125 лет спустя: почему «Поворот винта» не даёт нам покоя и по сей день?

Сила магнетизма этой новеллы — в её словно одурманивающей непостижимости... Читателю так и не удаётся до конца разобраться в том, что же там произошло на самом деле

В этом году исполняется 125 лет со дня публикации одной из самых знаменательных историй о призраках.  Поворот винта  — это повесть об игре теней, притаившемся страхе и душевных потрясениях. Сюжет этой истории обманчиво прост: легкоранимая и крайне впечатлительная молодая особа получает должность гувернантки в отдалённой усадьбе Блай. Майлз и Флора (так зовут детей, о которых ей поручено заботиться) — воплощённое очарование, и поначалу залитое тёплым солнечным светом поместье Блай кажется ей вполне безопасным местом. Но вскоре этой идиллии приходит конец.

Удовольствие, которое девушка (имени которой автор не раскрывает) получает от своей новой роли, очень скоро сменяется ужасом: она убеждена, что усадьбу, а именно детей, осаждают призраки бывшего слуги Питера Квинта и предыдущей гувернантки, мисс Джессел. Призраки, которых видит только сама рассказчица (она же гувернантка), кажутся ей воплощением чего-то дьявольского. Подразумевается, но при этом не говорится прямо, что эти двое развратили детей — в каком-то самом неприличном, возможно даже сексуальном смысле.

Но можем ли мы считать гувернантку надёжной рассказчицей? В здравом ли она уме? А что, если эти исчадия ада, являющиеся ей в виде призраков, не более чем материализация её собственных неосознанных и подавляемых желаний?

Неторопливая, напоминающая лабиринт повесть  Джеймса не даёт ответов на эти животрепещущие вопросы.

Эта викторианская история о призраках была написана через год после того, как Зигмунд Фрейд начал проводить опыты на самом себе — процесс, который привёл к возникновению современного психоанализа. Заманчиво было бы предположить, что в 1898 году Генри Джеймс рискнул перебросить некий мостик между уходящей викторианской эпохой и новыми веяниями того времени. Одна из возможных интерпретаций «Поворота винта» основывается на предположении, что гувернантка, которая до недавних пор была послушной дочерью своего отца — приходского священника, борется не с внешними демонами-искусителями, а переносит свои глубоко запрятанные и крайне возмутительные желания на окружающую  её действительность.

Уже в самом начале повести, когда девушка приходит в особняк на Харли-стрит, где ей предстоит пройти собеседование на должность гувернантки в усадьбе Блай, и где её встречает привлекательный молодой джентльмен, становится ясно, что она романтичная натура и наделена богатым воображением. Несмотря на то, что её потенциальный работодатель настаивает на своём нежелании иметь хоть какое-то отношение к жизни и делам своих осиротевших племянника и племянницы (он даже запрещает ей писать ему письма), гувернантка позволяет себе помечтать о том, что когда-нибудь ему всё же захочется приехать в Блай, и тогда он сможет «восхититься» её успехами на новом поприще.

Вполне возможно, что оказавшись в отрезанной от внешнего мира загородной усадьбе, где компанию ей составляли лишь пожилая экономка, несколько слуг и двое детей, она просто дала волю своему воображению. Её страхи носят чувственный и в то же время невротический характер.

Мы с вами живём в эпоху, когда психическому здоровью отводится первостепенная роль. Возможно поэтому мы в состоянии определить, что причиной нарастающего беспокойства гувернантки является её крайняя впечатлительность и психическая нестабильность.

В викторианскую эпоху наиболее часто встречающимся диагнозом у женщин была «истерия» (какое ужасное слово!). И поскольку точного списка симптомов этого заболевания фактически не существовало, то чуть ли не любой женский недуг можно было подвести под общепринятые признаки истерии.

В этом смысле у Джеймса был собственный печальный опыт. Его горячо любимая сестра Элис всю жизнь страдала от психических и физических проблем со здоровьем, которые попросту игнорировались и списывались на «истерию», что было вполне в духе того времени. Она умерла в 1892 году, и было бы логичным предположить, что писатель, будучи внимательным наблюдателем человеческой природы, взял за основу свой собственный прискорбный опыт.

Но в этой повести есть ещё кое-что, заслуживающее тщательного анализа, и здесь мы с вами вступаем на территорию доктора Фрейда. Пожалуй, самым смущающим моментом в этом повествовании, где тёмные желания и непонятные страхи чуть ли не выплескиваются наружу со страниц книги, являются взаимоотношения юной гувернантки с её подопечным, хозяйским мальчиком Майлзом. Имеется лишь слабый намёк (некий скрытый подтекст, который тем не менее даёт читателям обильную пищу для догадок, хотя он едва заметнее прикосновения паутины) на то обстоятельство, что её чувства к мальчику гораздо глубже, чем простая забота или опека. В кульминационный момент истории гувернантка фактически душит Майлза, повинуясь порыву душеспасительной, как ей самой кажется, любви.

Но верно ли она истолковывает свои чувства? А может, всему виной чувство стыда, которое и вынуждает её убить объект собственных подавленных греховных желаний?

Генри Джеймс не даёт ответов на эти вопросы, и в этой тревожной недосказанности кроется суть феномена этой повести. Самой интригующей и бесконечно завораживающей особенностью «Поворота винта» является то, что читатель оказывается не в состоянии разобраться в том, что же происходит на самом деле.

