Один день из жизни писателя. Жюль Верн

Это Жюль Верн, он идёт по коридору Министерства Иностранных дел, ещё не подозревая, что в его время это здание несёт примерно те же функции, что Министерство магии в мире Гарри Поттера. Впрочем, пока не родилась ещё та бабочка, чей взмах крыльев принесёт ветер фантазий в голову Джей Ро (тот, кто не прибил эту бабочку до появления "Проклятого дитя" - shame on you!), так что и обсуждать это смысла нет. Понаблюдаем лучше за Жюлем.

Вот он открывает дверь в зал конференц-собраний и делает вид, что вот совсем-совсем не поражён, когда все (включая министра) встают, приветствуя его. Жюль торжественно следует на оставленное для него свободное место, видимо, его пригласили попозже, чтобы маститому не пришлось кого-то там ждать. Именно для таких случаев когда-нибудь изобретут песню - бэнц-бэнц-бэнц, батя в здании, хотя... нет-нет, забудьте то, что вы только что прочитали, мы вовсе не собираемся портить торжественность момента.

Поприветствовав собравшихся, министр начинает излагать причину, по которой всех собрали. И если отбросить всякую официозную чепуху, без которой ни один политик не может сказать ни слова (каждого будущего политика поят специальным официозным молоком, которое наполовину состоит из воды, на вторую из слов - во Франции для выращивания клонополитиков используют тайные подвалы Дома Инвалидов, мы там были, мы видели колбы с младенцами, которые располагают в виде сот), то от сути сказанного у собравшихся начинает шевелиться волосяной покров, внезапно вспомнивший первобытные временами и пока не знакомый с ужасами депиляции, так что он ещё вполне может подать сигнал: "Пора смываться". Но пока все вцепились в стулья и пытаются возродить в себе патриотический пыл, потому что слова "во время всеобщего народного порыва" и "вероломно воспользовавшись соседством" означают, что войска Швейцарии уже практически в Париже.

В это время в душе Жюля Верна практически непереносимо вспыхивает желание посетить любимый, родной город Эдгара По, чья особая прелесть состоит в том, что он находится в Америке. Но подавив острый приступ жажды путешествий, он встаёт с места и изрекает то, что в одиннадцатом веке звучало бы примерно как "Монжуа! Сен-Дени!", а в век пара и автоматонов означает, что, конечно, все как один готовы сразиться, правда, как-то странно обсуждать это в Министерстве иностранных дел, а не объявлять всеобщую мобилизацию.

Но министр отвечает, что страсть швейцарцев к часовым механизмам всегда была подозрительной, а теперь всё подтвердилось - на самом деле враг изготовил непобедимые орудия смерти и лишь местные изобретатели и фантасты могут объединиться в Лигу выдающихся месье, чтобы подсказать, как уничтожить зловещих тварей.

Пока Жюль Верн и его верные товарищи (поверьте, общий угрожающий враг обычно заставляет быстрее устанавливать дружеские связи) несутся навстречу армии по тайным паровым тоннелям, отвлечёмся от их компании (ведь пулевое метро до сих пор засекречено) и полюбуемся Парижем в лунном свете. Вот ажурная железяка, оставшаяся после Всемирной выставки, которую обещают разобрать в 1910 году, но обманут. Вокруг железной пирамиды обернулась громадная механическая змея, выпуская временами из головы облачки пара. Художники Монпарнаса высыпали на улицы из своих убогих квартир, надеясь, что бармен снова отпустит в долг, а теперь стоят запрокинув головы, любуясь, как в лучах Луны пролетают квадростимолетучие мыши, что помогает артистическим личностям обмениваться замечаниями, что сегодняшний абсент был просто отменно заборист. Узенькие улочки вздыбились от проползающих под землёй механических скарабеев, а горгульи Нотр Дама (пока ещё не знающие, что переживут и пожар 2019 года) равнодушно смотрят, как по Сене проплывает пародраконоход, потому что видали и кой-чего похуже (мы, конечно, могли бы рассказать, что творилось во времена Первой магической с ведьмами, но это сильно отвлечёт наше повествование).

