Обыкновенная история (силуэт)

Руки милой - пара лебедей,
В вечере волос моих ныряют..

Есенин (слегка изменённая цитата)

В любовном страдании, кажется, что все песни о муках любви, все фильмы — о тебе (на меня наставлен сумрак ночи, тысячью биноклей на оси..).
Вчера впервые посмотрел пронзительный фильм Не стреляйте в белых лебедей. Вроде не совсем о любви.. но в конце разрыдался и сердце заболело.
Главный герой - непоседа жизни с горячим и обнажённым сердцем, уж слишком похож на меня.
Его называли в селе, в шутку — бедоносец, а меня в детстве, помню, две бабушки, не сговариваясь, находясь в 300 км друг от друга, называли — беда ты моя. Правда, очень ласково. Бедёнок..
Сегодня утром делал себе чай и снова сердце закололо. Сильно. Стал каким-то лёгким, почти невесомым.
Наверное, чтобы окончательно не улететь, я опустился на колени: совершенно молитвенная поза. Не перед иконой, правда, а перед черничным чаем с дымком кадильным. Как язычник. Или идиот.
Не мог даже голову поднять, так было плохо и туманно. А улыбка арлекина и тут грустно мелькала: дожил ты, Саша. Стоишь перед чаем на коленях, а думаешь всё о своём смуглом ангеле, как бы с ним чай попить..
Ах, если бы мне ангелы сказали: ты сможешь попить чай с любимой, но за это — умрёшь.
Я бы с радостью согласился. Некоторые рабы Клеопатры соглашались за ночь с ней, умереть. А я.. лишь за то чтобы попить чай с любимой, готов умереть.
Я бы стоял на коленях перед ней (зачем мне стул? он так бессмысленно далёк от милых коленочек любимой..), и пил чай.. смотря на неё, а она бы мне улыбалась и гладила меня по голове.
Да и без чая можно. Просто бы стоял на коленях перед ней, милой, и смотрел заворожённо, как она пьёт чай. Она удивительно пьёт чай.
Век бы смотрел, как она пьёт чай. Мне иногда кажется, что в раю есть томные, русские, бесконечные вечера, когда она пьёт чай и я стою на коленях перед ней, в ярких цветах, крылатый и счастливый..

Боль не проходила. Я даже не мог подняться на ноги.
Чуточку перевёл дух (в этом смысле я поэт. Нормальные поэты переводят стихи, чувства свои, на язык слов.. а я — перевожу дух. Робко, неуверенно..).
Пошатывало, как на корабле в лёгкую бурю (в детстве я видел чудо: на корабле, по палубе шёл пьяный матрос и его шатало как в сильнейший шторм, невидимый нам, простым смертным. На улице было солнечно, море весело синело, чайки.. Я тогда так вошёл в его чувства, что мне стало страшно и я присел на палубу, на колени и держался дрожащими ручонками за палубу: мама, братик, папа, плыли по Волге, а я.. один, в Акапулько, или даже в Гренландию: тоже, по Волге..).
Побрёл к аптечке. Открыл. А там.. мужской наборчик. Больше похожий на наборчик эльфа: зелёнка, аскорбинка, какой-то клочочек с двумя таблетками, но не понять уже, от чего они.
Выбирая между зелёнкой, неизвестными и быть может чудесными таблетками, и аскорбикной, я выбрал аскорбинку.

Быть может ещё и потому.. что мне с улыбкой подумалось, что она — от скорби.
Выпил, и как бедный алкоголик печали, произнёс вслух: господи, прими за лекарство..
Чай остывал. Мне не становилось легче. Было страшно.
Умереть? Нет. Я не так давно пробовал умереть. Не вышло, но я понял одно: Там, без тела, есть одна душа и беспредельная тоска и страдание без любимой.
Здесь, этому беспредельному страданию мешает тело, обрывая боль, хоть и затачивая его мучительно.
Мне некуда было умирать. Везде - боль, без любимой.
Если бы я оказался в Африке, в Гренландии, на луне, в раю или аду — это было бы равно мучительно. По одной причине: там нет любимой.
Я не боялся умереть, я боялся больше никогда не встретить любимую. Чудо всей моей жизни.
Атмосферное давление жизни и нежизни, мрачно выровнялось. Некуда было жить и некуда умирать.
Если бы я оказался в Гренландии, а любимая — в Акапулько, или на луне, или в раю, или я в аду или на далёкой звезде, ничего бы не изменилось. Без любимой везде — ад и нечем дышать.

