Ключевое решение

Всякому, кто когда-либо решал головоломную задачу, знакомо это ощущение, когда, казалось бы, все части составлены – а в целое не складывается. Ты их крутишь и так, и эдак, а они все равно лежат разрозненными обломками, пока вдруг не находится последняя деталь, иногда совсем небольшая, которая позволяет составить их в единую картину. Для меня такой последней деталью, расставившей все по местам, стала книга Тихомирова. Читая ее, я буквально ощущала, как мои разрозненные, отрывочные представления о разном укладываются в стройную единую систему, мировоззрение.

Прежде всего решился давно не дающий мне покоя вопрос об отношении человека и Бога. Я все никак не могла объяснить себе, кто же кого выдумал. Погружаясь в мифологические дебри, я наблюдала взаимопроникновение религиозных идей, их преемственность, трансформацию во времени и пространстве, и само собой формировалось понимание, что если христианство объявилось после элевсинских мистерий, то оно производное; если Библия написана позже «Книги мертвых», то значит, и библейский Бог осмыслен человеком после (и через) Осириса и Изиду. Во мне крепко, очень крепко сидела затверженная со школьной скамьи историческая последовательность «первобытность, древность, средневековье, новое, новейшее», и в этом прокрустовом ложе замечательно помещалась история взросления религиозных представлений: первобытные обожествляли гром, древние наделили богов человеческими чертами, потом мысль гуманизировалась – и гуманизировался Бог; мысль становилась изощреннее, и Бог становился сложнее. А потом люди поняли, что никакой Бог-то и не нужен, нету никакого Бога и стали «жить-поживать по-ученому». Вот только меня не покидало чувство, что вся эта прекрасная конструкция болтается в воздухе без начала, конца и смысла. И как бы я не переворачивала части головоломки, никак не находилось удовлетворительного ответа на вопрос «откуда у человека появилась идея Бога?».
А потом мне в руки попала книга Тихомирова.
И он с первых страниц объяснил, что все эти годы я в упор не видела слона и пыталась решить вопрос о Боге без Бога.

О состоянии потомков первых падших людей, то есть первобытного человечества, нередко судят по образцам наиболее низко стоящих дикарей, кое-где еще сохранившихся на земле. Это, без сомнения, неправильно. Первобытное человечество наверное стояло в умственном отношении выше их. Нужно было прожить много времени в постоянном понижении, чтобы достигнуть такого регрессивного состояния. Но древняя летопись мира, Книга Бытия, свидетельствует о каком-то неудержимом погружении ближайшего потомства Адама и Евы в плотские ощущения и в связи с этим – в столь же неудержимое забвение Бога, о котором они имели еще совсем свежие родовые предания.

Стоило только поставить в начало человеческой истории Бога Творца, как вся она моментально обрела логически достоверную стройность. Стоило только признать его существование – и сразу нашлось ясное объяснение религиозности человеческого сознания. Вместо всегда казавшейся мне малоубедительной версии о том, как человек боялся-боялся грома да и выдумал бога, а потом так долго с этим жил, что привык, и стало у него сознание насквозь религиозное, стоит всего-навсего допустить, что человеческое сознание религиозно потому, что человека создал Бог по образу и подобию своему, и человек всегда, при всяких условиях сохраняет хотя бы крохотную память об этом, хотя бы где-то в недрах сознания.

Многие люди не верят, и это их право. Но неверие обыкновенно основано на том, что Бога не показывает наше предметное знание, не обнаруживают его органы наших внешних чувств... /Но/ Органы внешних чувств обнаруживают только явления физической природы. Если эти органы не обнаруживают Бога, то из этого следует по разуму только тот вывод, что Бог не относится к числу предметов природы, но никак не то, что его нет совсем. Предметным способом познания мы не можем обнаружить и существования нашей личности, то есть воли и сознания. Но из этого не следует, чтобы нашего "я" не существовало.

Главное – и непреложное – доказательство существования Бога заключено в самом наличии у человека сознания, воли, свободы. Все это Тихомиров излагает спокойно, последовательно и с настроем «кто имеет уши слышать, да слышит».

