Какого цвета были глаза Франца Кафки?

Автор статьи: Avi Steinberg
Фото: Photograph by fine art images/heritage images/getty

Истории, написанные Францем Кафкой, давно стали общеизвестными: совершенно не обязательно читать их, чтобы знать, о чем идет речь. Подобно тому, как мы говорим о шекспировских интригах и природных бедствиях библейского масштаба – независимо от того, читали мы «Юлия Цезаря» или книгу Иова или нет, – мы знаем о характерных, «кафкианских», чертах не из самих произведений писателя, а из тех событий, с которыми сталкиваемся каждый день. Термином «кафкианский» описывают встречу с привычно недоброжелательным обслуживанием продавца-консультанта; авторы-публицисты используют его как сокращение в знак протеста против «темных дел» государства. Для писателя это сомнительная честь – быть тем, на кого часто ссылаются и не так часто читают, – и способ навсегда остаться современным, но непонятым.

Чтобы изменить это положение дел, Райнер Штах (Reiner Stach) в своей последней книге «И это Кафка? 99 находок» («Is that Kafka? 99 Finds») собрал коллекцию артефактов из жизни автора. Книга, переведенная с немецкого Куртом Билсом (Kurt Beals), является «выходом на бис» монументальной трехтомной биографии писателя. С минимальными комментариями Штах представляет читателю для рассмотрения девяносто девять пронумерованных находок: документы, фотографии, предметы, наброски и рисунки. Среди находок присутствуют: поэтажный план семейной квартиры Кафки (место действия Превращение ); факсимильные оговорки по Фрейду из рукописей писателя; режим его тренировок; искреннее предложение об утопической коммуне; реклама для первой книги, содержащая такие запоминающиеся фразы как: «до сих пор компульсивная склонность к постоянному пересмотру своих литературных работ мешала ему издавать какие-либо книги». Здесь же и оттиск очаровательной открытки, которую Кафка написал своей маленькой сестре, и текст его любимой песни «Now Farewell, You Little Alley» (песня повествует о тоске по дому – прим. перев.). Мы узнаем, что Кафка был обаятельным человеком и флиртовал: однажды он подарил экономке своих родителей зонт, с которого свисали конфеты. Одна из его подруг дала ему прозвище Фрэнк. Он относился с обожанием ко всему, за исключением одного человека, врача по имени Эрнст, который появляется в этой книге в белом лабораторном халате, надетом поверх военной формы, сжимая в руках медицинское устройство зловещего вида (№12 «Единственный враг Кафки»).

В книге есть и настоящие шедевры. Например, полный текст письма, написанного в 1917 году одним из читателей, доктором Зигфридом Вольфом (Dr. Siegfried Wolff). В своем письме он жалуется, что не может понять смысла книги Превращение и – что ещё хуже – в недоумении находится вся его многочисленная семья, члены которой требуют объяснений. «Только вы можете помочь мне, – пишет он Кафке. – Вы должны, поскольку сами втянули меня в это». Штах, понимая, что письмо выглядит как шутка от одного из друзей Кафки, проделал колоссальную работу и может подтвердить, что доктор был реальным человеком.

Даже тем любителям творчества Кафки, которые уже знают о большинстве находок, книга будет интересна. Они получат шанс увидеть подлинные оттиски и копии документов и составить собственное мнение о них. Возможно, кто-то уже слышал, что Кафка вместе со своим другом Максом Бродом выдвинули идею создания туристических путеводителей. Но кто имел удовольствие читать их предложения по этой серии и план, состоящий из шести частей, полностью? (Серия носит название «По дешевке», а ее девиз «Просто осмелься» похож на девиз Nike). Читатели, знакомые с незаконченным романом Америка , в котором есть описание соединяющего Нью-Йорк с Бостоном моста, будут рады найти заметку из набросков «По дешевке»: «Никакой всеобъемлющей географии, только маршруты».

Жемчужинами этой коллекции стали только наполовину законченные Кафкой истории, которые известны исследователям, но не нашли своего законного места в каноне. Пункт №61, «Кафка мечтает об олимпийской победе», является обязательным к прочтению любителями Кафки и поклонниками экзистенциального замешательства вообще. Вот часть этого фрагмента: «Почетные гости банкета! Да, я установил мировой рекорд, но если бы вы спросили меня, как именно мне удалось его достигнуть, то я не смог бы удовлетворить ваше любопытство. Видите ли, на самом деле я совершенно не умею плавать. Я всегда хотел научиться, но никогда не находил возможности. Как получилось, что мое Отечество отправило меня на олимпиаду? Этот вопрос тоже не дает мне покоя».

Этот вопрос касается и всех нас, или, по крайней мере, должен касаться, и Штах отводит ему почетное место. Кроме того, Штах использует этот отрывок, чтобы взглянуть на то, как писатель редактировал написанное. В первом черновике этой истории Кафка делает рассказчика победителем соревнований на полторы тысячи метров в Антверпене, на реальных Олимпийских играх 1920 года. Но во втором черновике Антверпен заменен на город «Х» и отсутствует какое-либо упоминание о длине дистанции. Этот колоритный редакционный процесс – пример того, как искусно Кафка изменял литературную реальность.