Что ж, мы не будем смотреть, как на своих участках фронта справились остальные, ведь нас интересует только писатель-фантаст, который сейчас в лифте поднимается на башню и от каждого спазматического содрогания змея, ажурная башня издаёт скрип и треск, а лифт опасно качается. У армии появилась идея стянуть змея на землю за хвост, при этом, правда, змей, если не будет сопротивляться, а решит падать как ему должно, передавит половину окрестных домов, что в очередной раз доказывает, что армейские идеи обычно бывают далеки от совершенства. Потому Жюль поднимается один на башню, надеясь найти способ справиться с змеёй.

На несколько секунд он застывает на смотровой площадке, залюбовавшись открывающимся видом на Париж, залитый сказочными лунными лучами. Но потом он смотрит на змею, а змея поворачивает голову, чтобы посмотреть на писателя. В принципе, змея - это только механизм, а потому сидящим в головном пункте управления нет смысла вертеть змеёй, чтобы кого-то разглядеть получше, но, видимо, у их командира слишком играет антропоморфный принцип в рудиментарных девиациях. Благодаря привычке быстро просчитывать принцип действия каждого механизма (и детально описывать это прямо в книгах), Жюль прикидывает, что если сломать механизм, змей не упадёт, а застынет на башне. Не медля ни секунды, Жюль бросается в атаку. Достаточно перекрыть змее паровое дыхало и механизм заклинит. Жюль хватает змею за горло и карабкается по чешуйчеватой (швейцарцы! какая непредусмотрительная тяга к анималистичсекой точности!) поверхности к голове. Дыхало большое, а у Жюля в руках ничего нет. Кстати, должны заметить, змей, пока Жюль полз, вёл себя довольно смирно, видимо, тихонечко всем командным составом обалдевая от происходящего. И Жюль прыгает прямо в паровой механизм. Его рёбра стискивают какие-то рычаги и петли, которые Жюль, пока продолжается его падение внутрь головы, старается посильнее поломать на случай, если его пролетающих мимо восьмидесяти килограмм недостаточно.

Как ни странно, Жюль падает на пол рубки живым. Вокруг носится командный состав, как минимум, из трёх человек. Жюль с трудом поднимается на ноги и готов с достоинством принять смерть от рук врага. Но швейцарцы окружают его и на французском языке (назвать этот язык чистым с точки зрения классической филологи нельзя, но надо же нам быть, чёрт возьми, космополитами!) признаются, как сильно любят книги фантаста. Жюль кивает и как-то медленно (сражение не прошло даром) прикидывает - будет ли подписание автографов актом примирения или же пособствования врагу.

И вот французы-защитники стоят на вершине Триумфальной арки (бой механических летучих мышей с французской авиацией из птеродактилей фирмы "Адель" нас тоже просили не расписывать детально) и смотрят на мирный город. Теперь они знают, что швейцарский тиран попытался захватить Францию, чтобы на волне военных побед завоевать власть.

- В наш век разума и прогресса, - обращается Жюль к товарищам, - невозможно поверить, чтобы какой-нибудь народ стал поддерживать тирана. Будущий двадцатый век будет веком великих открытий и потому будет мирным веком. Думаю, что мы всей Европой в двадцатом веке организуем и не раз что-нибудь мировое!
Его выступление поддерживают овациями. Где-то под землёй накручивают хвосты последним оставшимся скарабеям, а Жюля несёт на своих крыльях домой боевой птеродактиль.

Луну тускнеет в свете зари и Жюлю снится, как пулевой космический корабль Мишеля Ардана врезает Луне прямо в глаз, та недовольно убирает помеху и ворчит, что, мол, кто такое только придумал?