Мой черничный друг

Ночью я переспал с твоим письмом.
Меня не было дома: ушёл в парк, лёг в вечерние цветы и долго лежал там с твоим письмом: оно и я тихо смотрели на звёзды. По моему лицу текли слёзы…
Я смежал ресницы, как губы тоски и слёзы наполняли глаза.
Звёзды радужно размывались и были похожи на зацветшую чернику на картинах импрессионистов.
Ощущал себя на дне голубой и холодной реки.
Все звуки и движения в мире были нежно смазаны и находились под голубым наклоном, словно почерк ребёнка.
Губы тоски приоткрывались, и, голубые глотки мира и боли, медленно глотала душа.
Звёзды очерчивались ярче и нежнее: они были похожи на округлые, блёсткие пузырьки воздуха: я словно бы медленно погружался на дно ночи, расправив руки крестом.

Со мной погружалось и твоё письмо, но ему было так комфортно тонуть, словно оно изначально было жителем бездны: бледной рыбкой, оно подплыло к руке моей, робко коснулось и пропало в глубине..
Надоело тонуть. Взял телефон и попытался дозвониться до письма, осветив его.
Твоё письмо изменяло мне в цветах с какой-то грустной, бледно-синей бабочкой: она сидела на письме и её крылья медленно дышали, почти стонали синевой.
Словно уставшие веки, они тихо двигались, читали строки.. предназначенные мне.

Почему так сложно дышать? Невозможно пошевелиться…
Словно я и правда на огромной глубине с чудовищным давлением.
Погружаюсь, погружаюсь...а дна всё нет.
В одну из наших с тобою ссор, мне снились мучительные сны: я засыпал и тонул, погружался в бездну. И так всю ночь.
На следующую ночь сон повторялся и я утром просыпался весь мокрый, рядом с подушкой глотая какой-то смятый, перелёженный воздух.
Эти сны были столь симметричны, круглы в своей идеальности, что казалось, океан, в который я погружался, поднялся куда-то высоко-высоко в сирень стратосферы, глубина темно накренилась и я словно совершал орбитальный полёт вокруг Земли: я тонул вокруг Земли, в небе, потому и не было дна, ни у океана, ни у сна.
Я мог либо улететь дальше, утонув в звёздах, либо…

Боже мой! Почему в ссоре, ревности, отъединение от любимого человека столь сильно, что похоже на неконтролируемый спуск в космической капсуле, с чудовищными перегрузками, когда вес тела, сердца, увеличивается в 8-10 раз, и ты словно оказался на далёкой и холодной планете, в несколько раз больше Земли, и каждый шаг, каждое сердцебиение, дыхание, даются с огромным трудом..
Когда мы ссоримся с тобой, мне кажется, что я, идя по вечернему парку среди людей и детского смеха, вдруг вскрикну, замру на месте, мучительно изогнувшись и запрокинув лицо к небу, и.. начну исчезать.
Вот ласточка пролетела через мою грудь… я чуть приподнялся в воздухе, возле высокого тополя.
Со стороны это было бы похоже на, что человек повесился и замер над землёй.
Какая-то женщина в очках вскрикнула бы.. закрыв руками лицо.
Но потом все изумились бы: человек над землёй просто исчезает…
Как письмо в реке намокает небом, так и тело моё намокало бы небом и первыми звёздами.

А потом, в воздухе, возле листвы и ласточек, замерло бы моё обнажённое сердцебиение, и девочка в синем платьице, державшая маму за руку, мило бы улыбнулась..
Исчезнув, я проявился бы за тысячи световых лет от тебя, родная моя, на далёкой и холодной планете.
Я бы лежал на ней и задыхался… без тебя.
Надо мной светилась бы тихая точка — солнце, я думал бы о тебе и шептал звезде что-то нежное.
Каждое моё слово приближало бы мою смерть, т.к. не было бы воздуха на той планете: в каждом моём слове навстречу тебе, был бы глоток моей души.
Любовь к тебе — больше смерти. Я бы не смог молчать. И сейчас не молчу. Это так… просто.

Тогда же, в нашу последнюю ссору мне приснилось, что не души, а, сразу — тела несчастных влюблённых, терзаемых неразделённой любовью, исчезают на земле: общается человек с друзьями, грустно улыбается и… пропал, к их ужасу.
Или едет человек на машине...и вдруг исчез, и пустая, как сон, где нет тебя, любимая, машина, врезается в дерево высокого тополя.
И вот, на грустной и тёмной планете, как листва на земле поздней осенью, проявляются люди: лежат на спине и смотрят на далёкое солнце. 
Их тела изгибаются, задыхаются..

