Наша страсть к вымышленным историям: почему человечество не может без них обойтись

От народных сказок у костра и до телевизионных драм от Netflix, истории остаются неотъемлемой частью любого общества, и, по словам Дэвида Робсона, каждый современный ученый-дарвинист пытается понять причины этого

Звучит как идеальный блокбастер на летний киносезон: обаятельный царь, наделенный сверхсилой, из-за своего невыносимого высокомерия угрожает погрузить царство в хаос. К нему приходит простой путник и вызывает его на поединок. Поединок заканчивается победой путника. Два героя становятся закадычными друзьями и не единожды отправляются в опасный поход по всему королевству.

Поразительно, что эту историю до сих пор читают. Перед Вами —  Эпос о Гильгамеше , который 4 000 лет назад вырезали на табличках древнего царства Вавилон, что делает его старейшим дошедшим до наших дней великим литературным произведением. Более поздние варианты поэмы возникают на протяжении всего последующего тысячелетия, что дает нам право предположить — в свое время эта история пользовалась бешеной популярностью.

Еще более удивительно, что историю любят и читают по сей день. Множество ее ключевых компонентов, включая душевный броманс, можно обнаружить в таком же значительном множестве популярных сюжетов, возникших позднее.

Эта повествовательная общность историй представляет для современных филологов-представителей школы «литературного дарвинизма» главный научный интерес. Они пытаются найти ответ на вопрос, что именно делает историю хорошей, и каковы эволюционные причины того, почему те или иные сюжеты — от Одиссеи  Гомера и до Гарри Поттера — пользуются популярностью.

Способ сбежать от реального мира?

Хотя мы и не обладаем однозначными доказательствами того, что устная повествовательная традиция существовала до изобретения письменности, мы можем предположить, что многие тысячелетия истории занимают в жизни людей центральное место. Судя по всему, 30 000-летние наскальные рисунки в пещерах Шове и де Ласко во Франции служили иллюстрациями к драматическим сценам, а те, вероятно, сопровождались устными рассказами.

Кандидат наук в Университете Штата Мичиган профессор Дэниэл Крюгер комментирует:

Если окинуть взглядом всю галерею пещеры, перед глазами предстанет широкая различных петроглифов, и часто у зрителей возникает ощущение, что они повествуют о некой охотничьей вылазке.

Эти рисунки — истории, которые, возможно, служили группе важными жизненными уроками. Некоторые, датируемые периодом последней ледниковой эпохи, могут порой даже до наших дней дойти в целости и сохранности.

Пусть сегодня мы и не собираемся у огня, однако, по мнению ученых, среднестатистический взрослый по-прежнему проводит не менее 6% дневного времени перед экранами различных устройств, с головой погружаясь во вселенные вымышленных миров.

С точки зрения эволюции, если бы такое количество времени и энергии было посвящено исключительно уходу из реальности, эта цифра считалась бы ужасающе огромной. Однако, современные психологи и литературоведы также выявили многочисленные потенциальные преимущества подобного пристрастия. Согласно одному из популярнейших представлений рассказывание историй является формой когнитивной игры, оттачивающей остроту ума путем одновременной симуляции окружающей реальности и представления в воображении различных стратегий поведения, в частности в социальной сфере. Кандидат наук в Университете Миссури в Сейнт Луис профессор Джозеф Кэрролл поясняет:

Истории учат нас понимать других людей. Они дают нам возможность попрактиковаться в умении быть эмпатичным и навыке применять теорию разума.

Одним из доказательств правомерности данных идей служат результаты сканирования мозга — так, у испытуемых во время чтения и слушания историй становятся активными различные области коры, которые, как известно ученым, участвуют в процессах обработки эмоций и информации социального взаимодействия. Получается, что, чем больше художественных произведений люди читают, тем легче им сопереживать другим.

Политика эпохи палеолита

По мнению психологов-эволюционистов, что особенно важно, тревоги наших доисторических предков по-прежнему определяют то, какие истории нам нравятся. Например, когда люди начали образовывать все более крупные сообщества, перед ними встала необходимость учиться взаимодействию, не превращаясь при этом ни в «халявщиков», которые берут много и ничего не дают взамен, ни во властных индивидов, которые злоупотребляют своей положением в ущерб благополучию группы. Таким образом, природный потенциал к рассказыванию историй — и сами истории феноменологически — возможно, развивался в нас как способ сообщить другим правильные социальные нормы. По словам профессора Дэниэла Крюгера:

Урок заключался в том, чтобы противостоять тирании и самим не превратиться в тирана.

