Триллеры — цитаты из книг

Моя девушка оказалась сукой, Гэррети. Я ввязался в эту Долгую Прогулку по той же причине, по которой другие идут в Иностранный Легион. Говоря словами одного великого рок-н-ролльного поэта, я открылся ей предельно, она сделала мне больно, а кому не параллельно?

Официантка — самая обычная брюнетка, изображающая из себя симпатичную брюнетку, — ставит на наш столик заказанные напитки.

Решение стать полицейским каждый принимает по-своему. Кто-то продолжает династию. Кто-то влюбляется в жанр детективов и искренне верит, что так и будет каждый день. Кто-то становится свидетелем нераскрытого преступления. Или раскрытого, но такого яркого, что оно впивается в подсознание, не давая спокойно жить, «пока…

Мама часто говорила маленькому Гарри, что злорадство и хвастовство — удел «мелочных людей». Однако он быстро смекнул, что именно мелочным людям достается все веселье.

За спокойными глазами скрывалась мгла. Мгла окружала его, не позволяя приближаться, обволакивала лицо, руки, корпус, не убивая, но и не отпуская. В карих глазах не осталось жизни, радости и света. Только мрачный покой и мгла.

– Что вы рисуете сейчас? – Сейчас я рисую ангелов, – отрубил он. – И готов отдать все на свете, чтобы из-под моей кисти наконец вышло что-то другое. Пусть сам дьявол, но только без крыльев.

Его работы называли провокационными, странными, страшными, ужасными, прекрасными, магическими, незабываемыми. Он убивал реализмом воплощения, рисуя такие картины, которые многим не могли даже присниться. 

Я была из тех людей, для которых тенденции всегда были чем-то непостижимым. К тому времени, когда мне казалось, что я их уловила, они уже ускользали от меня. Меня привлекало в академической среде то, что она казалась мне местом, где я могу быть блаженно свободна от тенденций, где можно обосноваться в какой-то теме и…

... ничто не может быть столь сильным, как любопытство. Я всегда считала его более сильным, чем похоть. В конце концов, разве не поэтому Адам надкусил яблоко? Потому что ему было любопытно? Потому что ему нужно было знать? Ради исследования.

Чрезмерное стремление к цели всегда плохо выглядит. Особенно в научных кругах, где вознаграждаются достижения без усилий, а не годы борьбы.

– Многие из нас просто хотели провести жизнь, изучая что-нибудь. Сидеть в библиотеках и аудиториях, работать в архивах и музеях, чувствовать историю посредством вещей, которые она оставила после себя. Но делать это – значит не быть с живыми, Энн. Ты должна помнить об этом. И некоторые из нас переживают эту смерть лучше,…

— И у меня есть последняя воля, – добавил он. — Сигарету тебе? — И сигарету тоже. А второе – сдай этой осенью теоретический экзамен. — Этой осенью? – не поверил я. – Так мне же пять лет практики надо, а у меня столько нету. — Есть. Со всеми сверхурочными еще как есть. — Но это же не считается… — Для меня считается. Я бы…

Спустя пару лет, вскоре после ночи, которую я называл ночью «Фритца», дядю Бернарда снова положили в больницу. Как оказалось, опухоль у него разрослась. Он рассказывал мне, как обстоят дела, а я сидел возле его кровати и ревел. — Если грифы без спроса въезжают к тебе в дом, то дело ясное – жить тебе осталось недолго.…

Обратно к дяде мы больше не вернулись, хотя официально наш адрес был там. Это вовсе не означает, что он о нас не заботился. И все деньги, которые дядя получал как опекун, он отдавал нам.

Губернатор назначил нашим опекуном дядю Бернарда. Из службы опеки в Нотоддене приехали две тетки – они осмотрели дом дяди Бернарда, и их, видать, все устроило. Бернард показал им спальни, которые подготовил для нас, и пообещал почаще справляться о том, как у Карла идут дела в школе. Когда тетки свалили, я попросил дядю…

Не нравится жить. Выпалив это, Сигмунд Ольсен облегченно вздохнул и теперь спокойно смотрел на меня. — Да вашу ж мать – кому жить-то нравится? – спросил я вместо ответа. На секунду Ольсен замер, пораженный. А потом склонил голову, так что его хиппарская грива укрыла одно плечо. Может, волосы у него и впрямь из швабры…

— Твой отец переживал из-за чего-то? — Нет, – ответил я. — Точно? Все, с кем мы уже беседовали, говорят, он казался расстроенным. — Вам чего, хочется, чтоб я сказал, будто у него депрессуха была? Ольсен опять поднял взгляд: — Ты о чем это, Рой? — Так вам будет проще. Вы сможете сказать, что это он сам и себя, и маму убил.…

— Говоришь, видел стоп-сигналы? — Да. — Ты уверен, что это не габаритные огни были? Они тоже красные. — Стоп-сигналы ярче. Он быстро взглянул на меня: — Тебе восемнадцать, верно? Я снова кивнул. Возможно, он прочел это в документах, а может, вспомнил, что в школе я был на класс старше его сына Курта. — В старшей школе…

— Давай проверим, Рой… Значит, ты в тот вечер, когда случилось несчастье, стоял возле дома. Времени было… – Ленсман Сигмунд Ольсен, склонив голову, просматривал документы. Глядя на его густые светлые волосы, я вспомнил швабру, стоявшую в школьном актовом зале. Волосы у него были со всех сторон одинаковой длины – и…

Помню, как-то вечером я разглагольствовал о том, как я жду восемнадцатилетия – я стану совершеннолетним и получу права, – и мама, пустив слезу, спросила, неужели я только об одном и думаю: как бы сесть в машину и удрать из Опгарда. Сейчас, задним-то числом, легко сказать, что так и надо было поступить. Но тогда все шло…

Например, нашу прихожую, провонявшую хлевом, мама величала не иначе как холлом. Так и говорила – «хо-олл». В бытность свою подростком она поступила в услужение в семью судовладельца – там она долго работала, сперва служанкой, а потом экономкой, и с тех пор считала, что если назвать вещь по-английски, то получится вроде…

Еще вспоминаю один случай – мне было двенадцать, Карлу – одиннадцать, а дяде Бернарду исполнялось пятьдесят. И дядя совершил поступок, который мама с папой сочли невероятно щедрым: он пригласил всех в город – в большой город – отпраздновать юбилей в Гранд-отеле. Мама рассказывала, что там и бассейн есть, и мы с Карлом…