Достучаться до небес

Природе надо было обязательно сочувствовать - она столько потрудилась для создания человека, - как неимущая женщина, много рожавшая и теперь уже шатающаяся от усталости.

( Андрей Платонов. "Счастливая Москва")

1 часть. ( в сторону Набокова)

Иногда нечаянная логика ассоциативного ряда похожа на тропинку, нежданно свернувшую в тенистые цветы и рай, как бы по детски улыбнувшуюся нам из покачнувшихся добрых цветов.
Что первое приходит на ум при упоминании Набокова?
Эмиграция, бабочки, ребёнок несчастный, душа...
Да, словно ребёнок, пойти за бабочкой, свернув с тропинки, эмигрировав в сирень и цветы.
Просто лечь в цветах, вдали от людей и улыбнуться синевой глаз синему небу князя Андрея из Войны и мира: правда, это было бы уже небо Наташи Ростовой.
У Платонова и Набокова, родившихся в один год, удивительным образом в творчестве развито чувство "Неба Наташи", которое почему-то обходят вниманием критики.
А в "Счастливой Москве", Платонов гениально изобразил небо князя Андрея глазами несчастной и юной девушки, ищущей счастье.
Нам всем не хватает этого обнажённого женского взгляда на небо, взгляда самой души.

Просто поразительно, как близок рай и счастье, даже истина, которой в мире нет... как они ласкаются к нам бесприютными мгновениями жизни, словно бездомные зверята, а мы их.. не видим? Да видим, вроде. Может, привыкли к ним?
И почему в детстве рай был так близок, но мы просто были среди него и не хотели коснуться его красоты, дабы поверить.. да и коснуться ещё не было чем.
А повзрослев, у нас появилось внутри то загрубевшее, обветренное страданием счастье - душа, короста, кора существования, которой мы, утратив рай, робко протягиваемся к нему, но уже не видим его: наши руки тянутся в прохладную пустоту, тишину о нас: тишиной удалены предметы..

Просто идёшь по солнечной улице августа после дождя: лужи улыбаются синевой и крыльями птиц... на душе почему-то ещё продолжается дождик и пасмурно, словно сердце ещё живёт в прошлом, в себя, и ты ощущаешь себя в сердце, как насекомый в янтаре: не можешь пошевелиться счастьем, надеждой... как в кошмарном сне.
Сердце, медленной и тёплой каплей стекает по карей коре существования...
Вот в нём увязло робким крылом мотылька - солнце, вон то яркое окно в доме, улыбка прохожей.. ( боже, какое огромное сердце вечером! В нём можно затеряться одному..).
А всего то и нужно: просто снять обувь и пробежаться босиком по лужам, расплескав небо по цветам и асфальту ( голубой, поющий асфодель!)
Улыбка прохожей шепчет: сделай это, и рай будет рядом...
Солнце, робко коснувшись сзади грустных плеч улыбки прохожей, вторит ей: сделай, и будешь снова счастливым ребёнком...

Но нам... стыдно. Кого? Себя? Прохожей? Счастья?
Или стыдно перед солнцем, как перед другом детства, которого мы... предали?
Как всё это просто... все эти наши взрослые и грубые желания наготы и Эроса: сердце бьётся мотыльком в отражённую бледность стекла чужой плоти, залитой искусственным, комнатным ( повесившимся!) солнцем и покрытой голубыми трещинками вен.
А всего то и нужно, раздеться сердцем, не телом.
Обнажённое сердце... кажется, так называется дневник Бодлера ( на иных фотографиях в зрелости он удивительно похож на Платонова).
Руссо тоже смутно ощущал это обнажение сердца, когда в юности показывался из-за деревьев перед скромными девушками прогуливающимися в саду, и... распахивал перед ними плащик одежды, обнажая себя, сияющего как белое солнце: смущённые лица девушек как бы враз окрашивались средиземноморским загаром стыда.
А потом, Руссо стал открывать душу для мира...
Ах, бывало размечтаешься...выходишь в парке из-за дерева перед проходящей и улыбнувшейся тебе женщиной, пролетающей птицей, звездой.. тоже как бы улыбнувшейся в небе ( упавшая звезда), и расстёгиваешь на груди своей... плоть, кожу, словно рубашку, с разболтанной, голубой и гладкой пуговичкой пульса, прозрачно и сладко отразившего и этот вечер и птицу и девушку... нежно крылатую ( два маленьких крылышка над левым плечом).
Да, расстегнуть грудь, и показать миру, удивлённой прохожей - цветы и пение птиц, растущие из сердца...

