Пишу из полевого колодца Наоко

С самых первых страниц испытывала жажду прорваться через оболочку романа, чтобы проникнуться скрытыми смыслами. Так, я стала хвататься за отсылки и пробовать разгадывать тайну книги через них. Узнав, что Ватанабэ читает "Волшебную гору" Манна, попав на не менее волшебную гору близ Киото, я параллельно погрузилась и в чтение этот тома (сейчас приближаюсь к середине). Песню "Norwegian Wood" заслушала до дыр и написала по ней работу для университетского курса музыки. И все это для того, чтобы раскусить шедевр Мураками, который пленяет и обманывает простотой. Но... исход затеи был истинно муракамский.

Текст взял и к середине распахнулся для меня сам. Да только вовсе не безобидно подзывая проникнуться собой. Я просто внезапно обнаружила себя эмоционально плотно застрявшей в одиноком апреле Ватанабэ, поглаживая Чайку и слушая Битлов, где-то между нижним миром улицы Синдзюку, книжного Кобаяси, общежития токийского университета и верхним миром лечебницы "Амирё" по ту сторону гор. В меня до щемящего сердца впились ощущения героя, будь то бесконечное постирочное воскресенье, оругец в нори и монолог с больным или чтение случайной книги на чужой кухне в теснящей пижаме...

Вновь автор захлопнул меня в своей такой лаконичной и такой хитроумной японской шкатулочке химицубако; в этот раз – под названием "Норвежский лес".