В муках любви сердце открывает свои адовы расстояния и относительности пространства, времени, какие не снились и Эйнштейну. Если любимой нет рядом — без разницы уже по сути, за стеной она, на далёкой звезде, в Испании солнечной или в раю, или я умер или она. Всё мрачно и безумно смешалось, как туман над фонарями всё смешивает и ничего уже не понять. Любимой нет, и ничего уже не важно. Ничего нет. Ни мира, ни тебя, ни бога, ни рая.
Я вызвал скорую.
Стоять было тяжело. Мой дом плыл в Гренландию. А может и на луну. Шёл тихий снег за окном.
Аскорбинка не помогала. Но помогала скорбеть.
Когда у меня болит голова, я привык уже давно, молиться любимой, и голова проходила, пусть и не всегда (плохо молился?).
Я стал молиться моему смуглому ангелу. Включил телефон, выбрал её чудесное фото в зелёной футболочке, с неземной улыбкой. И приложил её к груди.
Откинулся спиной на диван и шептал её милое имя. В сумерках, грудь светилась. Любимая лечила меня. Она светилась, ангел мой..
Мне становилось лучше. А вроде и нет. За окном была луна — вот-вот причалим. Снега оказывается не было. Показалось: лёгкий туман мёл у фонарей.

Звонок в домофон. Думаю с улыбкой — может, ангелы? Или любимая.. с ангелами. Я сразу и не узнаю её, если она будет стоять с ангелами. По крайней мере в первый миг. Потом то конечно, она затмит ангелов.
Нет, не ангелы — врачи.
Открываю им.. и понимаю, что мне лучше. Так лучше, что даже стыдно: что я скажу врачам? Здоровые ведь не вызывают врачей.
Врачи вот-вот поднимутся ко мне. Что я им скажу? С арлекинской улыбкой обратился к своему сердцу, погладив его: ну заболи хоть чуточку, милое..
В этот миг я вспомнил, как в детстве раннем, я выпил какой-то отвар травы, который сделала мама. Для бабушки. Выпил много, втихушку.
Мне стало плохо, я весь побледнел как чистый лист письма. Мама перепугалась и вызвала скорую.
Когда приехала скорая.. я уже был здоров. Врач посмотрел на то, как я кувыркался в зале на полу и пытался даже ходить на руках, и с улыбкой сказал маме: это кому тут плохо, кто умирает? Вот он??
Врачи пришли и я не знал что им сказать. Отводил взгляд. Мне было стыдно. Чувствовал себя как школьник у доски с невыученным уроком.
Вместе с врачом, мужчиной с бородкой, были парень и девушка. Ну совсем херувимчики.

Врач спросил: вам плохо?
Я робко посмотрел на херувимчиков и сказал: да.. нет. Да. Простите меня. И чуть ли не перекрестился. Потому что не знал что ещё сказать (у школьной доски этот жест вызвал бы интересную реакцию у учительницы и смех в классе).
На меня посмотрели как на дурака и пристыдили. Но херувимчик мне улыбнулся, видимо поняв что-то больше врача с седой бородкой.
Я не знал что сказать. Хотелось закрыть лицо руками и тихо заплакать (в школе, у доски.. это тоже смотрелось бы забавно, но грустно).
Хотелось им просто сказать: простите меня. Я просто её безумно люблю..

- Кого, её?

- Смуглого ангела.

Улыбнувшись, врач переглянулся бы с херувимом, смуглой девушкой-интерном. Пожали бы белоснежными плечами и позвонили бы бог знает куда. Может даже богу.

А может это приходили ко мне ангелы? В белоснежных халатах под куртками. Я только у лебедей видел такую белоснежность.
Ангелы ушли и я вновь остался один. В бессмысленно опустевшей квартире, ещё более пустой, чем была до этого.
И с каждым днём она становится всё пустее и пустее, словно квартира протекает тишиной, как корабль. Пьяный корабль, с белоснежными парусами утренних окон.