Но вот я обнажил своё сердце: оно с непривычки щурится от яркого солнца.
Хочется прикрыться... фиговым листком искусства, страницы.
Да, идти по улице и эмигрировать в цветы...
А иной раз увидишь в переулочке вечера озябшего щеночка, и сразу вспомнишь... Набокова, как он писал из Парижа жене о том, как вечером встретился в переулке с щеночком, нагнулся и нежно потискал его: живая и пушистая ( счастливая!) искра любовной тоски между Набоковым и его женой - Верой, с нежной улыбкой читавшей об этом, ладонью пригладив эти строки...

Может, и этот щеночек озябший, и грустная веточка сирени на ветру, и улыбка прохожей - это лепестки цветения нашей души?
Когда любишь, хочется любить нечто большим чем просто собой: хочется любить и вот этот осенней звездой и крыльями, растущими из плеча девушки ( два листка на стебельке... так прорастает порой зерно поцелуя в плечо), и даже вот этим щеночком в переулочке вечера.
Но как всю эту распятую красоту жизни, души, собрать в нечто единое - счастье и истину? ( когда истину употребляешь в перечислении после других, куда более "важных" слов, она обиженно выговаривается с заиканием много повидавшего в жизни ребёнка - двойное "и")

А может, этого и не нужно делать: просто почувствовать в мире истину и счастье, словно ощутив в реке блаженное натяжение голубой глубины, когда вытаскиваешь сеть на берег.
И так ли важно, что она пуста? Нет, прекрасные и таинственные создания глубин остались живы, и солнце улыбнулось в голубых сетях ( у вытаскиваемых из воды пустых сетей - вид облизанных губ у счастливого человека о чём-то бредящего в лихорадке на смятой простыне илистого берега).
В солнечной влаге течения воздуха - голубые сеточки вен на руке: руки нет, лишь сеточки вен окунулись в воздух и намокли солнцем и небом... Что ещё нужно для счастья?
Разделить его с другими.
Чуточку умереть в нём, как бы сделав шаг в сторону, дабы стоявший за твоими плечами крылатый свет, пролился дальше, в мир, унося в своём течении и сердце и листву и небо с улыбкой прохожей...

Часть 2 ( в сторону Платонова)

Да, просто сделать шаг в сторону...
Не так давно шёл по грустной утренней улочке, печально заикнувшейся двумя маленькими, похожими друг на друга сёстрами, шедшими в школу одна за другой.
Навстречу мне шла по краю дорожки девушка-дворник, и, не замечая никого, словно была одна во всём мире ( улица исправила своё заикание и заговорила чисто, выговаривая что-то синевой и птицами отражёнными в луже), сладко и по детски зевала, совсем как галчонок: она не видела меня, словно меня и не было на свете: целиком ушла в свои тихие мысли, в ощущение неба и листвы под ногами, которую нужно зачем-то мести...
Словно ветер в мире умер, и листва не летела больше с перелётными птицами на юг, и её приходилось бессмысленно шевелить и гнать куда-то по земле, в сторону птиц, странно смотревших с веточек на этот абсурд.
Я улыбнулся девушке ( южной внешности... в её счастливую страну летели птицы), пожелав ей доброго утра.
Её рот как бы обернулся на меня робкой улыбкой, словно до этого он смотрел в зеркало своей грусти, толком не видя себя, замечая в мире лишь плеск листвы и неба.

Я думал об Андрее Платонове и забавно-глупом анекдоте о нём, Хемингуэе и Сартре: нелепый слух о том, как он работал дворником в одном московском дворике.
На самом деле, Платонов просто наблюдал однажды на улице за уставшим и грустным дворником, какими-то ослепшими движениями рук и невидящих глаз, обращённых в себя, убиравшего листву: листвы он не видел; он мёл свои серые мысли, и алое, лёгкое сердце куда-то.
Что произошло в его жизни? Платонов просто подошёл к нему, взялся за метлу и...дал человеку отдохнуть.
Дал ему тишину и птиц в небе, добрый шум листвы: дал глоток счастья.
Платонов мёл листву во дворике, а на него с удивлённой улыбкой, как бы пожавшей по-детски плечиками, смотрел дворник... из окна дома напротив на Платонова смотрел кто-то ещё: мы с вами, века смотрели на него из этого окна.

Но вернёмся к моей утренней прогулке. В соседнем доме, возле подъезда сидела и жалобно мяукала кошка, посматривая то на закрытую дверь, то на окна.
Видно было, что это домашняя кошка. Она озябла и просилась домой.
Эмпаты иногда кажутся другим дураками, вживаясь в жизнь и чувства других.
Стало зябко на сердце при виде кошки.
Сделал шаг в сторону... к ней. Кошка улыбнулась мне чеширским хвостом.
Набрал на домофоне квартиру: трубку взяла тишина, синева надо мной, птица пролетела... я опустил голову и извиняющимся взглядом добровольного идиота посмотрел на кошку, всё также с воодушевлением смотревшей на меня.

