Самые едкие книжные рецензии 2021 года

«Чем глубже вы погружаетесь, тем больше начинаете задумываться, а не газлайтит ли он сам себя?»

И вот мы снова оказались на пороге конца света года. Да, еще один чумной поворот вокруг солнца отображен в книгах, и, по понятным причинам, праздничное настроение, похоже, в дефиците. На момент написания статьи праздничные вечеринки и семейные собрания исчезают в эфире Омикрона, и нечто, называемое «ледником судного дня», угрожает вырваться из ледяного щита Западной Антарктики, а по всей Америке люди тратят свои сбережения на NFT с изображением приматов.

К счастью, все еще есть традиции окончания года, которые, как отважный таракан, переживут любой хаос и катаклизмы. Мы, конечно же, имеем в виду наш ежегодный шведский стол литературного злорадства (это уже пятое воплощение), который, рады сообщить, стал еще более богатым греховным деликатесом, чем когда-либо.

Среди книг, брошенных в пасть вулкана в этом году: кровоточащее житие Филипа Рота от Блейка Бэйли , последняя слащавая притча Митча Элбома , переполненный эссе унитаз Эндрю Салливана и самодовольное извинение Малкольма Гладуэлла за американскую бойню.

И сейчас мы представляем вам во всей их жалкой красе самые желчные книжные рецензии года.

Приятного аппетита.

Кристиан Лоренцен о «Прекрасный мир, где же ты» Салли Руни (London Review of Books)

В произведениях Руни нормальность имеет тотемное значение: ее персонажи либо считают себя «особенными», то есть умными и чувствительными, но страдающими в окружении нормальных людей, либо они стремятся быть нормальными, а не испорченными и убогими. Поэтому ведется постоянный учет не только того, кто из них «нормальный», но и того, кто является «хорошим» или «плохим», «добрым» или «злым» человеком. Каждое действие, каждая деталь поведения может раскрыть их сущность. Это странный способ изображать персонажей, которые в сущности безгрешны и ни в коей мере не странные ... То, что Феликс также добр к своей собаке, завершает избитую голливудскую логику, на которой построена его привлекательность, как будто это качество искупает его тупую занудность ... То, насколько вам нравятся романы Руни — а в удовольствии тут вся суть, и нельзя отрицать их широкую привлекательность — зависит от вашего отношения к ее персонажам. Я не говорю о симпатии или моральном статусе, который эти люди постоянно высчитывают, или об их неустанных декларациях о приверженности левой политике: это нормально — многие люди говорят как радикалы и живут как самодовольные либералы. Я хочу только спросить: а они правда интересны? … Тут много секса. Большую часть романа каждая глава, которая не является электронным письмом, заканчивается сценой секса. Это не мое. Рассказанным через холодное третье лицо, им не хватает эмоционального взгляда на секс из более ранних книг Руни, более щадящих и менее порнографических. По звуку они мало чем отличаются от передвижения мебели и имеют что-то общее с парой сцен, где Феликс сортирует пакеты на складе.

Джеймс Уолкотт о «Филип Рот: биография» (Philip Roth: The Biography) Блейка Бэйли (London Review of Books)

Выложившись на полную силу, Рот смог перенаправить и перераспределить свою энергию чернокнижника и оставшиеся ресурсы в более поздних художественных произведениях … одновременно выполняя самую важную роль из всех до Большого Затухания. Самое время ввести биографа. Первый попавшийся золотистый ретривер не подойдет (имеется в виду известная преданность этой породы — прим. пер.). В случае с Ротом эта должность требовала тщательно выстроенного такта, изысканности и скрупулезной заботы; не какого-то рэкетира, который копался бы за его спиной, а способного младшего партнера, который мог руководствоваться указаниями и следовать нотам ... Учитывая усердие и дипломатичность Бэйли, Рот, видимо, сделал правильный выбор. Похоже, он сделал слишком правильный выбор, так как налет некой тщеславной звездной пыли лежал на их сотрудничестве, и биография временами приобретала интонацию беседы двух приятелей при свете камина ... Позже Рот жаловался Беллоу, что большая часть былого веселья ушла — «Раньше вы могли спать с девочками ... а теперь, конечно, это невозможно. Вы попадаете в феминистскую тюрьму» — и эта утрата пенисо-привилегий вряд ли вызовет печаль в ком-либо, кроме самых хищных. Обменивались ли Рот и Бэйли похожими вздохами, вызывая железный лязг феминистской тюрьмы? Обвинения в хищничестве против Бэйли подняли призрак родства между ним и Ротом, которое определяет их отношения не столько как биографа и субъекта, сколько как соучастников заговора — партнерами в грязных делах, братски симметричных.

