Три мушкетера

XI. Осада Ла-Рошели

Осада Ла-Рошели была одним из важнейших политических событий царствования Людовика XIII и одним из великих военных подвигов кардинала. А потому любопытно и даже необходимо сказать о ней несколько слов; притом многие подробности этой осады находятся в такой тесной связи с повествуемой нами историей, что мы не можем пропустить их.

Политические виды кардинала, когда он предпринял эту осаду, были значительны. Сначала изложим их, а потом перейдем к частным видам, которые, может быть, не менее первых побудили кардинала предпринять ее.

Из числа важных городов, данных Генрихом VI гугенотам, оставался только Ла-Рошель. Следовало разрушить это последнее убежище кальвинистов, это опасное гнездо, в котором беспрерывно зарождались то внутренние возмущения, то внешние войны.

Недовольные испанцы, англичане, итальянцы искали приключений всех наций, люди разных сект сбегались при первом призыве под знамена протестантов и образовали обширное общество, отрасли которого распространялись по всем концам Европы.

Ла-Рошель приобрела еще большее значение, когда пали другие города кальвинистов, и была очагом раздоров и честолюбия. Притом гавань ее оставалась единственным прибрежным местом, через которое англичане имели свободный доступ во Францию и, заперев его для Англии, нашей вечной неприятельницы, кардинал довершил бы дело Иоанны д’Арк и герцога де Гиза.

Бассомпьер был в одно время и протестантом по убеждению, католиком по званию командора Ордена Св. Духа; немец по рождению и француз по сердцу. Он был начальником отдельного отряда при осаде Ла-Рошели, и говорил в присутствии многих других протестантских вельмож:

– Вы увидите, господа, что мы будем так глупы, что возьмем Ла-Рошель.

И Бассомпьер был прав: во время канонады острова Ре предвидел атаку Севенн; взятие Ла-Рошели было предисловием Нантского эдикта.

Но мы сказали, что вместе с обширными видами министра, принадлежащими истории, летописец обязан изложить и мелкие виды влюбленного человека и ревнивого соперника.

Ришелье, как всем известно, был влюблен в королеву; была ли эта любовь просто политическим расчетом или одною из тех глубоких страстей, какие Анна Австрийская внушала всем окружавшим ее, положительно неизвестно; но, во всяком случае, из предшедших событий этой истории видно, что Бокингем одержал над ним верх и в двух или трех случаях; особенно в деле о бриллиантовых наконечниках, жестоко одурачил его, благодаря преданности трех мушкетеров и храбрости д’Артаньяна.

Ришелье хотелось не только освободить Францию от неприятеля, но и отомстить сопернику. Он желал отомстить блистательно и вполне достойно человека, державшего в своих руках силы целого королевства.

Ришелье знал, что сражаясь с Англией, он сражался с Бокингемом, что торжествуя над Англией, он торжествовал над Бокингемом, наконец, что унижая Англию в глазах Европы, он унижал Бокингема в глазах королевы.

Бокингем, со своей стороны, ставя выше всего честь Англии, был руководим совершенно одинаковыми с кардиналом интересами; Бокингем также искал частного мщения; он ни под каким предлогом не мог возвратиться во Францию как посланник, и потому хотел войти туда победителем.

Из этого следует, что настоящая ставка партии, которую разыгрывали два могущественных королевства для прихоти двух влюбленных, была благосклонность Анны Австрийской.

Первые успехи были на стороне Бокингема; подошедши неожиданно к острову Ре с 90 кораблями и 20-ю тысячами войска, он напал врасплох на графа де Туорака, начальствовавшего над этим островом и после кровопролитного сражения, сделал высадку.

Скажем мимоходом, что в этом сражении погиб барон де Шанталь; он оставил после себя дочь сироту, полутора года. Эта маленькая девочка была впоследствии г-жа де Севинье.

Граф де Туорак отступил с гарнизоном в крепость Св. Мартина и оставил сотню людей в маленьком форте, называвшемся Ла-Пре.

Это происшествие ускорило решимость кардинала; между тем, как ни король, ни он еще не приняли начальства над осадой Ла-Рошели, которая была уже решена, он послал туда брата короля для предварительных распоряжений и велел стянуть туда все войска, которыми мог располагать. Друг наш д’Артаньян состоял в этом передовом отряде.

Король, как мы уже сказали, предполагал тотчас после заседания в парламенте ехать за войском, но, окончив его 23 июня, он почувствовал лихорадку; несмотря на то, он отправился; дорогой ему сделалось хуже, и он принужден был остановиться в Виллеруа.