Десятилетний Майлз и восьмилетняя Флора кажутся «ослепительно» идеальными детьми. Но не слишком ли они идеальны? Они так восхитительно уравновешены и невозмутимы, но так ли это на самом деле? А что, если они одержимы злыми духами, и попавший в немилость бывший слуга, покойный Питер Квинт, и его любовница мисс Джессел используют их в качестве послушных исполнителей, с помощью которых они могут продолжать заниматься своими богомерзкими делами?

У гувернантки закрадывается подозрение, что за невероятным обаянием детей (особенно это касается Майлза) и за их по-взрослому подчёркнутой учтивостью скрывается что-то порочное и дьявольское. И читатель, слушая её рассказ, постепенно начинает разделять эти подозрения.

Думаю, будет справедливым сказать, что именно здесь, в этой повести, Генри Джеймс создал канонический образ «жуткого» ребёнка. Теперь это уже стало излюбленной темой для жанра ужасов, но едва ли подобные примеры можно отыскать в произведениях, датированных более ранним периодом, чем «Поворот винта». Важно подчеркнуть, насколько это была концептуальная и смелая идея для того времени. Викторианская картина детства была приторно-сладкой и непорочной — счастливой порой невинности и чистоты, а Джеймс ненавязчиво избавляется от этого стереотипа и предлагает читателю совсем иной вероятный сценарий.

Название книги («Turn of the screw») («Turn of the screw» — устойчивое словосочетание, обозначающее: 1) нечто, усугубляющее и без того скверную ситуацию; 2) оказание чрезмерного и принудительного давления, угроза насилием в отношении кого-либо ; 3) неожиданное развитие событий — прим. перев.) содержит тонкий намёк на это смелое художественное новшество, а непосредственный «поворот винта» заключается в том, что здесь оказывается не одно, а целых два маленьких чудовища!

Или всё же нет?

Как вы наверняка заметили, я сопровождаю вышеупомянутую трактовку целым рядом вопросов и оговорок. Даже если не обращать внимания на психологическую составляющую этой повести, то «Поворот винта» всё равно будет восприниматься читателями как необычная и щекочущая нервы страшилка, как история противостояния добра и зла. Многие читатели уверены, что именно так её и следует воспринимать, и кто скажет, что они неправы? Чтение — вещь субъективная.

Эта неразгаданная загадка привела к тому, что история получила вторую жизнь и была переложена на современный лад, отличный от довольно тяжеловесного языка, на котором она написана. (Как довольно резко заметил Марк Твен , современник Генри Джеймса: «Отложив однажды какую-нибудь из его книг, вы вряд ли захотите вновь взять её в руки».)

Однако, несмотря на то, что манера письма Джеймса может показаться современному читателю чем-то вроде литературного эквивалента мягкого дивана в викторианском стиле, для многих из нас Джеймс по-прежнему остаётся эталоном рассказчика, а многочисленные двусмысленности «Поворота винта» продолжают вдохновлять писателей и кинематографистов.

Мой новый роман Fyneshade в значительной степени обязан Генри Джеймсу, а также Шарлотте Бронте и её роману Джейн Эйр . Сильной стороной «гувернантской готики» (мне нравится эта формулировка) является то, что она позволяет поместить центрального персонажа в такую точку пространства, которая является своего рода пограничной чертой. Гувернантка не принадлежит к высшему обществу, но при этом её нельзя назвать в полном смысле служанкой, она — сторонний зритель и наблюдатель. Мой собственный «поворот винта» по отношению к этому жанру состоит в том, что героиня моей новой книги, красивая молодая гувернантка Марта, и есть самое ужасное существо во всём доме.

По иронии судьбы — учитывая то обстоятельство, что сам Генри Джеймс потерпел неудачу как драматург — его «Поворот винта» не даёт покоя вот уже нескольким поколениям сценаристов. Ведь кино — это такое место, где внутренняя жизнь персонажей в буквальном смысле слова «освещается крупным планом». Произведения Генри Джеймса прекрасно переносятся на экран, где малейшее движение глаз, дрожание губ или лёгкое прикосновение кончиками пальцев может стоить трёх страниц сценария.

Что касается экранизаций, то не так давно на платформе Netflix с успехом прошёл показ сериала «Призраки усадьбы Блай». Существует бесчисленное множество других вариаций и импровизаций на эту тему, среди которых фильм «Другие» (2001) и даже неожиданная версия режиссёра Майкла Уиннера «Ночные пришельцы» (1971) с Марлоном Брандо в роли Питера Квинта!

Лучший фильм в этой череде киноадаптаций — картина «Невинные» (1961), снятая режиссёром Джеком Клейтоном по сценарию Трумэна Капоте и Джона Мортимера. Снятая в переливающихся, приглушённых чёрно-белых тонах, она создаёт из плотной прозы Джеймса настоящее произведение киноискусства убийственной и пугающей красоты.

В этом, собственно, вся суть. И как бы мы не воспринимали «Поворот винта», так или иначе, это не классическая викторианская страшилка 125-ти летней давности, а история первобытного, непреходящего ужаса.

Когда Генри Джеймс перечитал написанное им же самим, он боялся ложиться спать!

Кейт Гриффин

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