Дейл Пек о «На волоске: избранные сочинения, 1989-2021» (Out on a Limb: Selected Writing, 1989-2021) Эндрю Салливана (The Baffler)

Попытка пробраться сквозь поток лжи, полуправды, намеков и провокаций, которые характеризуют этот 576-страничный сборник всей карьеры Салливана, по привлекательности сходна с прочисткой переполненного туалета: вы просто знаете, что грязная вода пропитает коврик в ванной … Салливан, однако, провел большую часть сорока лет, цепляясь за фантазии о рациональном, сострадательном консерватизме, «посвященном критике неудач либерализма, эмпирического участия в нем и предложению практических альтернатив рассматриваемым проблемам» — как будто то, что он описывает, когда-либо существовало где-либо в мировой истории ... В начале этой книги вы чувствуете, что Салливан газлайтит (форма психологического насилия, главная задача которого — заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия реальности — прим. пер.) своих читателей, но чем глубже вы погружаетесь, вы начинаете задаваться вопросом, а не газлайтит ли он сам себя? ... Правильно, ребята: не менее чем миллион людей были убиты в бессмысленной войне, которую Эндрю Салливан яро поддерживал по одной единственной причине — его потребности наказать как можно больше мусульман за 9/11, но что действительно важно помнить, так это то, что он очень плохо себя чувствует из-за этого ... он не осознает, что его отчуждение проистекает из желания принадлежать к клубам, члены которых ненавидят его не за то, что он говорит или что он делает, а за то, кем он является.

Брайан Каретник об «Исключительно от первого лица» (First Person Singular) Харуки Мураками (Times Literary Supplement)

На первый взгляд, эти сказки могут показаться изящно скроенными миниатюрами или виньетками, которые перекликаются с вечными темами более содержательных романов Мураками. Но там, где его романы умело сочетают ностальгию с растущей сексуальностью и противопоставляют фрагментированные реальности необходимости поиска смысла, эти истории пронизаны неопределенностью и томностью, граничащей с самоуспокоением. Многообещающие идеи затихают с почти бессмысленным упорством, растворяясь в видимой апатии самого Мураками ... Когда эти не склонные к проницательности рассказчики не купаются в безмятежной ауре невежества, они потчуют читателя почти неослабевающим перечнем клише ... нам остается недоумевать, не издеваются ли над нами как-то. Возможно, точка зрения Мураками состоит в том, что нет никакого смысла, что, в общем-то, не проблема, но без других черт, которые могли бы искупить отсутствие смысла, это произведение не очень удовлетворительно. Характерно отстраненный голос каждой истории, рассчитанный нас очаровать, маскирует пустоту этого коммерческого бренда постмодернизма, обманывая надежды аудитории, ожидая, что она сама наполнит текст всеми смыслами. В лучшем случае «Исключительно от первого лица» вялая, пресная и апатичная книга; в худшем — выражает откровенное пренебрежение к своим читателям.

Эмма Леви о «Мое тело» (My Body) Эмили Ратаковски (The Seattle Times)

«Мое тело» предназначалось для того, чтобы сигнализировать об изменении публичного образа Ратаковски, и в определенной степени книга выполняет свое назначение. Она больше не кажется так заинтересованной в убеждении мир в том, что в онлайн-сексуальности есть политическая добродетель ... Тем не менее, ее взгляд провинциальный, он редко выходит за пределы ее собственной кожи, даже когда она критикует системные проблемы ... исповеди могут показаться оппортунистическими и пустыми. В худшем случае эссе Ратаковски принадлежат к этому жанру. Она дает детали, которые, кажется, призваны вызвать сочувствие, но прочитываются как довольно странные и безголосые ... Ратаковски прожила необыкновенную жизнь, и некоторые из этих историй требуют быть рассказанными ... Но необычная жизнь не обязательно рождает необычные озарения, и «Мое тело», в конечном итоге, страдает от банальности ... Простая способность осознавать гнилость патриархата и капитализма также не освобождает вас от закрепления этих конструктов. Логическая система Ратаковски обнадеживает, потому что в конечном итоге она не требует от нее ничего, кроме ее понимания.

