Рецензии на книги издательства «Virgin Books»

"Я хочу танцевать в платье на столе и обливать всех мочой"
(с) Курт Кобейн

What can I say? I'm obsessed with his anti-macho persona.

Что мне нравится в Курте Кобейне и в "Нирване", так это то, что они являются антиподом стереотипов традиционной мужественности и при этом они отличные пацаны. Я даже скажу, что на мой вкус такими они и должны быть (кому должны? Да никому, я тут про вкусы свои говорю). Все они выросли в унылых американских городишках, полных, по словам Курта, гомофобных лесорубов или, как он их называл, "деревенщин" (так перевели слово "rednecks"). Думаю, все знают, кто такие рэднеки. Cotton Eye Joe и всё такое. Курт настолько ненавидел эту мачовую мейнстримную культуру, что рисовал комиксы про Mr. Moustache, стереотипного мачо жителя Абердина, такого, по типу как из мема "Будь мужиком, блеадь!", и, когда он наклоняется к животу беременной жены, ребёнок прямо оттуда пробивает его голову насквозь...

Но, как ни парадоксально, ведь эта жуткая мейнстримная рейгановская культура и породила Курта, как он есть. Благодаря этому он стал таким, каким он был - прекрасным, утончённым, ранимым бунтарём и хулиганом, антиподом тогдашнего американского конформизма.

И "Nirvana" двигалась этим же курсом. Они всегда такими были - настоящими, весь протест их был не ради протеста, а потому, что так они чувствовали, так они видели жизнь. Они пресытились этим мачовым конформизмом. И этим они отличались от остальных рокеров. Потому что всякие Эксель Роузы, металлисты и глэм-рокеры типа Мотли Крю и Пойзон, несмотря на то, что вроде как одевались как будто антистереотипно, делали макияж, начёсы и прочее - были самыми настоящими стереотипными мачовыми конформистами.

Лучше всего скажет вот эта цитата:

"Явление «Nevermind» символизировало полную трансформацию в рок-музыке. Так называемые группы «волосатых фермеров» - «Poison», «Warrant», «Winger» и т.д. - которые штамповал голливудский музыкальный истеблишмент, воспринимались как простые эстрадники, корпоративные служащие, позёры, фальшивки. И их нестандартная музыка и проникающая всюду половая дискриминация и мачизм, которые неизменно идут с ней рука об руку - становились очень устаревшими."

Никогда мне такие не нравились... Как ни обожаю рок-музыку, но подобные группы ну просто буэ... Мне ближе "Sex Pistols", "Nirvana" и Курт с его глазами цвета неба, нечёсанными немытыми патлами и драными джинсами, и, конечно, его друзья Крист и Дейв - такие на самом деле настоящие отличные парни прекрасные (а не вот эти вот "настоящие мужики"-быдлюганы).

Итак ... ? ? ? ? ?

Это было холодным вечером, через несколько дней после Рождества 1947 года. Я сидел в своём офисе в деловом районе Лос-Анжелеса, набросив шляпу на телефон, забросив ноги на стол, и раскачивая носками ботинок туда-сюда. Воздух был полон табачного дыма, поэтому я положил сигарету в пепельницу и наклонился назад, чтобы раскрыть окно, на котором большими чёрными буквами было написано «Барт Эддисон — частный детектив.

Идеально переданная в первом рассказе атмосфера классических голливудских фильмов с Хамфри Богартом, создаёт определённое настроение. Особенно когда в кабинет детектива вваливается нелепо одетый чувак, раздавивший по пути к столу бабочку, и требует восстановить его передвижения по городу Ангелов, т.к. потерял память.