Где останавливался король, останавливались и мушкетеры: поэтому д’Артаньян, служивший в гвардии, был на время разлучен с добрыми друзьями своими Атосом, Портосом и Арамисом; разлука эта была ему неприятна, и внушила бы еще больше беспокойства, если бы он знал, какими опасностями был окружен.

Без всяких приключений приехал он в лагерь, расположенный перед Ла-Рошелью, около десятого сентября 1627 года.

Все было в том же положении: герцог Бокингем и англичане, завладев островом, продолжали осаждать крепость Св. Мартина и форт Ла-Пре, но без успеха; враждебные действия против Ла-Рошели начались за два или три дня перед тем по поводу укрепления, построенного герцогом Ангулемским близ самого города.

Гвардейцы под командою Дезессара расположились во Францисканском монастыре.

Д’Артаньян, занятый мыслью поступить в мушкетеры, мало дружился со своими товарищами; он больше оставался один и предавался размышлениям.

Мысли его были не отрадны; с тех пор как он приехал в Париж, в продолжение двух лет он постоянно вмешивался в общественные дела; собственные же его дела не подвигались вперед, ни в отношении любовных интриг, ни в приобретении богатства.

Единственная женщина, которую он любил, была мадам Бонасьё; она исчезла, и он не мог узнать, что с ней сделалось.

Он, бедняк, сделался врагом кардинала, то есть человека, перед которым дрожали самые сильные люди королевства, начиная с короля.

Этот человек мог уничтожить его, но он этого не сделал. Прозорливому уму д’Артаньяна это снисхождение подавало надежду на лучшую будущность.

Притом он приобрел еще врага, хотя не такого опасного, по его мнению, но все-таки он сознавал инстинктивно, что нельзя им пренебрегать: этот враг была миледи.

Взамен всего этого он приобрел покровительство королевы, но покровительство ее в то время навлекало еще больше гонений, а она очень мало могла защитить от них: примером тому служат Шале и мадам Бонасьё.

Самый верный выигрыш его при этом состоял в бриллианте в пять или шесть тысяч ливров, который он носил на руке, хотя д’Артаньян и решился хранить этот бриллиант, чтобы при случае посредством его иметь доступ к королеве; но в настоящее время он имел не больше ценности как булыжники, валявшиеся под ногами его.

Д’Артаньян размышлял об этом, прогуливаясь один по красивой дороге, которая вела из лагеря в деревню Ангутен; в задумчивости он ушел дальше, чем предполагал, а день склонялся уже к вечеру, как вдруг при последних лучах солнца ему показалось, что вблизи за плетнем блеснуло дуло ружья.

Д’Артаньян имел зоркий глаз и быстрое соображение; он понял, что ружье не могло попасть туда само собой, и что человек, державший его, прятался за забором не с добрым намерением. Он решился бежать, но в то же время увидел за камнем по другой стороне дороги дуло другого ружья.

Очевидно, что была засада.

Д’Артаньян взглянул на первое ружье, и с некоторым беспокойством заметил, что оно опускалось по направлению к нему, но лишь только дуло ружья остановилось неподвижно, он бросился на землю. В то же время раздался выстрел, и он слышал, как пуля пролетела со свистом над его головой.

Нельзя было терять времени; д’Артаньян вскочил, и в ту же минуту пуля из другого ружья разбросала булыжник на том самом месте, где он лежал.

Д’Артаньян не любил храбриться без пользы как люди, которые ищут смерти для того чтоб о них сказали, что они не отступили ни на шаг; притом же д’Артаньян попал в западню, и храбрость была бы неуместна.

«Если будет третий выстрел, я погиб!», – думал он, и побежал со всех ног к лагерю. Гасконцы славятся легкостью на бегу; но как ни быстро было его бегство, однако первый выстреливший успел снова зарядить ружье и выстрелил так удачно, что пуля пробила шляпу д’Артаньяна и отбросила ее за десять шагов от него.

Так как у д’Артаньяна не было другой шляпы, то он на бегу поднял прежнюю, прибежал на квартиру, усталый и бледный, молча сел и задумался.

Можно было предполагать три различные причины этого происшествия.

Первая, и самая естественная, – засада со стороны жителей Ла-Рошели, которые не потеряли бы случая убить одного из гвардейцев его величества, потому что все-таки у них было бы одним врагом меньше, и сверх того у этого врага мог бы быть в кармане туго набитый кошелек.