Натан Голдман о «Семья Нетаньяху» (The Netanyahus) Джошуа Коэна (Jewish Currents)

Этот проект заслуживает восхищения своей попыткой искренне учесть наследие американской еврейской литературы и материальный смысл сегодняшнего еврейства, но он также слишком обязан фиксированным архетипам в попытке творчески отреагировать на опыт современной жизни евреев. Вместо того, чтобы придать поломанной традиции новый блеск, он попытался актуализировать еврейско-американский роман 20-го века посредством ироничного перепрофилирования исчерпанных тропов. Однако это лишь возвращает нас к наиболее знакомым чертам этой линии. В результате получился роман, который осознает себя живым и могущественным, но на самом деле является анемичным, или даже нежитью … успех проекта требует реальной демонстрации неиссякаемой жизнеспособности изгнанного еврейского воображения. Вместо этого «Семья Нетаньяху» показывает, как, даже с блеском самосознания и глубоким чувством иронии, эксплуатация истощенной формы может отрезать пути для нового мышления, возвращая нас к утомленным моделям ... Провокационная посылка «Семьи Нетаньяху» обязывает его быть таким романом, но его высокомерный вывод проясняет, почему Коэн не справился с этой задачей ... Самопародирующая проза почти не вызывает доверие — правдивость постскриптума вызывает сомнение ... Если Коэн до сих пор выдавал нам только по-разному интересные неудачи, это может быть потому, что он постоянно вынужден пытаться построить новый Храм, а не жить в руинах.

Ной Калвин о «Бомбардировочная мафия» Малкольма Гладуэлла (The Baffler)

…взявшись за военную историю, Гладуэлл грозит своей недалекой нравоучительностью убедить миллионы людей в том, что единственное решение американской бойни — это продолжать раскошеливаться на более острые и большие ножи … Ставки в «Бомбардировочной мафии» не меньше, чем во Второй мировой войне и в выборе «жизнь или смерть», и все же Гладуэлл доносит свой нарратив так же легко, как коаны Уолл-стрит или Кремниевой долины, которые появляются в профилях LinkedIn, аккаунтах Clubhouse и посланиях Substack. Даже его утверждения об объективных фактах написаны так, как слова, которыми младший аналитик HSBC (HSBC Holdings plc, банк «Эйч-эс-би-си» — прим. переводчицы) утешает себя после неудачного ежеквартального обзора ... Аннотация «Бомбардировочной мафии», которая, несомненно, порадует тысячи посетителей киосков Hudson News и Barnes and Nobles заявляет, что это «захватывающая история о настойчивости, новаторстве и неисчислимой плате за войну». Как может кто-то беспокоиться о подсчете того, что он даже не считает?

Рон Чарльз о «Незнакомец в спасательной лодке» (The Stranger in the Lifeboat) Митча Элбома (The Washington Post)

Пока это божественное испытание затягивается, Господь предлагает то, что принимают за глубину ... Увы, молитвы выживших остаются без ответа, как и мои молитвы о лучшем диалоге ... Меня тошнит от такой сырой вдохновляющей литературы. Все в «Незнакомце в спасательной лодке» изображено в мультяшных цветах — от бессодержательной теологии и плаксивых трагедий до темы классовой войны. Вместо того, чтобы развивать персонажей, сюжет прерывается репортажами по телевидению, которые сообщают биографии заблудших душ. И утверждения Господа являются источником всей святой проницательности и сочувствия от вашего страхового агента ... Разносить книги, подобные этой, может ощущаться как ловля гарпуном пескарей, но я думаю, что приторная метафизическая художественная литература оказывает нам медвежью услугу в культурном отношении. Проще говоря, она опьяняет людей, которые находятся в поисках настоящей духовной мудрости. Это позор, потому что каждая религиозная традиция и многие вдумчивые писатели по теме веры дают глубокие советы, которые могут помочь пережить темные времена отчаяния и горя. Сладкая вата, такая как «Незнакомец в спасательной лодке» — это сахарозаменитель, который портит аппетит к священной пище.

Кристиан Лоренцен о «Недоумение» (Bewilderment) Ричарда Пауэрса (London Review of Books)

Из всех романов, посвященных президентству Трампа, «Недоумение» Ричарда Пауэрса, возможно, ближе всего к чистой пропаганде ... большая часть его политики будет безобидной для любой воображаемой аудитории. Если вы не выступаете за убийство животных, находящихся под угрозой исчезновения, аннулирование виз, отбрасывание должным образом отданных голосов и отказ от полезной терапии для страдающих детей, вы не найдете в романе ничего, с чем можно было бы спорить ... Трудно найти персонажей, которые бы больше нуждались в сочувствии … вы чувствуете, что чем более мудрый и пророческий тон берет Робин, тем глупее и злее становитесь вы. Пауэрс, похоже, хочет, чтобы негодование Робина выглядело как форма праведной миловидности, но его доброжелательность сразу становится невыносимой ... либерализм с наименьшим общим знаменателем: сочетание жалости к себе, самолюбия, самобичевания и фонового презрения к заявленному (Трампу) и мнимые (неисследованные) враги ... Робин ... не столько мальчик, сколько аллегория: смерти демократии, смерти Земли, человеческого самоуничтожения, попытки поставить себя выше всех форм жизни, здесь и в космосе. Конечно, все это печально и все это не круто.