Это сборник рассказов. Некоторые из них очень хороши, другие похуже. Но проблема в том, что малая форма рассказа не позволяет задержаться подробно ни на личности самого Доктора, ни на его спутниках, ни на отношениях, которые их связывают. Здесь есть только старик с тростью, парень в шляпе, молодой блондин, джентльмен в коричневом пиджаке и т.д. Перечислять спутников Доктора тем более смысла нет. Так что человеку, мало знакомому с миром Классического Доктора, читать всё это непросто. Я даже радостно пискнула, увидев Барбару Райт, будто встретила старую подругу. И это несмотря на то, что рассказ оказался одним из самых слабых, и что в сериале Барбара меня страшно раздражает. Глупая корова с неуёмным желанием менять историю, ахающая и закрывающая лицо ладошками всякий раз, когда оказывается, что это невозможно. «Ах, Йен! Ах, Птолемей!» Тьфу! Дура.

Время и место? Всегда и везде! И Земля, и прочие другие планеты, и туристический лайнер, и древний Египет, и Чикаго времён сухого закона, и будущий Лондон, и английская деревня пятнадцатого века и … конечно, Лос-Анджелес.

Проблемы, враги, задачи? О, полный набор! Здесь и космические расисты, и земные террористы, и Мастер, и древние боги, и тёмная магия. Ну и, конечно, как обычно, много, очень, очень много беготни!

В общем, сборник, безусловно, стоит прочитать, но только после просмотра Классического сериала. Будет, я думаю, намного интереснее.

Если разобраться, то ничего нового в этой истории мы не увидим. С великими умами и изобретателями Доктор встречается нередко, поэтому Галилей уже практически не удивляет. Шекспирка стал уже настолько родным в Хуниверсе, что начинает восприниматься как персонаж вселенной, а не историческая личность. Замаскированные пришельцы на Земле так вообще в каждой третьей книге присутствуют. Да и появлением в сюжете классического Доктора очередного таймлорда нас тоже не удивить, так же как и тому, что Доктора в очередной раз приняли за какую-то важную шишку. Но смешение всего вышеперечисленного в рамках одной книги попадется не часто, и в этом случае получается настолько насыщенный событиями текст, что сложно оторваться от чтения. И в то же время остается открытым вопрос - надо было ли усложнять таким количеством сюжетных линий обычно простенькие и небольшие по объему книжонки? И судя по тому, что некоторые из них толком не развернулись или же по-быстренькому скомкались в конце, ответ очевиден. Но в то же время, и ругаться на это особо не хочется, так как вышло действительно весело.

Начало книги интригует - Первый посреди полета пропадает из ТАРДИС, чем доводит Вики и Стивена почти до истерики. А когда так же неожиданно появляется, то держит в руках загадочное приглашение, но не помнит ни где был, ни кто ему вручил, ни куда ему теперь лететь. Зато ТАРДИС знает - и отправляется в Венецию начала 17-го века, где наблюдается загадочная активность: в город стекается море подозрительных англичан, бродят неопределенные слухи о какой-то конвенции, на которой будут обсуждать оружие. Последнее привлекает еще больше людей, особенно шпионов, в числе которых и Шекспир. Ведь английский двор решил, что драматурги и писатели вообще - идеальный вариант для таких заданий: никто не кинется их искать, если пропадут на месяц-другой, а если вдруг захотят найти, то всегда можно отвертеться тем, что с головой ушел в написание нового творения и не хочет отвлекаться. Тут автор явно вдохновился биографией Кита Марло, который, кстати, тут тоже будет мелькать с крайне странными отношениями со Стивеном. Только вот Уильям оказался в этой истории не привычным злым гением, а довольно приземленным, страдающим от морской качки человечишком, который хочет только выполнить свою миссию и вернуться домой, переживая, чтобы никто его работы не прикарманил. Что почти расстраивает, если бы не его поведение под конец книги.