Д’Артаньян взял шляпу, рассмотрел дыру, пробитую пулей, и покачал головой. Пуля была не ружейная, а из пищали; верность выстрела уже прежде навела его на мысль, что выстрел был сделан не из обыкновенного оружия; итак, засада была не военная, потому что пуля не калиберная.

Это могло быть следствием немилости кардинала. Еще в ту самую минуту, когда он заметил дуло ружья, он мысленно удивлялся великодушию кардинала в отношении к нему. Но кардинал редко прибегал к подобным средствам с людьми, которых мог уничтожить одним словом.

Это могло быть мщение миледи.

Это было всего вероятнее.

Он напрасно старался припомнить черты лица, или платье убийц; он убежал от них так быстро, что не успел ничего заметить.

«Ах! Добрые друзья мои, где вы? И как вы мне нужны!» – подумал д’Артаньян.

Д’Артаньян провел ночь очень дурно; три или четыре раза он вдруг просыпался; ему представлялось, что кто-то подходит к его кровати, чтоб убить его. Но ночь прошла без приключений.

Д’Артаньян не сомневался, что если убийцам не удалось достигнуть цели в первый раз, то попытка может повториться.

Он пробыл весь день дома, оправдываясь перед самим собою тем, что погода была ненастная.

На другой день в 9 часов ударили тревогу. Герцог Орлеанский объезжал посты. Гвардейцы выстроились, и д’Артаньян занял свое место между товарищами.

Герцог проехал по рядам; потом все старшие офицеры подошли к нему, между прочими и капитан гвардии Дезессар.

Минуту спустя, Д’Артаньяну показалось, что Дезессар делал ему знак, чтоб он подошел к нему; он ожидал нового знака своего начальника, опасаясь, не ошибся ли он, но знак повторился; он вышел из рядов и подошел выслушать приказание.

– Герцог вызывает желающих принять на себя опасное поручение, которое сделает честь тем, кто его исполнит, и я предупреждаю вас, чтобы вы были готовы.

– Благодарю, капитан! – отвечал д’Артаньян, ничего столько не желавший как отличиться в глазах главнокомандующего.

Действительно, ла-рошельцы сделали ночью вылазку и овладели снова бастионом, взятым два дня тому назад королевскою армией; надо было сделать отчаянную рекогносцировку, чтоб узнать, как армия охраняла этот бастион.

Несколько минут спустя герцог сказал:

– Мне нужно три или четыре волонтера под руководством надежного человека для исполнения этого поручения.

– Что касается до надежного человека, ваше высочество, он у меня готов, – сказал Дезессар, указывая на д’Артаньяна; – четыре же или пять волонтеров всегда найдутся.

– Вызываются четверо желающих идти со мною на смерть! – сказал д’Артаньян, поднимая шпагу.

Двое товарищей из гвардейцев тотчас изъявили согласие; к ним присоедились два солдата, и требуемое число людей было готово; д’Артаньян отказал всем остальным, не желая нарушить право тех, кто первые вызвались.

Неизвестно было, вышли ли ла-рошельцы из бастиона после взятия его, или оставили в нем гарнизон; чтоб убедиться в этом, нужно было осмотреть вблизи означенное место.

Д’Артаньян отправился с четырьмя товарищами, следуя по траншее; гвардейцы шли рядом с ним, а солдаты позади.

Они подошли таким образом на расстояние ста шагов от бастиона, укрываясь за ретраншементами. Тогда д’Артаньян обернулся и заметил, что два солдата исчезли.

Он думал, что они струсили и отстали и продолжал идти вперед.

При повороте контрескарпа они очутились в шестидесяти шагах от бастиона.

Никого не было видно, и бастион казался покинутым.

Эти отчаянные смельчаки рассуждали, идти ли им дальше, как вдруг облако дыма опоясало стену бастиона, и дюжина пуль просвистала около д’Артаньяна и двух его товарищей.

Они узнали то, что им было нужно; бастион был охраняем. Оставаться дольше в этом опасном месте было бы бесполезно и неблагоразумно; д’Артаньян и двое гвардейцев начали отступление, походившее па бегство.

Подходя к углу траншеи, которая могла служить им защитой, один из гвардейцев упал, пораженный пулею в грудь. Другой, оставшийся невредимым, продолжал путь к лагерю.

Д’Артаньян не хотел покинуть своего товарища; он наклонился, чтобы поднять его и помочь ему дойти до лагеря; но в эту минуту раздалось два выстрела; одна пуля пробила голову раненому гвардейцу, а другая ударилась в камень, пролетев в двух дюймах от д’Артаньяна.