И вот, когда вся человеческая история обрела для меня смысл и направление, утвердившись на твердом основании, сами собой решились и многие второстепенные вопросы, которые, тем не менее, на протяжении долгого времени не давали мне покоя своей недорешенностью.

Например, маркиз де Сад – что с ним? Все мое существо восстает, когда слышу в его адрес «выдающийся», «гений», «провидец», но в ответ я могла противопоставить лишь возмущение, которое легко можно было объявить ханжеством. Теперь же я совершенно точно знаю, что вся такая «необыкновенная» философия де Сада является обыкновенным перепевом гностических ересей, явившихся во множестве при возникновении христианства и послуживших отправной точкой для многих и многих интеллектуальных извращений в дальнейшем.

Исходя из несовершенства творения, гностики приходят к порицанию того, кто совершил творение (или устроение). Но «несовершенство», против которого они восставали, оказывалось не более не менее как в создании нравственного закона. На этом основании гностики находили мир плохим и, порицая его устроителя, называли его то каким-то ограниченным существом (как у Валентина), то бесчеловечным, желавшим поработить людей.

И все эти секты – маркиониты, маркосиане, карпократиане, каиниты, манихейцы, симониане и проч. – словно соревновались друг с другом в том, кто дальше зайдет в отрицании нравственности. Вроде «победу» можно присудить каинитам, которые объявили, что для подлинного «спасения» необходимо пройти через все виды греха. Де Сад только не сочинил какого-го «особого» бога, как гностики, но в основе его измышлений лежит все тот же постулат исключительности: это вот – для всех, для толпы баранов, а это – для избранных, для особенных, лучших, умнейших, достойнейших (нужное подчеркнуть).

И чем дальше идет человечество по пути прогресса, тем сильнее звучит мотив исключительности, уже на все лады его склоняют, и каждому охота приобщиться. Столь распространенный в современном обществе на всех уровнях «критический» подход к действительности тоже ведь вырастает из этой же тяги к исключительности: я, дескать, не такой, я лучше; «они воруют, а я нет – я лучше» (или «они воруют больше, чем я – я лучше», или «я ворую больше – я круче»), – простор для применения этого метода необозрим.

Но я всегда чувствовала некую настороженность, наблюдая критиканов. Книга Тихомирова помогла довести до логического завершения и этому объяснение:

В стремлении к совершенству мысль легко обращается с тоской на зрелища несовершенств в мире, и при этом даже у великого святого, как Антоний Великий, невольно возникает вопрос: почему злой наслаждается, как кажется, счастьем, почему страдает праведный? Не всегда при этом человек, как было с Антонием, расслышит голос Божий: «Антоний, себе внимай». Напротив, вместо этого он все больше начинает входить в критику внешних явлений, и на этой почве являлась даже мысль о том, что мир создан не благой силой.
В течение Средних и Новых веков явилось множество ересей и тайных обществ, представляющих все градации отпадения от Бога, начиная с благовидного протеста против несовершенства жизни и стремления якобы к совершенству и кончая переходом к идее царства человеческого, а у некоторых даже и к царству сатаны.

Другой пример, ярко иллюстрирующий, насколько подвержено человечество разделяющей его идее исключительности – искусство постмодернизма: в нем каждый изобретает свое собственное средство выражения, максимально отличное от универсального, становясь таким образом единственным носителем некоего языка, исключением, недоступным правилу.

Для этого зачастую используют прием усложнения – специально путают понятия, ставят телегу впереди лошади, сплетают хитроумную систему, которая выглядит неприступной интеллектуальной крепостью. Типа буддизма. Кажется таким сложным, что только богу под силу выдумать. А начнешь расплетать, так там в основе «вдох-выдох». А мне всегда нравилось, когда люди выражаются открыто и не пытаются простую мысль превратить в недоступную простому восприятию. Поэтому буддизм не для меня, поняла я наконец, для меня – моисеево-христианское Откровение: ясное, всем доступное, для всех одинаковое. Тихомиров совершенно безыскусно раскрывает его сущность. И теперь этой мерою я могу на любой вопрос отмерить ответ – хорошее это дело, целостное мировоззрение. Удобно.