Ребекка Пановка о «В рай» (To Paradise) Ханьи Янагихары (Harper’s)

Известно, что редактор Джерри Ховард назвал «Маленькую жизнь» «эпосом ничтожности» и предложил Янагихаре вырезать из текста некоторые из страданий, выпавших на долю ее главного героя, но она не последовала этому совету. С тех пор Ховард ушел на пенсию, но после похвал критиков и коммерческого успеха романа издательство Doubleday, очевидно, усвоило урок: «В рай», похоже, не редактировали … В ее альтернативной истории борьба за «свободу браков» практически заменяет аболиционистское движение (за отмену рабства — прим. переводчицы) в комплекте с подземной железной дорогой для геев ... Возникает естественное искушение относиться к «В рай», как к роману Дэвида Митчелла , и пытаться связать факты воедино ... но любая попытка оказывается тщетной. Подобно пьесе, в которой элементы декораций используются повторно, а актеры меняются ролями, «В рай» состоит из серии персонажей, которые проживают по одному адресу и имеют одинаковые имена, но не связаны друг с другом … Какой смысл намерены передать все эти отголоски? Что американский эксперимент прогнил до мозга костей, но этот побег безнадежен? Что на земле нет рая? Конечно, но тогда зачем все эти персонажи по имени Дэвид? … Одно ясно: то, что она рассматривает историю Чарльза как эпидемиологическое предостережение, и именно в письмах Чарльза книга переходит от многолетней гей-эпопеи к роману о протесте против COVID-19. Большая часть его научного нарратива читается так, как будто его взяли из комментариев New York Times ... Через два года после пандемии COVID-19 стоит пересмотреть идеи, которые охватили ее панический ранний этап ... Есть реальные вопросы, которые нужно задать, и «В рай» достаточно смел, чтобы поднять их. Но между неограниченным количеством Дэвидов и триптихом американской истории в романе не возникает какой-то больший урок. Достаточно легко изобразить метанарратив упадка цивилизации, если вы можете подправить прошлое, сделав его более эгалитарным, чем оно было, и сделать будущее очевидно более тоталитарным, чем оно, скорее всего, будет. И если противоядие от опасных идей — это поучительное повествование, я должна спросить (очевидно, вместе с Янагихарой), а не является ли лекарство худшим, чем болезнь?

Эли Мисталь о «Вовлеченный расизм» (Woke Racism) Джона Макуортера (The Washington Post)

…стандартная тирада против «культуры отмены», будто программа Билла Мара (американский комик, политический комментатор и телеведущий, известен своей политической сатирой и социально-политическими комментариями — прим. пер.), но без шуток, или отрывок из передачи Такера Карлсона (американский политический обозреватель консервативного толка — прим. пер.) без галстука-бабочки и ухмылки. Предполагаемый поворот здесь в том, что на этот раз это говорит черный. Однако за последние несколько лет своей карьеры даже Дэйв Шаппелл (американский стендап-комик, актёр и сценарист — прим. переводчицы) сделал это лучше и менее неуклюже ... Кажется, он просто считает, что выдвигать консервативные в культурном отношении аргументы, будучи черным, по своей сути очень глубоко или, по крайней мере, провокационно. Это не так … он предупреждает, что это «придет за вашими детьми» с одышкой, делающей его похожим не на вдумчивого ученого, а скорее на приверженца теорий заговора, ищущего скрытые сообщения критической расовой теории в меню Chuck E. Cheese. Макуортер никогда не имел дела с движениями, которые действительно угрожают американской демократии ... его работа четко вписывается в долгую историю афроамериканской ассимиляционистской мысли ... Если читатели Макуортера отвергнут его идеи, то это произойдет из-за антиисторических аргументов, не из-за цвета его кожи. Они разоблачают его не как предателя расы, а как несерьезного человека, который либо не желает, либо неспособен внести значимый вклад в обсуждение расы, политики и свободы слова в современной Америке.