Проблем от всего происходящего перепадает и Галилео Галилею, который приехал в Венецию, чтобы презентовать дожу свое последнее изобретение. а вместо этого приходится переживать из-за неоднократных покушений то на жизнь, то на телескоп, который так и не удалось бы показать, если бы не помощь Доктора в починке и усовершенствовании. Эти двое в восторге друг от друга - Первый даже заявляет, что "Галилео почти сравним с ним в интеллекте", но почему-то Галилей больше времени проводит в пьянках со Стивеном, чем в общении на интересные темы с таймлордом. Что все-таки не мешает им докопаться до истины - кому же так мешал Галилео со своим телескопом и что вообще происходит вокруг.

Есть, правда, ко всем минусам, тут и еще один - автор иногда не придерживается образов персонажей. Ну не представляю я старичка Первого, резво взбирающегося на мачту и ставящего парус. Отказываюсь и воспринимать Вики, которой не нравится путешествовать с Доктором. Но подобных моментов в книге не много, поэтому такие шаги в сторону от привычных образов не особо злят.

P.S. Тут есть презабавнейший птице-крабообразный пришелец с серьезными проблемами с грамматикой - он болтает как Йода. Прелесть же!

Я фанат Майка с самого детства. Как оказалось, мы с ним во многом похожи: оба глубокие интроверты, оба страдаем паническими атаками, оба когда-то начинали с народной музыки, оба тяготеем к оркестровому мышлению, оба увлекаемся звукозаписью и т.д.

В книге довольно подробно описано его детство, что привело его к внутренней изоляции, отношение к гитаре как к способу общения с миром, первые выступления в разных музыкальных коллективах (кажется, с 13 лет), первые признаки усиления тревожных расстройств, алкогольная зависимость и т.д. Затем формирование замысла первого альбома Tubular bells и сам процесс записи, даже история создания обложки). Ну и, конечно, же борьба с собственной нелюдимостью, неожиданным успехом, непониманием, что делать дальше и как соотносить свои цели и цели звукозаписывающей компании, которая наградила его 17-летним невыгодным контрактом. Он пишет о зарождении замысла каждого альбома вплоть до Millenium bell.

Конечно, в книге много места уделяется паническим атакам, психотерапии и т.д., не только потому, что для Майка это актуально, но и потому что его мать тоже страдала от этого и в силу того времени не получила того лечения, которое могло бы ее спасти. Еще он пишет о том, как изменилась его музыка, мотивация после психотерапии. В каком-то смысле вся та агрессия и паника, от которой он всегда мечтал избавиться, и сделала его первый альбом в 19 лет самым популярным и продаваемым за всю его карьеру.

В книге много и число мужских описаний различных хобби вроде моделизма, машин, получения лицензии пилота и т.д. Очень тактично описаны отношения с Ричардом Брэнсоном, главой корпорации Virgin, я думала, будет больше негатива.

Я прочитала книгу с большим удовольствием. Я знаю, что многих она разочаровала отсутствием технических подробностей, эпичных разборов альбомов и т.д. Но это же Майк. Он пишет о том, что было важно именно для него, а значит, и для его музыки. Нравится это кому-то или нет – другое дело. А мне всегда интересен именно человек, его творческая кухня, что его вдохновляет, а что останавливает. Эта книга представляет интерес не только для музыкантов, поскольку Майк проделал множество экспериментов и это очень вдохновляет, но и, конечно, людям, страдающим паническими расстройствами, как пример того, что им не нужно бесконечно находиться в замкнутом круге, что можно вернуться к полноценной жизни, что все еще может быть хорошо. Уверена, именно в этом и была главная цель этой книги.

Третья и последняя книга серии биографий несвятой троицы (Allen Ginsberg: Beat Poet, William Burroughs: El Hombre Invisible, Jack Kerouac: King Of The Beats) оставляет в смешанных чувствах. Во многом, потому что объект её изучения представляет собой эссенцию противоречия. Как автор книг, в которых столько чувства и искренности, так бессовестно пользовался друзьями, отказываясь помочь им в трудные времена? Как человек, который всегда сострадал бродягам и простым рабочим, чью жизнь он запечатлел на страницах своих книг, так и не признал собственную дочь? Как человеку, которому приходилось пить, чтобы раскрепоститься, удалось стать легендой, чьи манускрипты и вещи в наше время покупаются за астрономические суммы? Чтобы ответить на эти вопросы, Барри Майлз, известный авторством книг об андеграунде 60-х, прибегает к помощи Фрейда.