Да, мне тогда приснилось, как я уже почти умер на той планете, уже слова любви, а, значит, и жизни моей (боже! они были гармонично, крылато равны! И почему ты этому не верила? Почему этому… не верили другие?), кончились, и в этот миг, рядом со мной проявилась ты.
Ты содрогалась в ночной сорочке, изогнув спину и разметав руки, задыхаясь и смотря на далёкую Землю.
Значит.. тебя тоже кто-то не любил на земле — пронеслось у меня в голове.
У меня уже не было слов, и слеза, как последнее тёплое слово, блеснуло на моей щеке, замерло льдинкой и разбилось навстречу тебе.
Я протянул руку к твоей руке и крепко сжал её.
Ты оглянулась, замерев на миг от изумления и печали, и, в ответ, изо всей силы и нежности сжала мою руку...

Мне так не хватает твоих касаний и слов, там… здесь, на Земле, любимая.
Почему мы отдаляемся друг от друга? Я стал для тебя чужим?
Мне стало.. холодно рядом с тобой и меня долго невозможно согреть: словно я давно умер для тебя.
В отчаянии одиночества, я научился играть с твоим молчанием… как ребёнок играет в постели с ртутью разбившегося градусника, трогая его жемчужные шарики, пальцем, закатывая их бог знает куда, дробя их, словно сердце своё.
Ты молчишь.. твоё молчание стало разрастаться, как трещинка, заполняемая тёмными водами.
Это так странно… я недавно узнал, что Тихий океан когда-то был такой же маленькой трещинкой: земля удалялась друг от друга и трещина росла, заполняясь водой.
Когда-то тихий океан можно было перешагнуть, или.. стоя по обеих его берегах — поцеловаться, в молчании.

Я подкрадываюсь к разлому и… бросаю в него разные вещи: яблоко, ручку, письма, градусник даже… сердце своё.
Забавно. В детстве я думал, что градусник вонзают человеку в грудь и кровь сердца поднимается в градуснике..
Много позже, когда мы лежали с тобой в постели и я болел, я пошутил что-то об утренней эрекции градусника у себя под футболкой, и ты, сонная, мило улыбнулась.
Почему, почему простая продавщица на рынке, мимоходом, из ничего, как цветёт сирень на заре, говорит мне нежные слова, понимает меня и желает меня понять, улыбается мне?
Поймал себя на мысли, что.. от неё я получаю больше тепла и понимания, чем от тебя.
Я стал чаще ходить на рынок.. где она торгует яблоками из Эдема.
На днях я стоял перед этой симпатичной женщиной в очках, чем-то похожей на тебя и, словно грустных клавиш, касался ненужных мне фруктов.
Внезапно, по лицу у меня пошли слёзы..
Женщина, увлечённая рассказом о своей милой и утраченной родине, не смотрела на меня, шутила со мной… а я стоял и плакал, глядя, как она кладёт на весы спелые и большие, как сердце, яблоки.
Не выдержав, я сделал шаг к ней и обнял её, заплакав в голос.
На землю из рук женщины упало что-то красное..
Ничего не понимая, она обняла меня тоже.
Люди проходили мимо и странно смотрели на нас.
Вот бы и ты тогда проходила мимо… увидев, как я тоскую по тебе.

Был дождь. Я шёл с письмом в сторону леса...парка.
Милый, милый дождь! Дождь-союзник и друг!
Он скрыл от всех мои слёзы, заслонил собой и по человечески обнял.
Это… чудесно, плакать во время дождя.
Никто не видит твоих слёз, души твоей и горя.
Словно ты… обнажённый призрак.
Посреди улицы я остановился, поднял лицо вверх, как при поцелуе, закрыл глаза и подставил губы дождю.
Я представил, что дождя нет, что это ты, тёплая, мимолётная и невесомая.. где-то рядом надо мной, как ангел, и я, высокий, впервые приподнялся на цыпочках для поцелуя и мой поцелуй.. тепло улыбнулся у тебя на губах (дождь заканчивался).