Раян Руби о «Перепутья» (Crossroads) Джонатана Франзена

Великий роман от сносного должно отличать не социальное положение его аудитории, а качество прозы ... Эти слова — начало романа «Перепутья», первой книги трилогии Франзена «Ключ ко всем мифологиям» (A Key to All Mythologies), которая преподносится как кульминационное достижение — содержат ряд настолько базовых ошибок, что гипотетический Франзен не преминул бы обвести их красной ручкой, если бы один из его учеников, жаждущий впечатлить, включил бы их в свою работу для первого семинара ... это не просто грамотная, повседневная, неинтересная проза, за которую часто упрекают молодых американских романистов, имеющих ученую степень; тем не менее, это проза очень глубокого пурпурного оттенка (пурпурная проза в литературоведении — прозаический текст, который является настолько экстравагантным, вычурным и витиеватым, что затрудняет понимание заложенного в нём смысла; характеризуется широким использованием прилагательных, наречий, субстантивов и метафор — прим. переводчицы), и ее автор не может сослаться на неопытность, нехватку времени, вмешательство редактора или необходимость задобрить публику ... Для Франзена вопрос заключается в том, дает ли он, рассказывая о семье Хильдебрандтов, более богатую, более сложную и более глубокую этиологию, чем те, к которым мы привыкли ... нам подают еще одну порцию секса (желание прелюбодеяния Расс; желание кровосмешения Клем; первая любовь Бекки), наркотиков и рок-н-ролла (в лице героя Таннера Эванса, который ответственен за популярность «Перепутьев»), а именно песни «War (What is it good for)», и все это покрыто безвкусной подливой признаков того периода ... Ни «новый», ни особенно «сильный», не говоря уже о «парадоксальном», первый том «Ключа ко всем мифологиям» не дает никаких указаний на то, что Франзен готов к этому ... «Перепутья» — это далеко не тот роман, который нужен Америке; к сожалению, это именно то, чего он заслуживает.

Челси Леу о «Каждый» (The Every) Дэйва Эггерса (The New York Times Book Review)

В «Каждом» ничего не остается воображению, которое постоянно переходит от одной насмешливой пародии на техническую культуру к другой, принимая такие тренды, как спортивный отдых и публичное осуждение в их самой полной и худшей степени ... Эти персонажи — отвратительные, жалкие и очевидные предостережения о возможностях технологий выбивать из колеи. Но есть и доля жестокости в попытках Эггерса заставить нас презирать их ... Теории [одного из персонажей], похоже, настолько прозрачно озвучивают аргументы Эггерса, что 577-страничный роман напоминает рекламный щит с нацарапанной надписью «КОНЕЦ БЛИЗОК» ... «Каждый» демонстрирует поразительное отсутствие нюансов и непредсказуемости ... Очень немногое остается для интерпретации ... Я часто хотел, чтобы мне было позволено прийти к своим собственным выводам, проявить свою субъективность — ту самую находящуюся под угрозой исчезновения способность, которую оплакивает роман ... Для длинного романа история поразительно статична, ее послание настолько неизменно, что сюжет совсем не развивается. Напротив, события, происходящие во второй половине книги ... странным образом бессвязны и необъяснимы ... Эта книга задумана как экстремальная и отталкивающая, чтобы напугать нас, поскольку мы находимся в технологической безмятежности ... Забавная вещь о романах: чаще всего, чем более они убедительны, тем более им не удается убедить.

Дженнифер Салаи о Рациональность (Rationality) Стивена Пинкера (The New York Times)

Для человека, который так часто и безмятежно заявляет, что он прав, Стивен Пинкер может занять любопытную оборонительную позицию ... Страницу за страницей Пинкер обсуждает такие понятия, как «пренебрежение базовой ставкой» (придание слишком малого значения исходной вероятности события перед лицом новой информации) и «эвристика доступности» (угадывание вероятности события в соответствии с тем, что легко приходит в голову) ... Когда Пинкер решает абстрактные головоломки, связанные с ситуациями с небольшими ставками, книга кажется знакомой, но неплохой ... Проблема возникает, когда он пытается украсить свою степень по психологии статусом публичного интеллектуала … Некоторые из наблюдений Пинкера по расовым вопросам также зашоренны … Тон «Рациональности» не такой настойчиво бодрый, как у предыдущей книги, но оптимизм Пинкера, кажется, пережил годы президентства Трампа и пандемию, оставшись в значительной степени нетронутым. Он по-прежнему с пренебрежением отзывается о тех, кто имеет наглость ставить под сомнение его представления о прогрессе ... В 2007 году Пинкер поделился своим профессиональным опытом с командой адвокатов Эпштейна ... безупречный пример мыслительного процесса, настолько уверенного в своей безупречности, что он может бездумно прикрывать гротеск.