Принято считать, что в движении битников женщины играли эпизодические, а то и вовсе никакой роли. На самом же деле, все с точностью до наоборот, и эта книга предоставляет исчерпывающие доказательства. Просто искать la femme нужно ни среди их жен и подруг, а среди матерей. Если бы сумасшедшая Наоми не нанесла детскую травму маленькому Аллену, мир знал бы другого Гинзберга, а, быть может, не знал бы его вовсе. Керуак же полностью есть творение рук своей матушки. С одной стороны, именно благодаря ей он мог посвятить себя всего творчеству, находясь у неё на иждивении. Она горбатилась на обувной фабрике, чтобы обеспечить себя и его. Она была не только его материальной поддержкой, но и моральной: в какой части страны он бы ни находился, он всегда знал, где его всегда ждут. С другой стороны, она же и разрушила его жизнь, заперев его в клетку инфантилизма и уничтожив ключ. Она читала его корреспонденцию, указывала, с кем ему общаться, делала всё, чтобы отвратить всех женщин, с которыми у него когда-либо были отношения, и заставила его не признавать отцовство. Тут снова возникает противоречие: как человеку, который никогда не был свободен, удавалось писать о личной свободе в век конформизма так, как это делал он?

Автор биографии эти события жизни Керуака трактует с позиции фрейдизма, изредка добавляя личные осуждающие комментарии, обвиняя Джека в отсутствии действий и безразличии к дочери и друзьям, попавшим в неприятности. Тут уже наш биограф противоречит сам себе, поскольку сам же оправдывает его бездействие Эдиповым комплексом. В результате получается крайне неприглядный портрет человека, прятавшегося за своей антисемитской матушкой, которая, согласно слухам, ещё и хотела с ним переспать. Какому любителю писателя это понравится? Но тут дело даже не в личных предпочтениях. Просто удивляет настойчивое желание западных авторов отыскивать нездоровое чуть более, чем везде, и скоропостижно ставить диагноз. Ведь всегда можно предложить и другую трактовку, что после смерти старшего сына Джек стал центром бытия миссис Керуак, и страх потерять и его вылился в чрезмерную опеку сына. Вот у нас в Роисси Матери любят своих детей, черт возьми, и это не называется психическим отклонением. Да, в результате материнской опеки, он стал эгоистичен и инфантилен. Да, из-за этого он допустил немалое количество ошибок в своей жизни, но разве это даёт повод в каждых матери и сыне отыскивать Норму и Нормана Бейтс? На основе изложенного с таким же успехом можно сказать, что Керуак – человек, который пожертвовал всем во имя искусства, который пренебрегал всеми и всем, чтобы писать, или чтобы у него были подходящие условия для того, чтобы писать. Он ставил творчество выше себя, выше своей личной жизни и личного счастья. В такого Керуака верится куда охотнее? Я хочу лишь сказать, что фрейдистская трактовка – не есть истина в последней инстанции и не ясно, отчего Майлз себя ею ограничил.

Читать же об истоках, влиянии и критику его произведений было куда приятнее. Писательский стиль Керуака – это сплав из устной кельтской традиции, новостных репортажей (его отец содержал типографию), врожденной любви к перемене мест (его родители часто переезжали) и Америке, двойных стандартов, католической вины, бережного отношения к английскому языку и огромное внимание к словам (так как родным языком его был французский), комиксов The Shadow и Томаса Вулфа. Всему этому автор биографии уделяет необходимое внимание, поясняя, откуда что пришло, почему плотно закрепилось на страницах его романов и что в последних, собственно, документального и вымышленного. Высокий процент вымышленного как раз и позволяет говорить о Керуаке как о полнокровном сочинителе. "Что вижу - то и пишу" - явно не о нём, несмотря на метод 'спонтанной' прозы, который стал его фишкой, но, в итоге, и загнал писателя в тупик.