Так, многочисленные исследования обнаружили, что среди популярных по всему миру историй тема взаимодействия является центральной. Ученый-антрополог Дэниэл Смит из Университетского колледжа Лондона недавно побывал в 18 общинах филиппинских охотников-собирателей. Он обнаружил, что около 80% рассказываемых в их коммунах историй затрагивают тему морального выбора и социальных дилемм (в отличие, например, от историй о природе). Важно отметить, что эти особенности и в реальной жизни отразились на поведении аборигенов: те общины, в которых уделялось рассказыванию историй особое внимание, при выполнении различных экспериментальных заданий также демонстрировали наиболее слаженную работу внутри группы — именно так, как и предполагала эволюционная теория.

В качестве примера произведения древней литературы, иллюстрирующего данную особенность, можно привести «Эпос о Гильгамеше». В начале повествования, с точки зрения своих физических сил и отваги, царь Гильгамеш может показаться идеальным героем. Тем не менее, он — высокомерный тиран, злоупотребляющий своей властью и использующий право первой ночи, чтобы переспать с любой приглянувшейся ему женщиной. Только после того, как незнакомец по имени Энкиду бросает ему вызов, герой, наконец, понимает ценность сотрудничества и дружбы. Послание должно было звучать убедительно и отчетливо — если уж доблестный царь обязан уважать других людей, то и простому читателю следует.

В своей книге О происхождении историй писатель и кандидат наук в Оклендском университете профессор Брайан Бойд пишет о том, что эти темы явно прослеживаются и в «Одиссее» Гомера. Так, Пенелопа ждёт возвращения Одиссея, а ее ухажеры весь день напролет едят и пьют в ее доме. Когда герой, наконец, переодевшись нищим, появляется на пороге, они, однако, отказывают ему в ночлеге (в его-то собственном доме!). В итоге они получают по заслугам — Одиссей сбрасывает свою маскировку и учиняет кровавую расправу.

Возможно, Вам в голову пришла мысль, что с наступлением промышленной революции и ростом индивидуализма личная заинтересованность в сотрудничестве должна была уменьшиться. Однако, и профессор Крюгер, и профессор Кэрролл обнаружили, что данные темы, несмотря ни на что, продолжали занимать главное место в нарративе некоторых любимейших читателями британских романов 19-20 вв.

Так, группу респондентов попросили дать оценку личностям главных героев из более чем 200 романов, начиная с творчества Джейн Остин и заканчивая работами Эдварда Моргана Форстера . Исследователи установили, что в качестве основного недостатка у антагонистов часто упоминалось их стремление к доминированию в обществе в ущерб благополучию других персонажей или злоупотребление имеющейся властью тогда, как протагонисты тех же самых книг в противовес описываются авторами как менее эгоистичные и амбициозные.

Возьмем Гордость и предубеждение Джейн Остин: коварная и злобная мисс Бингли стремится повысить свое социальное положение — она одновременно увивается за богатым и заносчивым мистером Дарси и пытается сосватать своего брата за его сестру. Она с презрением относится ко всем людям классом ниже ее собственного. Героиня же Элизабет Беннетт наоборот мало заинтересована в подобном восхождении по социальной лестнице — первоначально на свое предложение руки и сердца мистер Дарси даже получает от нее отказ.

Ярмарка Тщеславия  Уильяма Теккерея , в свою очередь, заигрывает с ожиданиями читателя в отношении протагониста - так, в самый центр повествования автор помещает безжалостную в своей амбициозности (и, возможно, совершившую убийство) Бекки Шарп, а ее более дружелюбную (но мягкотелую) подругу Амелию делает второстепенным персонажем. По словам Теккерея, это произведение было «романом без героя». Однако, с точки зрения эволюционной теории, возмездие, с которым сталкивается Бекки, когда окружение, в итоге, отвергает ее, всё-таки служит суровым предупреждением тем, кто поддастся искушению поставить себя выше остальных.

От дам в капорах до шимпанзе-бонобо

Эволюционная теория также способна пролить свет на главные компоненты романтической беллетристики, включая симпатию героинь к надежным «отцовским» фигурам мужских персонажей (например, мистеру Дарси в «Гордости и предубеждении» или Эдварду Феррарсу в Чувство и чувствительность ) и легкомысленным «негодяям» (как то отъявленные ловеласы мистер Уикхем или Уиллоуби). Вероятно, «отцы» — лучший выбор с точки зрения долгосрочной защиты и заботы о Ваших детях. Однако, согласно так называемой в эволюционной теории «гипотезе сексуального сына» роман с неверным негодяем обладает своими преимуществами — такой партнер может передать свою приятную наружность, хитроумие и шарм детям, которые также впоследствии могут добиться у противоположного пола большего успеха.