Утро. Жена послала меня в магазин, а я флиртую с дворниками, стою у незнакомого подъезда с незнакомой кошкой и пытаюсь дозвониться до совершенно незнакомого мне человека, который, скорее всего, даже не знает эту кошку, не говоря уже обо мне. Абсурд...
Со второго раза удалось дозвониться до голоса.
Человека не было. Просто женский голос... было в этом что-то спиритуалистическое.
С той же логикой абсурда, это мог быть голос Цветаевой, Набокова, Платонова ( один из его друзей сказал о нём: человек тихого голоса и жизни.
Голос у Платонова и правда был тихий, приглушенный, как бы прижавший руки к груди голос: так свеча догорает на заре у окна, колеблемая синей занавеской ветра - осенний, жёлтый листок голоса).

Голос спросил меня, чего я хочу, кто я ( на миг показалось, что это меня "вызывают" на спиритическом сеансе и что я для этой женщины - такой же бестелесный и неведомый голос).
Может, так и умирают? Вышел из дома... и умер, не заметив этого: сердечный приступ...
И вот ты стоишь в абсурдном сумеречном мире с незнакомой кошкой у чужой двери, пытаясь дозвониться до того, кого быть может и нет.
Стало жутко. На вопрос голоса с высоты: кто? - я с идиотической искренностью эмпата ответил: кошка... ммы... то есть, я тут, с кошкой, она заамёрзла, она живёт здесь, откройте, пожалуйста ( мысленно подумал, что должно быть показался голосу безумным бродягой, несчастным вором со скудной фантазией... а ещё лучше - голос мог подумать, что я вот таким образом пытаюсь прикинуться "живым и безумным" - человеком, а не мёртвым, желая избежать смерти).
Посмотрел на кошку: казалось, она чуточку стыдится меня и даже сделала робкое движение в сторону, мол, она не со мной, если что.
Но дверь открылась, как по волшебству или во сне, и кошка вошла, улыбнувшись мне на прощание из прищуренной закрывающейся дверью темноты, своим белым хвостом (кисточка вечерней сирени..).

Через пару дней я снова шёл по той же улице, живой и счастливый.
Возле подъезда сидел котёнок, безумно похожий на недавнюю кошку.
Котёнок сидел, жалобно смотря перед собой, словно слепой: беглый, рваный взгляд на воздух, звук, прохожего, птицу вспорхнувшую, снежинку...
Левая лапка у котёнка была поднята, совсем как у птицы озябшей, поднявшей и прижавшей её к тёплой груди.
Котёнок мяукнул без звука, словно воздух умер и люди не слышат больше слов и себя: в мире умерли такие слова как любовь, человек и тепло ( может для того чтобы в мире была истина, тоже нужен... воздух? яркий воздух счастья, участия?)

Это тоже было похоже на абсурдную логику смерти: трёхлапый котёнок сидит и мяукает совершенно без звука.
С ветки упал карий лист, тоже, беззвучно. Ни души...
Может, я и правда умер, или... сейчас из-за забора и дерева напротив выйдет режиссёр Ларс фон Триер со съёмочной группой и скажет кому-то: кто пропустил этого идиота на съёмочную площадку?
А мог бы выйти и Андрей Тарковский с Платоновым, к моему радостному изумлению ужаса от осознания того, что я... и правда умер, но вижу перед собой не ангелов и бога, а тех, кого любил при жизни: Тарковский, значит, и в раю продолжает снимать свои шедевры?
Это ведь точно... рай? Откуда тогда такие декорации?

Возвращаясь из магазина, купив там вкусной рыбной еды для котёнка, я позвал его, не доходя шагов 10...
Боже! Это точно рай...от простой теплоты человеческого голоса и участия к маленькому пушистому и озябшему духу, у котёнка появился голос, выросла из груди левая лапка..
Если бы у котёнка выросли крылья, я бы удивился не меньше.
Пока я кормил котёнка, мимо меня прошла какая-то девушка.
Докормив, я вышел на дорожку: девушка шла в 10 шагах от меня...
Она видела, что я кормил котёнка, и, видимо решила посмотреть мне в глаза, неожиданно обернувшись всем телом на без 35 минут восьмого, обернулась над замёрзшей лужицей на красоту поступка, замерев на пару секунд, пятясь назад, улыбнувшись мне глазами из под блеснувших очков.
Я улыбнулся ей... мне тоже хотелось обернуться на красоту и добро в мире, обернуться мимо себя, сквозь себя, словно меня и не было: эта история - попытка сердца обернуться на красоту мира.

Кадр из фильма Андрея Тарковского "Зеркало"