Он торопливо осмотрелся кругом, потому что эти выстрелы не могли быть из бастиона, который скрывался за углом траншеи, он вспомнил о двух отставших солдатах и тотчас пришли ему на мысль вчерашние убийцы его; решившись на этот раз узнать, в чем дело, он упал на тело товарища, притворившись мертвым.

Он тотчас увидел, что из одного оставленного укрепления, бывшего в тридцати шагах от него, показались две головы; это были те самые два солдата. Д’Артаньян не ошибся – эти два человека вызвались идти с ним только для того, чтоб убить его, надеясь, что смерть его будет приписана неприятелю.

Опасаясь, что, может быть, он только ранен и объявит о преступлении, они подошли, чтобы покончить с ним; к счастью, обманутые хитростью д’Артаньяна, они не позаботились зарядить ружья.

Д’Артаньян, падая, старался не выпустить из руки шпагу; когда солдаты были в десяти шагах от него, он вдруг встал и одним прыжком очутился перед ними.

Убийцы поняли, что если они убегут в лагерь, оставив в живых д’Артаньяна, то он обвинит их: первою их мыслью было перейти к неприятелю. Один из них взял ружье за ствол и вооружился им как дубиной: он хотел нанести ужасный удар д’Артаньяну, который избежал его, отскочив в сторону; но этим движением он открыл дорогу разбойнику, и тот сейчас же пустился бежать к бастиону.

Ла-рошельцы, не зная, с каким намерением он приближался к ним, выстрелили в него, и он упал от пули, раздробившей ему плечо.

В это время д’Артаньян со шпагой в руке бросился на второго солдата; борьба продолжалась недолго; негодный имел для защиты только незаряженное ружье; шпага гвардейца проскользнула по дулу бесполезного оружия и ранила убийцу в ногу; он упал. Д’Артаньян приставил ему острие шпаги к горлу.

– Не убивайте меня! – сказал бандит; – пощадите меня, господин офицер, и я скажу вам все.

– Стоит ли твоя тайна того, чтоб я пощадил жизнь твою? – спросил молодой человек, сдерживая руку.

– Да, если вы сколько-нибудь цените жизнь в двадцать два года, когда такой прекрасный и храбрый молодой человек как вы, может достигнуть всего.

– Негодяй, – сказал д’Артаньян, – говори же скорее, кто поручил тебе убить меня?

– Женщина, которой я не знаю; ее зовут миледи.

– Но если не знаешь этой женщины, почему же ты знаешь имя ее?

– Мой товарищ знал ее и называл ее этим именем; она имела дело не со мной, а с ним; у него в кармане есть даже письмо от этой особы, которое должно быть очень важно для вас, судя потому, что я от него слышал.

– Но как же ты участвуешь в этой засаде?

– Он предложил мне помочь ему убить вас, и я согласился.

– А сколько она дала вам за это доброе дело?

– Сто луидоров.

– А, она ценит меня во что-нибудь, – сказал д’Артаньян шутя, – сто луидоров! Это хорошая сумма для подобных вам негодяев; и потому я понимаю, что ты согласился и прощаю тебя, только с одним условием.

– С каким? – спросил с беспокойством солдат, видя, что не все еще кончено.

– Ты принесешь мне письмо, которое в кармане у твоего товарища.

– Но это значит убить меня, только другим способом, – сказал разбойник; – как же я пойду за письмом под выстрелы из бастиона?

– Но ты должен решиться принести его, или клянусь, я сам убью тебя.

– Пощадите, сжальтесь! Умоляю вас именем той дамы, которую вы любите, и считаете, может быть, умершей; она жива! – сказал разбойник, становясь на колени и опираясь на руку; потому что он начинал слабеть от потери крови.

– А почему ты знаешь, что я люблю женщину и что я считал ее умершей? – спросил д’Артаньян.

– Из письма, которое в кармане у моего товарища.

– В таком случае видишь, что это письмо мне необходимо, – сказал д’Артаньян. – Итак, решайся скорее, иначе, как ни отвратительно для меня обагрить еще раз шпагу кровью такого негодяя, как ты, клянусь тебе честью…

При этих словах д’Артаньян сделал такое движение, что раненый тотчас встал.

– Подождите! – сказал он, собираясь с духом от страха. – Я пойду, я пойду…

Д’Артаньян взял ружье у солдата, пропустил его вперед и заставил идти к товарищу, понуждая его ударами в ноги острием шпаги.