В результате повышается вероятность того, что и Ваши гены передадутся большему числу потомков, даже если измена партнера между делом разбила Вам сердце. Именно по этой причине, плохие парни в книгах до сих пор заставляют наши сердца биться чаще, несмотря на то, что мы в курсе их гадких поступков.

По словам профессора Крюгера, писатели типа Джейн Остин, таким образом, на подсознательном уровне рассуждали подобно эволюционным психологам с их «удивительно тонким» пониманием механизмов сексуального влечения, и тем самым предварили наши последние исследования:

Я считаю, в этом и кроется ключ к разгадке: [вот почему] созданные Джейн Остин два столетия назад романы до сих пор экранизируются.

В этих исследованиях можно встретить еще больше научных открытий, включая, например, последний анализ самых отъявленных злодеев в фэнтези и хоррор произведениях — таких, как заклятый враг Гарри Поттера Волан-де-Морт и Кожаное лицо из «Техасской резни бензопилой». Среди общих черт: гротескная внешность, призванная, судя по всему, вызвать в нас эволюционный страх перед заразой и болезнями; также с учетом нашей врожденной склонности к племенной обособленности, злодеи часто носят знаки принадлежности к «группе чужеродных» — отсюда и иностранный акцент у многих голливудских плохишей. И снова — цель заключается в том, чтобы конфликт протагониста со злодеем в конечном счете укреплял в нас собственное чувство альтруизма и верности своей общине.

Писатель Иэн Макьюэн является одним из известнейших литераторов, симпатизирующих идее трактовки текста с точки зрения эволюционной теории. По его словам, многие общие для сюжетов моменты можно обнаружить даже в поведении наших приматов-родственников. Так в сборнике эссе на данную тему «Вид: животное литературное» (The Literary Animal, 2005) он пишет следующее:

Если почитать отчеты системных неинтрузивных наблюдений за отрядами шимпанзе-бонобо, можно заметить, что они поведенчески повторяют все главные сюжеты английских романов 19 века: коалиции образовываются и распадаются; отдельные особи добиваются власти в то время, как все остальные терпят неудачу; плетутся интриги; имеют место месть, благодарность, уязвленная гордость; одни любовные ухаживания увенчиваются успехом, а другие оканчиваются провалом; случаются тяжелые утраты и траур.

Иэн Макьюэн считает, что эти лейтмотивы достойны нашего восхищения как первоисточникх силы, благодаря которой литература преодолевает географические и временные границы. Он добавляет:

Было бы невозможно наслаждаться произведениями литературы, написанными в далекие по отношению к нашим дням времена или принадлежащими к культуре, абсолютно отличной от нашей, не будь у нас с писателем некого общего эмоционального базиса, некоего общего обширного арсенала представлений.

Именно благодаря этому обширному арсеналу, такая история, как «Эпос о Гельгамеше», остается столь же актуальной, как если бы ее написали вчера, а ее нетленные мысли о крепкой дружбе — уроком для всех нас спустя 4 000 лет после того, как автор эпоса впервые коснулся своим стилусом таблички.

Какая из историй самая древняя?

Несмотря на отсутствие твердых доказательств, вероятно, некоторые из историй, что мы читаем и по сей день, могут уходить своими корнями в далекие доисторические времена. Профессор Дэниэл Крюгер замечает, что такие произведения, как «Эпос о Гельгамеше» и ветхозаветная книга Бытия содержат подробности мифического потопа. Они могут иметь отношение к сохранившимся в культуре воспоминаниям о реальных геологических событиях в конце последнего ледникового периода, происходивших на территории современного Ближнего Востока.

Коренные жители острова Флорес в Индонезии, с другой стороны, давно пересказывают легенды об Эбу Гого — невысоких, похожих на хоббитов созданий, не обладающих своим языком. Похоже, эти существа имеют какое-то отношение к археологическим останкам представителей человеческого подвида, который некоторое время существовал одновременно с популяцией Homo sapiens, пока не вымер более 10 000 лет тому назад.

Местные рассказывают истории об этих маленьких людях, по-настоящему не владевших языком, но, если им что-то говорили, повторявших сказанное. Меня поражает, что такие вот истории способны сохраняться в устной традиции буквально десятки тысяч лет.

Все это указывает на еще одну важную цель повествования — создание коллективной памяти о давно ушедших временах.

Составив карту народных сказок, устно передаваемых из поколения в поколение среди различных культурных групп Европы и Азии, некоторые антропологи пришли к выводу, что отдельные из них — например, превратившаяся в историю о Фаусте сказка о кузнеце и дьяволе — возможно, прибыли на континент 6 000 лет тому назад вместе с первыми индоевропейскими поселенцами, которые затем, расселившись по всей территории Евразии, завоевали ее, параллельно принеся с собой свои истории.

Дэвид Робсон (David Robson)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