Если бы Майлз не закончил книгу так, как он ее закончил, на него можно было бы справедливо затаить обиду и оставить его без положительной оценки. Но к счастью, он привёл две цитаты, которые спасают положение и подводят к правильному выводу. Уильям Берроуз сказал следующее: «Керуак и я – выдумка, мы вообще ненастоящие. Единственное, что правдиво для писателя - это то, что он написал, а не его так называемая жизнь», а финальные строки так и вовсе принадлежат Джеку: «Что я думаю о себе? Меня от себя тошнит. Но я знаю, что я хороший писатель, даже великий писатель. Пусть я не могу назвать себя храбрецом, но зато я точно знаю, как рассказывать истории. Вот и всё!». А не это ли главное? Таким образом, книга оставляет в приятном размышлении над вопросами: является ли искусство оправданием для жестокости? Нужны ли творчеству жертвы? Имеют ли значение биографии писателей, когда их наследие говорит за себя?

This is the Way the World Ends.

Продолжая пополнять агромадный уже список освоенной художки на тему постапока, взялся за К. Уильямса. Это британец, который до недавнего времени встречался мне исключительно в малой форме, но всякий раз удачно, оставляя самое приятное о себе впечатление. Словом, мы не могли не встретиться.

Главный герой романа - промышленный водолаз Ричард Джейн. Он как раз был под водой, латал бурильную установку, когда все случилось. Десятки метров моря над головой спасают его от смерти. Когда он, вскоре, поднимается на поверхность, вокруг уже только трупы: товарищей, рыб, птиц, всего живого...
Добравшись до берега, он с ужасом понимает, что и здесь все плохо. На улицах мертвецы, страна буквально опустела. На вопрос, что именно случилось ответить сложно и самому герою, и читателю. На первый взгляд, все это было чем-то вроде глобального теплового удара: яркая вспышка, и планета запекается от и до. Впрочем, Ричарда это мало интересует: покинув побережье, он сразу же начинает движение в сторону Лондона, домой, к своему маленькому сыну. Надежда на то, что он жив мизерна, но это все, что у него есть...

"Один" -- хороший роман. Больше всего он похож на "Дорогу" Маккарти: тоска, мрак, все тлен. Агония, на каждой страничке. Все очень депрессивно и медитативно, -- лично я такое больше всего в жанре и ценю.
Со второй своей половины роман немного расплывается, слегка "страннеет" и интерес медленно, но угасает. Впрочем, это обычное дело, данность даже.
Итог: хорошо, достойно.

A poet by nature and nurture

Прочитать эту биографию — всё равно что увидеть её героя вскрытым post mortem и разобранным на атомы. За эти 600 страниц сам становишься немного Гинзбергом. Здесь подробный атлас его ран и шрамов, которые не помешали ему обзавестись списком побед и, конечно, поражений. Книга написана не просто современником и очевидцем, а другом. Но обвинять его в необъективности поводов нет: он не обеляет Гинзберга, предоставляя на суд публики наряду с его достоинствами и достижениями все его недостатки, сомнения, проступки и комплексы. Он ещё в предисловии сообщает, что с читателем на ближайших шести сотнях страниц будет даже честнее, чем с другом: «По моему мнению, поэзию Аллена испортил буддизм, и всё написанное им после «Кадиша» — порожняк. Правда, при жизни ему я об этом так прямо не говорил» (перевод вольный).

