Цитаты — стр. 2

Дети – оборотни, – она сказала очень тихо, словно боялась прервать меня. – Их лица бывают прекрасными, так, что щемит сердце, а в следующий миг они оборачиваются, и их обратная сторона – беспросветна, потому что даже дети не начинают с нуля. Я не знаю: может быть, если бы вы достались мне… Развернуть 

Да, да, я киваю, мне нетрудно склонить голову перед людским судом. Этот суд не дает последнего слова, а если б дал, я бы сказала: ваши пальцы, бьющиеся в аплодисментах, всегда попадают в небо, стоит вашим ладоням разомкнуться. Ваши пальцы не знают быстрых касаний в наболевшей пустоте.

Если жизнь делается невыносимой, надо убавить требования к ней...

А книги... С самого детства я мечтал собрать свою библиотеку. Грешен, люблю подержать книжечку в руках.

А может быть, время, с которым она враждовала, - это всего лишь буря, перевешивающая вывески?

Применительно к нам учителя мыслили категориями дружбы и дисциплины.

«Когда я сижу вот так, на этом стуле,.. я думаю о том, что скоро наступит прекрасное время, оно называется коммунизм».
Она произносила это с такой уверенностью, словно речь шла о чем-то определенно близком, как завтрашнее утро.

«оказалось, что противоядие, которое она, готовя нас к жизни в огромной и жестокой Империи, протягивала на кончике кинжала или шпаги, в некоторых случаях действует и после распада».

Есть счастливая закономерность в том, что истина удаляется по мере приближения к ней, и если вы так уж рветесь, вам придется довольствоваться всякой дрянью, подобранной по дороге. Истина, как Муза, женщина - она уступает сама, и каждый раз не тому. Трудно анализировать ее выбор. Вряд ли чего… Развернуть 

Разумеется, все мы тут больны и поэтому помешаны на здоровье. Мы обречены и поэтому стараемся выжить любой ценой. Мы безумны и поэтому особенно яростно требуем нормальности друг от друга. Манера держаться, тон, повадки и мнения каждого назидательны и поучительны. Больные, затравленные люди учат… Развернуть 

И вот стоят рядом на одной полке Пушкин и Асадов, Гоголь и Чаковский, Достоевский и Пикуль. Да как только шкафы не взорвутся от такого несовместимого

«Почему ты не приходила?» – она спросила другим голосом, как будто только теперь, когда я возвратилась оттуда, где нельзя оставаться, она увидела меня. Я молчала. Мы обе знали ответ, мне не надо было отвечать. «Я пришла спросить разрешения прийти». Она кивнула, понимая.

Я слышала в своей крови шевеление гордости жизни, я входила во Время, в котором все становится болезнью: молодость и любовь, удовольствие и радость, гордость и горечь, потому что все, что ни возьми, побеждает или проходит. Я еще не вошла в него, но тогда ко мне стоило прислушаться, потому что… Развернуть 

Нету слаще преданности злодея, когда злодей предан — тебе. Против всего мира. Значит, мир — я. Теперь я знаю, за что стоит любить. Ужас — моя последняя невинность.

Некоторые вообще Шекспира не читают. Вы тоже не будите читать, когда вырастете

Сердце – вот главный замок! На него замкнуто все: и Вселенная с ее дырами, парсеками и карликами, и Земля этой Вселенной, и ее жизнь на ней, с ее амебой и человеком… И на человека навешен этот замок.

Лишь сфера духа является для человека доступной однородной средой. Высшая мысль доступна каждому, ее можно подумать разным людям в различных точках Земли и времени, то есть к ней ведут любые пути, но она сама, достигнутая, будет одна и одинакова.

Кажущаяся доступность занятия есть мишень для невежды: он в нее попадает.

Это только на взгляд Стенли русский язык мягок, щипуч и щекочет глотку. На самом деле, он тверд и может встать частоколом.

Такие добродетели, как сострадание и пощада, были упразднены и навсегда изгнаны из нашего обихода вместе с религией.

все мы были на одно лицо и стоили друг друга, потому что давно были затянут в стремительно вращающуюся центрифигу нашей поуседневности, которая начисто лишили нас индивидуальности и обезличивала хуже лагеря или застенка.

Так что наши уроки все больше превращались в их диалоги, за поворотами которых мы следили с истинным наслаждением.

1 2 3 4