Помнишь, я однажды говорил тебе, что если я умру раньше, то приду к тебе, не верящей в загробную жизнь, нежным призраком, дав о себе знать упавшей ли книгой с полочки, постукиванием в ночи.. упавшим на пол яблоком со стола.
Прости. В тот вечер в саду.. точнее, в парке, я действительно хотел убить себя, но в последний миг мне стало невыносимо больно, что ты будешь испытывать вину из-за этого.
Но и жить я тоже не мог: ты перестала жить мной и понимать меня..
Что мне было делать? Да, ты догадалась: я просто… сошёл с ума, родная.
К этому давно всё шло: сначала, я потерял от тебя голову.. потом, сердце.
А теперь вот… разум.
Ах, вечное, мучительно-сладкое искушение: умереть на чуть-чуть, зашторить сердце и посмотреть из укрытия на то, как друзья и любимый человек к этому отнеслись… как они переживают и, кто больше, а главное — да! — сколько они будут помнить тебя.
Быть может любовь возникал на земле, а влюблённость, новый и неземной взгляд на родного человека, зародилась по ту сторону жизни?
С влюблённости начался рай… и сразу погас, темно вспыхнув адом невозможности вернуться на землю иначе, как дуновением красоты..
Ах, вот бы взять потом и выбежать из-за шторки смерти, словно это была игра в прятки, как в детстве, и сказать, обняв любимых: я живой! Всё хорошо!
А на земле уже никого нет.. идёт дождь и грустно шелестит листва в саду.

Мой план был безупречен, родная!
Я и твоё письмо, знали обо всём!
Словно дети, мы спрятались в кустах черники возле реки и сделали вид, что нас нет, что мы умерли.
У реки мы оставили нашу одежду: письмо — конверт, я — футболку и брюки.
Нас долго искали, а я и твоё письмо, улыбались в кустах, прижавшись друг к другу.
Как-то утром, когда ты ушла по делам, я и твоё письмо пробрались к тебе домой: мы решили поселиться у тебя.. призраками.
Боже, какое счастье было ступить на твоё солнечный тёплый пол!
Армстронг так не радовался, когда сделал первый шаг по луне..
Давно я не был у тебя. А тут, как странном сне, я — голый, с письмо в руке, словно с фиговым листком, у тебя дома..
Мне казалось, я иду по полу не шагами, а — сердцем.
Ах, если Армстронг хоть на 30% крался по луне, столь же невесомо и нежно, как я!

Остановился посреди комнаты, заметив крылышком взгляда, стройного голого мужчину в зеркале.. чуточку испугался.
А была бы забавная встреча.
Закрыл глаза и улыбнулся, представив, что иду по твоему милому полу, на котором не пыль — пылинки, точнее, родные телинки — частички твоей милой кожи, как нежная, спиритуалистическая листва осени существования, которую видят лишь влюблённые и поэты. Ну, ещё сумасшедшие, да.
Улыбнулся в темноте закрытых глаз и коснулся своей улыбки: так велико было счастье, хотелось удостовериться в нём.
Я представил, как на сердце моём, словно на мягкой розоватой стопе, прилипла всякая нежность, словно я по парку или по лесу шёл босоногим сердцем: то травка прилипнет, то навеки удивлённый муравей..

Вот твои милые книги, посреди парка.. то есть, леса. Чудеса..
А вот и твой шкаф. Открываю его… словно раздеваю ангела.
Шкаф обнажён и райски прекрасен: если бы я ещё чуть больше сошёл с ума, я бы мог… талантливо и страстно изменить тебе с твоим милым шкафом.
Боже! Да что мне Гумилёв с его Пьяным трамваем, когда в твоём шкафу — вся твоя нежность и запахи твои, осеннее, пёстрое буйство лиственности материи!
Сколько стран и времён в нём! И всё это — ты!
Беру твою бело-синюю блузочку… словно птица эдемская в руке.
Подбрасываю её… на миг замерла в воздухе. Чудеса!
Колоски света проросли из окна и в них, серебряными зёрнышками замерцали пылинки.. телинки.
Похоже на звёзды на заре. Какие то из этих пылинок — милые частички твоего тела, словно звёзды, населены таинственной жизнью: тобой.
Закрываю глаза и целую твоё невесомое тело, простёртое в тёплом луче…

Ты пошла в душ, я - бросился в шкаф.
Сижу в нём голый, счастливый и мёртвый, с бьющимся во все стороны света, сердцем.
Наверное, это рай безумных: я — целиком в тебе.
Весь мир пахнет тобой: тобой вечерней, утренней, ночной… тобой — вечной.
Куда не протяни руку, осязание — повсюду ты.
Даже воздух на этой эдемской планете состоит не из кислорода а из тебя: я буквально дышу тобой..