Дэвид Клион о «Последняя лучшая надежда: кризис и обновление Америки» (Last Best Hope: America in Crisis and Renewal) Джорджа Пэкера (The Baffler)

Последняя книга Пэкера «Последняя лучшая надежда: кризис и обновление Америки» — это слепое пятно. Ее объем едва превышает двести страниц, и она умудряется выглядит более снисходительной, чем его предыдущие книги, которые были в два-три раза длиннее. Пэкер — одаренный репортер и рассказчик, но посредственный полемист, и в «Последней лучшей надежде» он использовал полемику в ущерб репортажам и историям … «Последняя лучшая надежда» сформирована контекстом, в котором она была написана: в период, когда у Пэкера, как и у многих из нас, было много свободного времени и много вещей, которые нужно было сбросить с плеч ... придавать этим четырем повествованиям равный вес и относиться к каждому из них с равным презрением — это по сути то же самое, что и тенденция «учитывать мнение обеих сторон» (both-sidesing, при рассмотрении явно ужасного явление найти в нем что-то тривиально или незначительно положительное; к примеру, «правда, что Тед Банди был серийным убийцей, но он также был очень приятным и обходительным человеком» — прим. переводчицы), которую продвигают СМИ истеблишмента — тенденция, которая позволила нелиберальному праву влиться в одну партию, в то время как другой партией все еще управляют безнадежные центристы … Прочитав «Последнюю лучшую надежду», я все еще не понимаю, как, по мнению Пэкера, на самом деле происходят политические изменения; он, кажется, гораздо больше озабочен тем, как отдельные агенты изменений должны вести себя ... либеральное националистическое мифотворчество предлагается как прямая альтернатива воук-культуре и культуре отмены, которую Пэкер неоднократно критикует в книге. Как это часто бывает с нынешними культурными войнами, многое из того, что оформлено как принцип, похоже, сводится к мелким медийным разборкам ... Вы, вероятно, сталкивались с основной критикой Пэкера в отношении Black Lives Matter, активизма в сфере социальной справедливости и воук-культуры в десятках статей за последний год, так что я не буду вдаваться в подробности, но достаточно сказать, что он считает эти явления кризисами наравне с правыми, штурмовавшими Капитолий, и, во всяком случае, изо всех сил старается сочувствовать последним.

Марк Уитакер о «Злой рок: политика катастрофы» (Doom: The Politics of Catastrophe) Нила Фергюсона (The Washington Post)

… читается как расширенная версия одной из тех дорогостоящих бесед … Если вы когда-либо посещали корпоративный семинар с докладчиком в лице лидера мнений или слушали достаточно выступлений TED в интернете, вы знаете этот жанр. Эти лекции, объединяющие исторические примеры из разных веков и разных континентов, статистические данные, интригующие академические исследования и несколько отсылок к поп-культуре, заставляют аудиторию мгновенно почувствовать себя умнее, не озадачивая их такими душевными вопросами, которые могут испортить хороший ночной сон или конференцию с коктейльной вечеринкой ... В этой плавной, но скоротечной манере Фергюсон посвящает первую треть своей книги анализу десятков грандиозных объяснений историческим бедствиям, от религиозной эсхатологии до марксистской экономики и более современных инноваций «теории хаоса» и «клиодинамики» — или управляемой компьютером попытки расшифровать исторические закономерности путем обработки массивных данных. Как хороший, умеренный консерватор, выпускник Оксфорда, он находит их всех интересными, но в конечном итоге неспособными признать историческую непредсказуемость и пределы человеческого предвидения ... Несмотря на позу научной беспристрастности, которая характеризует большую часть книги, Фергюсон также выдает несколько поразительных предрассудков в заключительных главах ... История также предлагает множество примеров социальных и экономических потрясений, которые могут возникнуть в результате такого сводящего с ума неравенства, но эти истории могут не понравиться состоятельной публике, которая ждет, чтоб Фергюсон снова поднялся на сцену. Безопасно вакцинированные и богаче, чем когда-либо, они предпочли бы не представлять этого серого носорога (выражение «серый носорог» используется для определения опасности, которая очевидна, но надвигается медленно, поэтому ее часто игнорируют — прим. пер.).

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