Многие из этих девяноста девяти находок действительно могут «перевернуть стереотипный образ измученного невротика», как говорится на обложке издания, но есть и те, что усиливают его. Например, письмо Кафки, в котором он описывает душераздирающую «ночь мышей», или зашифрованная запись в дневнике, в которой он сетует: «S. [Секс] сокрушает меня». Есть ещё и пункт № 96, содержащий полные тексты его последних завещаний, в которых он просил не только сжечь его неопубликованные произведения (которые составляли большую часть из всего написанного на тот момент времени), но и уничтожить несколько опубликованных работ, чтобы он был окончательно забыт. Тем не менее эта книга показывает нам, что Кафка был не просто «измученным невротиком», или, скорее, что даже такой человек может быть хорошей компанией. Как будто для доказательства того, что Кафка был – как мы сейчас говорим – таким парнем, с которым хочется выпить пива, Штах составляет историю отношений писателя с этим напитком (№9 «Кафка пьет пиво»).

Очеловечивание писателя, который отнюдь не был сторонником традиционных точек зрения, – одна из проблем, возникающих при написании биографии Кафки. В конце концов, именно он полностью дестабилизировал линию между человеком и животным. Штах делает убедительный аргумент в защиту распространенных, но пока невысказанных предположений о влиянии Первой мировой войны на работы Кафки; тем не менее, кажется, что именно антиисторическое – и чисто животное – сознание делает искусство Кафки таким зловеще правдивым. Попытка расположить Кафку в историческом контексте может напоминать объяснение шутки: даже если это не портит эффект, то кажется немного бессмысленным. Каким бы захватывающим, а иногда и поучительным для читателей ни было знакомство с «настоящим» Кафкой, они, скорее всего, так и будут держаться мысли, что истинный Кафка обладал разумом, закрывшим дверь перед всем миром и записывающим мысли любознательный собаки.

Хорошая новость для этих читателей состоит в том, что голос человека-животного, который слышен в рассказах Кафки, никогда не был слишком далек от повседневного голоса писателя. Что касается мышей, которые однажды ночью мешали ему заснуть, то Кафка видит их «угнетенными пролетариями» (что кажется прототипом для рабочего класса его последнего рассказа Певица Жозефина, или мышиный народ ). Затем, есть находка №55, обложка книги «Приговор» 1916 года издания, подписанная Кафкой для сестры: «от крысы Шёнборнского дворца». Глаза животного постоянно встречаются не только в историях, но и в ежедневных делах писателя. Поэтому не может быть никаких поисков Кафки-человека без открытия очередных признаков Кафки-животного.

Кстати, какого цвета были его глаза? В находке №13 Штах представляет заявления пятнадцати свидетелей. Четверо из них описывают глаза Кафки как «темные», ещё четверо – как «серые», трое называют их «синими», а трое – «коричневыми». В паспорте Кафки цвет его глаз был записан как «темно-сине-серый». Лично я склонен доверять показаниям Доры, подруги Кафки. Она назвала его глаза «застенчивыми, коричневыми», какими они вполне и могут оказаться.

Но есть ещё более актуальный вопрос: что именно поставлено на карту при разгадке головоломки неоднозначного цвета глаз Кафки? Для определенного круга читателей ответы на подобные вопросы имеют значение, поскольку позволяют стать ближе к писателю, и, следовательно, к опубликованным историям. Благодаря этим изысканиям мы можем пересмотреть физические обстоятельства, которые предшествовали даже самым первым наброскам, и стать участником тех моментов, когда жизнь становилась искусством. Как писал однажды Джефф Дайер, такой вид литературного фандома – в его случае с Дэвидом Лоуренсом – включает в себя обратное чтение, при котором «законченные работы служат прологом к наброскам». Дочитав до конца, читатели возвращаются от опубликованного материала обратно к рукописям, нотам, буквам, к книгам и газетам, которые читал писатель, к спискам покупок, которые он делал. И дело не обязательно ограничится этим. Можно пойти дальше и изучить другие реликвии, связанные с писательским процессом: стол, за которым автор работал над рукописями, расческу для волос, которой он пользовался, прежде чем садился писать, листья, росшие рядом с домом его детства.

Вероятно, в результате легкой влюбленности в писателя, где-то на этом пути обратного чтения некоторые читатели могли прийти к выводу, что нужно заглянуть в глаза Кафке. Но на самом деле мы хотим смотреть глазами Кафки, чтобы разделить его видение вещей. Цель новой книги Штаха, как и биографии, заключается в том, чтобы направить наш взор вперед, на само искусство, а оттуда – ещё дальше, давая нам возможности увидеть все необходимое самостоятельно.

Ранее на LiveLib публиковались переведенные отрывки из книги Штаха: Предприимчивый предприниматель Кафка

Перевод: books_and_tea
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