Ужасно было видеть этого несчастного, оставлявшего на дороге кровавый след, бледного как смерть, старавшегося не быть замеченным с бастиона, дотащиться до тела сообщника своего, лежавшего в двадцати шагах от него. Страх так ясно выражался на его лице, покрытом холодным потом, что д’Артаньян сжалился над ним и с презрением сказал:

– Я покажу тебе, какая разница между храбрым и трусом; оставайся, я пойду сам.

И проворно, наблюдая за движениями неприятеля, пользуясь всеми способами к защите, какие представляла местность, д’Артаньян дошел до второго солдата.

Было два средства для достижения цели: или обыскать его на месте, или унести его, прикрываясь его телом и обыскать его в траншее.

Д’Артаньян предпочел второе средство и положил себе на плечи убийцу, в ту самую минуту, когда неприятель начал стрелять.

Легкое сотрясение, глухой звук трех пуль, попавших в тело, последний крик, предсмертная агония доказали д’Артаньяну, что тот, который хотел убить его, спас ему жизнь.

Д’Артаньян возвратился в траншею и бросил труп подле раненого, бледного как смерть солдата.

Он сейчас же начал осмотр: кожаный бумажник, кошелек, в котором, вероятно, была часть суммы, полученной разбойником, свисток и кости составляли наследство после умершего. Он выронил на землю свисток и кости, бросил кошелек раненому и с жадностью открыл бумажник.

Между несколькими незначительными бумагами он нашел следующее письмо: оно было то самое, за которым он ходил, рискуя жизнью:

«Так как вы потеряли след этой женщины, и она находится теперь в безопасности в монастыре, куда вы не должны бы были никак допустить ее, то постарайтесь, по крайней мере, не оставить живым этого человека; в противном случае вы знаете, что я отыщу вас, где бы ни были, и вы дорого заплатите за сто луидоров, полученные от меня».

Подписи не было. Несмотря на то, ясно было, что письмо это от миледи. Он спрятал его и, будучи в безопасности за углом траншеи, начал допрашивать раненого. Убийца признался, что он со своим товарищем взял на себя поручение похитить женщину, которая должна была выехать из Парижа через заставу Ла Вильет, но остановившись выпить вина в кабаке, они опоздали десятью минутами и пропустили карету.

– Но что же вы должны были сделать с этою женщиной? – печально спросил д’Артаньян.

– Мы должны были доставить ее в один дом на Королевской площади, – сказал раненый.

– Да, так, – сказал д’Артаньян, – к самой миледи.

Тогда он с ужасом понял, какая ужасная жажда мщения побуждала эту женщину погубить его и тех, кто его любит, и как хорошо ей были известны все придворные интриги. Без сомнения, она была обязана кардиналу этими сведениями.

Но, между прочим, он с радостью узнал, что королева, наконец, узнала, в какой тюрьме мадам Бонасьё искупала свою преданность к ней и освободила ее из этой тюрьмы.

Тогда он понял, что значило письмо, полученное им от мадам Бонасьё и проезд ее по дороге из Шальо, когда она явилась ему как призрак.

Теперь, как предсказывал Атос, была возможность отыскать ее… Монастырь не был местом неприступным.

Эта мысль расположила его к милосердию.

Он обратился к раненому, следившему с беспокойством за выражением лица его, и, протягивая ему руку, сказал:

– Пойдем: я не хочу покинуть тебя здесь в таком положении. Опирайся на меня, и возвратимся в лагерь.

– Да, – сказал раненый, с трудом веривший такому великодушию, – не для того ли, чтобы велеть повесить меня?

– Я дал тебе слово, – сказал он, – и вторично дарю тебе жизнь.

Раненый встал на колени и целовал ноги своего спасителя; но д’Артаньян, не имевший больше надобности оставаться так близко от неприятеля, прекратил изъявления его благодарности.

Гвардеец, возвратившийся в лагерь после первых выстрелов с бастиона, возвестил о смерти четырех товарищей своих. А потому в полку обрадовались и удивились, увидев д’Артаньяна целым и невредимым.

Д’Артаньян для объяснения раны товарища говорил, что против них сделали вылазку. Он рассказал о смерти другого солдата и об опасностях, которым они подвергались. Этот рассказ был для него настоящим торжеством.

Вся армия говорила об этой экспедиции в течение целого дня, и брат короля прислал к нему поздравление.

Притом как всякое доброе дело вознаграждается, то и прекрасный поступок д’Артаньяна имел последствием то, что к нему возвратилось потерянное спокойствие. Действительно, д’Артаньян думал, что может успокоиться, потому что из двух неприятелей один был убит, а другой сделался преданным ему.

Это спокойствие доказывало только то, что д’Артаньян не знал еще миледи.