Алфей на той стороне источника, проходящего под землёй, в Греции, дарит своей милой нимфе цветы и звёзды, моля о любви, любя цветами и звёздами ( охотник до нимф, стал жертвой той, кто была в свите богини охотницы).
Где-то на царственном островке, принцесса Анна, простёршись в сладкой дрёме на своём белоснежном и одиноком ложе, возможно, с холодным и похрапывающим принцем, будет вспоминать те Римские каникулы, а в её сердце, цветами воспоминаний будут прозрачно и нежно всплывать те звёздные ночи, в которых

Дочь земли, белизною
Промелькнув под волною,
Вмиг достигла, как луч, глубины,
Миновавши чертоги,
Где Подводные Боги
На жемчужных престолах сидят;
Где в лесах из кораллов,
Между влажных кристаллов,
Самоцветные камни блестят;
Меж сияний неясных,
Что в потоках бесстрастных
Ткань плетут из лучей цветовых;
Миновавши пещеры,
Там, где волны, без меры,
Дышат зеленью мраков лесных;
Рыбу-меч миновавши
И акул обогнавши,
Под густой океанской волной, -
Беглецы проносились
И в утесах явились,
В край домчавшись Дорийский, родной.