Несправедливо игнорируемая викторианская романистка Элизабет Гаскелл

Автор: Ханна Роузфилд (Hannah Rosefield)

Впервые Элизабет Гаскелл посетила Рим весной 1857 года. С ней были две старших дочери, обеим было чуть больше двадцати, и все они были радушно приняты в круг британских и американских писателей и художников, находящихся в городе. Одним из представителей этого круга был Чарльз Элиот Нортон, американский социальный критик и будущий гарвардский профессор искусствоведения. Почти сразу же он сблизился с тремя леди Гаскелл, причем, хотя по возрасту он был гораздо ближе к дочерям, в особенности привязался к их матери. Он был очарователен и очень умен; водил их по достопримечательностям и учил разбираться в картинах и скульптуре. Почти каждый день он приносил Элизабет цветы.

Их дружба продолжалась после возвращения семьи Гаскелл в Манчестер, а Нортона — в Бостон, до самой смерти Элизабет в 1865 году. (Нортон продолжал вести переписку с дочерьми Гаскелл до своей смерти, почти сорок лет спустя.) Письма Гаскелл к Нортону длинные и доверительные, иногда кокетливые, иногда тоскующие. Она вспоминает, как впервые увидела его лицо, а в другом месте говорит, что из всех знакомых ей мужчин он «лучше всех способен оценить женщину». Несмотря на такие излияния, критики всегда подчеркивали платонический характер чувств Гаскелл к Нортону. Т.С. Элиот , редактируя собрание этих писем, опубликованное в 1932 году, убеждает читателя, что Гаскелл «воспринимает Нортона как брата, старшего брата, ее девочек». Дженни Аглоу в биографии 1993 года утверждает, что «было бы преувеличением сказать, что Гаскелл была влюблена в Нортона». Она была влюблена в Рим, объясняет Аглоу, в Рим и в человека, который был там с ней, счастливой и ослепленной, свободной от сроков издательств и домашних обязанностей.

Образ Гаскелл так просто не признает возможность сексуального пробуждения женщины средних лет. До конца 20 века ее всегда называли «Миссис Гаскелл», это вежливое обращение предполагает респектабельность замужней женщины, непреодолимую ни для кого, кроме мистера Гаскелла, не говоря уже о человеке на семнадцать лет моложе ее. И Гаскелл была респектабельной. Она родилась в 1810 году в семье унитариан (унитарианство — движение в протестантизме, отвергающее догмат о Троице — прим. пер.), в 21 год вышла замуж за преподобного Уильяма Гаскелла, с которым вырастила четырех дочерей. Элизабет была общительной и энергичной, порой даже неугомонной. Она наслаждалась своим писательским успехом, но ее полные болтовни и сплетен письма показывают, что ее также захватывал мир обычных удовольствий, тягот и ценностей викторианской жены и матери высшего среднего класса. Она считала первые моменты материнства «кульминацией жизни [женщины]»: веря, что женщины были в целом счастливее именно замужем, она побуждала сомневающуюся Шарлотту Бронте (они были хорошими друзьями) принять предложение викария, помощника ее отца, и решительно осуждала Джордж Элиот , жившую с мужчиной вне брака.

«Я всегда представляла [Гаскелл] асексуальной», — признает Нел Стивенс в начале книги «Викторианское и романтическое» (The Victorian and the Romantic), гибрида мемуаров и выдуманной биографии, который предлагает нам взглянуть на писательницу по-новому. Около трети «Викторианского и романтического» — это художественное изображение, во втором лице, Гаскелл в Риме, когда она влюбляется в Нортона («Тебе всегда было что сказать, и все же на секунду, сейчас, все-таки не было. Твое сердце билось быстро, возбужденно»), и последующие отчаянные годы в Манчестере, когда она жаждала увидеть его снова. Остальные две трети книги описывают мучительные отношения на расстоянии самой Стивенс с красивым, образованным бостонцем (Стивенс — британка), ее связь с Элизабет Гаскелл, продолжавшаяся всю ее жизнь, и свой «два шага вперед, один — назад» прогресс в написании докторской диссертации про трансатлантическое литературное сообщество в Риме середины 19 века. По ходу дела Стивенс добровольцем участвует в нескольких медицинских экспериментах, выигрывает медовый месяц в Индии (в тот момент она не была замужем) и живет несколько месяцев в домике на дереве в Техасе.

Стивенс обаятельно самокритична и потрясающе наблюдательна по части нелепостей как в любовных отношениях, так и университетской жизни; мне особенно понравилось описание семинара, на котором она, с разбитым сердцем после недавнего расставания, пытается адекватно реагировать на исследовательскую работу на тему «необходимая и запутанная расстановка сил в отношениях между людьми и свиньями в викторианской литературе», которую представлял студент в свитере с узором из миниатюрных крылатых поросят. Однако, как и в ее первом романе «Дом в Бликер» (книга вдохновлена жизнью на острове Бликер (Фолклендские о-ва), но в оригинале Bleaker House также отсылает к роману Диккенса «Холодный дом» (Bleak House) — прим. пер.), в котором также смешиваются выдумка и воспоминания, в ее втором романе любовная линия кажется менее проработанной. У Стивенс любовь Гаскелл к Нортону и сам Нортон выглядят очень обобщенно. Здесь не показывается, что могло сделать этих двоих такими хорошими друзьями, не говоря уже о том, что могло возбудить в Гаскелл эту безответную любовь. «Викторианское и романтическое» побуждает почитать Гаскелл, но только из-за любви к ней самой Стивенс, а не из-за внебрачной страсти, которую Гаскелл то ли испытывала в реальности, то ли нет.