Пока ты принимаешь душ, я взял томик Перси Шелли на полочке и положил её на пол (плохой из меня призрак: мне.. жалко было уронить её, как положено. Просто топнул ногой), раскрыв на стихе — Азиола, в переводе Бальмонта, который я тебе так часто читал, мой совёнок.
В колыбели двери проснулся замок и захныкал, заворочался.
Я бросился под кровать, улыбаясь как ребёнок. Жду..
Снова захныкал ребёнок. Ты побежала к нему..
К тебе кто-то пришёл. Мужчина.
Входит в комнату, подбирает книгу и сухо кладёт её на полку.

За окном, что-то бессмысленно блоковское: ночь, улица, фонарь.
Надо мной: моя любимая занимается любовью с мужчиной, у которого такое же имя, как у меня.
Стонет, называет меня.. его, нежно-нежно, по имени.
Я в аду. Лежу обнажённый и грустный под кроватью и плачу.
Зажимаю руками рот, чтобы не разрыдаться вслух..
Боже мой! За что такие муки? За что?
Может, выбраться из под кровати, робко коснуться плеча.. нет, не его, твоего, и, сказать виновато, как в детстве: прости меня, родная, я живой и люблю тебя больше прежнего..
Разумеется, ты сойдёшь с ума, и быть может даже не от радости.
Твой мужчина.. уйдёт от тебя и мы будем жить с тобой вместе, счастливые и безумные.

Но ничего этого не будет: мне стыдно тебе сказать.. что я — живой.
Безумие, мой милый друг! Спасибо тебе!
Мысленно протянул руку к полочке, и, усилием телекинеза, сбросил книгу Шелли на пол.
Блаженная тишина надо мной… Я ощущал её, как дождь ощущают в аду, который идёт раз в сто лет, почти как орбита Плутона: он исцелял мои раны.
Твой мужчина прошептал: прости, это я плохо поставил твою книгу..
- Идиот!
Я снова напряг все свои силы: ласточка промелькнула в окне, зашелестела листва, паучок-лунатик бежит по светлому полу…
Лежу под кроватью и плачу. Стоны твои, как гвозди, вколачиваются мне в грудь.
Напрягаюсь ещё раз изо всех сил: кончики моих пальцев, светятся.
Паучок замер посреди комнаты. Слышатся постукивания… накрапывает что-то.
Снова блаженная, райская тишина надо мной.
Это моё сердце накрапывает в комнате, словно азбука Морзе с того света, выстукивая: родная моя! Я живой, живой! Я люблю тебя! 

Накрапывающее сердце, словно мурашки на коже нашего общего с тобой существования.
Ты встала с постели…
Только не заглядывай под неё, милая! Пускай он уйдёт! Я тебе потом всё расскажу!
Я не виноват.. что сошёл с ума от любви к тебе и одиночества!
Ты мне однажды сказала, что если я покончу с собой, ты меня найдёшь и убьёшь.
Мне.. больно твоей боли, а не своей: я не боюсь умереть, поверь.

Видимо, я переутомился и уснул. Проспал долго.
Сейчас снова ночь. Всё та же недописанная блоковская строка за окном..
Ты одна надо мной. Спишь..
Твоя белая ножка смешно и мило свесилась у моего лица, как лепесток, замерший невесомо, словно он падает на какой-то далёкой планете.
Тихо целую твою ножку..
Лепесток приподнялся чуть выше и замер.
Я потихонечку пишу тебе под кроватью всё это..
Ты меня должна понять. Кто любит, поймёт.
Снова отвлекаюсь. Паучок-лунатик ползёт по твоей милой ножке…
Касаюсь её словно бы на «вы», робко и нежно.

Наши письма давно стали… касаться друг друга на «вы».
А помнишь, как ты в парке под дождём впервые коснулась меня на «ты», спрятавшись под мой зонтик?
Ты дотронулась до моих пальцев на зонтике, посмотрев мне в глаза так, словно я дотронулся до твоего сердца.
Ты просто.. желала продлить это касание. Ты приняла его.
У нас в том парке.. было одно касание на двоих.
Почему же я плачу, родная? Почему письмо у меня под пальцами размывается и сквозь пол проступает трава и черника?
Слышу как течёт река где-то возле кухни. Слышу как ты проснулась среди ночи и плачешь надо мной.. в прямом и переносном смысле.
Любимая.. прости меня. Я, кажется, на самом деле, умер.
Я люблю тебя больше жизни.
Жизни уже нет, а я продолжаю любить тебя ещё больше..
Прости.