В 1897 году сборник эссе, посвященный «женщинам-романисткам эпохи правления королевы Виктории», назвал Шарлотту Бронте, Элизабет Гаскелл и Джордж Элиот «исключительными», обладающими «талантом, который время, мода или прогресс не могут затмить или отнять». Сегодня же Шарлотта Бронте и Элиот, вместе с Джейн Остин и Эмили Бронте , совершенно затмили Гаскелл своей популярностью. Дом Гаскелл в Манчестере, недавно отреставрированный и имеющий яркую программу лекций, мастер-классов и книжных клубов, получает меньше десятой части посетителей, приезжающих со всего света восхититься миниатюрными книгами и открытой местностью у дома Бронте, который находится в чуть больше часа езды от дома Гаскелл. Двухсотлетие Гаскелл в 2010 году не вызвало ничего похожего на лавину статей, книг и киноадаптаций, сопровождавших двухсотлетие Шарлотты и Эмили Бронте, и каждого из романов Остин. И хотя BBC сделала желанные экранизации Гаскелл «Север и юг» и «Крэнфорд», нам еще предстоит увидеть «Жены и дочери и зомби», «Ожившую книгу Гаскелл» или сериал «Мэри Бартон».

Конечно, творчеству Гаскелл не хватает некоторых качеств, которыми восхищаются, читая других писательниц. Хотя в основном ее романы построены на остиновском сюжете ухаживаний, в них нет остиновских остроумия и хозяйственности. Ее стиль может показаться устаревшим викторианским, тон ее работ — чересчур серьезным, мелодраматичным или сентиментальным. (Пару лет назад я училась у профессора, который просил студентов переписать сцену из Гордости и предубеждения в стиле Севера и юга и наоборот. Нет ничего безжалостнее, чем видеть, как в руках наблюдательных студентов, выдающих себя за Гаскелл, подтекст Остин становится прямым текстом, а предложения обрастают подробностями внешности персонажей и интерьера.) Джордж Элиот более интеллектуальна и амбициозна, чем Гаскелл, ее рассказчик более проницателен и чуток. Сестры Бронте более напряженные и таинственные.

Но мне кажется, относительный недостаток внимания, с которым время, мода и прогресс относились к Гаскелл, связан с ее чопорным образом в такой же степени, как и со стилем ее произведений, которые имеют и свои замечательные качества. Она была более многосторонней личностью, чем многие случайные читатели думают: наряду с более известными реалистическими романами она писала страшные истории, историческую художественную литературу и написала первую биографию Шарлотты Бронте . Крэнфорд , собрание историй, происходящих в одноименной деревне, и новелла «Моя леди Ладлоу» представляют мир, почти полностью состоящий из женщин. В отличие от Элиот и сестер Бронте, которые часто помещали персонажей в прошлое, Гаскелл, по крайней мере, в своих ранних работах, яростно и недвусмысленно говорила о настоящем и его проблемах. Ее первые три романа стоят в одном ряду с произведениями Диккенса и Чарльза Кингсли как романы «Состояния Англии»: работы, написанные в середине 19 века и изображающие отношения между богатыми и бедными в стране, изменившейся с приходом индустриализации. Хотя эти изменения начались несколькими десятилетиями раньше, эти произведения пробудили новый интерес к теме из-за тяжелой экономической депрессии 1840-х годов, которая повлекла за собой расширение и ужесточение городской бедности.

Действие первого романа Гаскелл, Мэри Бартон (1848), и большей части третьего, «Север и юг» (1855), происходит в Манчестере (в последнем он переименован в Милтон), где она провела свою взрослую жизнь. Манчестер больше любого другого города был создан индустриализацией, его население увеличилось вчетверо в первой половине 19 века за счет будущих работников, приезжающих в поисках работы на быстро расширяющихся хлопкопрядильных фабриках и заводах. Ко времени написания романов Гаскелл Манчестер стал вторым по величине городом в Англии. Именно в Манчестере, вскоре после своей первой встречи с Карлом Марксом , Фридрих Энгельс написал Положение рабочего класса в Англии (1845), основанное на его наблюдениях за городской рабочей беднотой. «Искусство современной Мануфактуры достигло своего совершенства в Манчестере», — пишет он, перед тем как начать описывать условия труда, которые кажутся угнетающе знакомыми читателю 21-го века: «ручной труд» заменяется машинами, города организуются так, чтобы рабочий класс не попадался на глаза буржуазии, а нехватка жилья означает, что «никакая дыра не является столь плохой, что ее не возьмет какой-нибудь несчастный, который не может купить ничего лучшего».

Такова обстановка «Мэри Бартон», возможно, первого произведения канонического писателя, в котором события происходят в среде настоящей бедноты. Как и Энгельс, Гаскелл знает, что последствия неограниченного капитализма — нищета для большинства и противостояние богатых и бедных. Ее романы показывают эти последствия и выясняют, что же может лучше всего ограничить их: благотворительность, государственное вмешательство, профсоюзы. Как и сегодня, меняющиеся рынок труда и способы трудоустройства поднимали вопросы об обязанностях нанимателей по отношению к рабочим и обязанностях рабочих по отношению друг к другу. Читая «Мэри Бартон» и «Север и юг», мы встречаем эти вопросы в том виде, в котором их задавали впервые в уже узнаваемой современной капиталистической системе в то время, когда эта система еще казалась новой и чуждой. Недавний фильм «Простите за беспокойство», созданный музыкантом и общинным организатором Бутсом Райли, снова делает эту систему чуждой. Выпущенный всего спустя несколько недель после решения Верховного Суда США по делу Марка Януса и за несколько дней до забастовок и протестов, сопровождавших Amazon Prime Day (день больших распродаж), фильм рисует картину организации труда в гиперкапиталистическом мире, который одновременно ужасает и является лишь немного преувеличенной копией нашего мира. Хотя их разделяет полтора столетия, и романы Гаскелл, и «Простите за беспокойство» задаются вопросом цены, которую надо заплатить за свой успех в капиталистическом режиме, и исследуют потенциал объединения людей и организации забастовок с целью подорвать этот режим.

Целью Гаскелл не является вдохновить на революцию. Как она пишет в предисловии к «Мэри Бартон», она пишет, прежде всего, чтобы привлечь внимание к «агонии страданий» манчестерской бедноты. Иногда она описывает профсоюз, как будто это просто формальная версия общины: возможность для работников лучше заботиться друг о друге. Но ее также беспокоит, что власть профсоюзов может возбудить классовую ненависть и стать, говоря словами ее относящихся скептически к профсоюзам рабочих, «худшим тираном, чем когда-либо были наши господа». В «Мэри Бартон» мы видим происходящее с точки зрения рабочего класса, и большая часть капиталистов здесь высокомерны и бессердечны. Читатели Гаскелл (которые все-таки скорее могли быть владельцами фабрик, чем фабричными рабочими) критиковали роман за его односторонность; «Север и юг» же, опубликованный семью годами позже, решительно и равно рассматривает обе стороны. Героиня «Мэри Бартон» — дочь безработного члена профсоюза. Героиня «Севера и юга» — как и сама Гаскелл, дочь священника, в молодости переехавшая в Манчестер. Привыкшая к затянувшемуся феодализму сельской южной Англии, она просит как капиталистов, так и рабочих, объяснить ей их ценности и поступки. Почему рабочие бастуют? Почему владельцы фабрик не привлекают рабочих к принятию решений?

Однако, несмотря на разные углы зрения, оба романа больше выступают за сотрудничество и взаимоуважение, чем за коллективные действия или конкретные перемены. Рабочие Гаскелл злятся не просто из-за понижения зарплаты, а потому что владельцы фабрик не соизволили ни выслушать их жалоб, ни объяснить, почему их зарплата была понижена. Владельцы должны найти средство, которое облегчит страдания рабочих, и если они не смогут, то сам факт того, что они пытались, поможет рабочим пережить времена, когда дела идут плохо, и верить в то, что их наниматели наградят их, когда дела улучшатся. «Бог создал нас зависящими друг от друга», — говорит героиня «Севера и юга» владельцу фабрики. По христианскому видению Гаскелл, если хозяева и рабочие научатся видеть друг в друге полноценных личностей, интересы которых тесно связаны, фабрики смогут впечатлять, а не унижать.

Гаскелл показывает положение дел таким, каким она хотела бы его видеть. В обоих романах упрямый капиталист осознает свои ошибки. Он начинает ценить своих рабочих не просто как инструменты для получения прибыли и в результате привносит изменения, которые улучшают и их жизни и его собственную. Однако в обоих случаях преображение капиталиста полностью зависит от обстоятельств: одно спровоцировано убийством сына, другое — христианскими ценностями будущей жены героя. Что же случится с рабочими, у чьих нанимателей нет сыновей, а их жены так же сосредоточены на прибыли, как и они сами? Политические взгляды фильма «Простите за беспокойство» очень отличаются от взглядов Гаскелл, но, как и «Мэри Бартон» и «Север и юг», к его оптимистичной концовке подводят события, маловероятные вне художественной литературы. Если мы будем ждать такого разрешения проблем, которое нам предлагают Гаскелл или Райли, нам придется ждать очень долго. Неправдоподобные, оптимистичные концовки этих работ отсылают свою аудиторию назад к годам суровой старшей школы и говорят нам самим искать выход.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