Барри Майлз очень дотошный. Эта его любовь к деталям одновременно и достоинство и его беда. И всё бы ничего, но приоритеты в повествовании расставлены странно. Про наркотические увлечения Гинзберга тут добрая сотня пассажей, да что уж там — читатель узнает даже, какие картины висели в доме Пола Маккартни при встрече с Алленом, а вот, например, про то, как Гинзберг осваивал испанский и французский — ни слова. О том, что он на них говорил, выясняется лишь тогда, когда сообщается о непосредственном факте его выступления на испанском телевидении или конференции в Париже. Либо для автора это само собой разумеющееся, либо не так интересно для читателя. Зато, по его мнению, читателю куда более интересна интимная жизнь Гинзберга, которую он расписывает как Золя запахи парижского рынка. Но учитывая, каким провокатором при жизни был Аллен, это в тему: биограф играет по его же правилам, доходя до запредельной откровенности, заставляя читателя краснеть, как школьница.

Над жизнью Гинзберга нависала тень его сумасшедшей матери и её мрак развеивал его отец, Луис, который произвёл на меня впечатление. Как и всякий родитель, желавший своему сыну лучшей участи, чем быть поэтом (ведь он сам им был), он хотел, чтобы тот стал адвокатом, но пару лет спустя был уже горд, что тот его не послушал. Многого стоят комментарии Луиса к работам сына, которые последний отправлял ему едва закончив. Будучи проницательным человеком, он оставил очень занятные характеристики Нила Кэссиди и Уильяма Берроуза и советовал держаться от них подальше. Вот одно из его писем (отличное, по-моему, ибо в одном слове сказано если не всё, то многое):

Dear Allen,
Exorcise Neal.
Louis.

А тот снова ослушался. Но Луис принимал сына таким, каким он был, что даже вызывает лёгкие уколы зависти. Чтобы можно было оценить степень их близости, приведу факт: после удачного трипа сын отправил отцу дозу ЛСД на пробу с припиской «good as a trip abroad».

Книга — хороший проводник не только по жизни поэта, но и творчеству: вставки из стихов следуют сразу за событиями из жизни, спровоцировавшими их появление. Творчество любого автора повязано с его биографией, но для поэзии Аллена это важно в кубе. Большое пространство в тексте уделено не только личностному и творческому становлению поэта, но и формированию его стиля (как человеку далёкому от поэзии мне, например, не было ничего известно о методах работы Уильяма Карлоса Уильямса, который оказал на него большое влияние). Роль Гинзберга в литературе ХХ велика. И не только из-за новаторства поэтического, но во многом из-за того, сколько произведений увидело свет и попало в печать его стараниями. Про историю борьбы с издателями за каждое из них здесь сказано немало.

По понятным причинам автор акцентирует внимание на моментах, связанных с другими битниками. Но как Берроузу, черт его дери, удаётся даже в чужих книгах не о нём, перетягивать всё одеяло на себя, будучи только вскользь упомянутым? Вот и в становлении Гинзберга он сыграл одну из ключевых ролей. Особое место в тексте отведено развенчанию культа личности Керуака, который Аллен же и создал. В совокупности же жизнеописание одного из них превращается в сочную картину своего времени и целого поколения. С этой книгой проносишься по всему двадцатому веку, встречая на страницах Сальвадора Дали, Тимоти Лири, Боба Дилана и The Beatles, Эзру Паунда и Кен Кизи, неожиданно — Андрея Вознесенского (с которым Аллен внезапно обнаружил близость по духу) и Евгения Евтушенко (встреча с которым достойна короткометражной экранизации в комедийном жанре).

Yevtushenko told him, “You were very drunk last night”. In fact Allen remembered very little about their conversation of the previous evening. Yevtushenko continued, “I saw you were a good man. Here, we hear many bad things about you, that you are a pederast, scandals, but I know it's not true.
“It's all true,” Allen said.

Оригинальные комиксы мне интересны ровно до того момента в сюжете, когда заканчивается история про обретение суперсилы и протагонист встречает антагониста. Тут случилась похожая ситуация: первая часть о становлении поэта и его творческие и духовные поиски пошла на ура, а вторая — про собирание лавров и общественную деятельность — читалась уже с куда более меньшим энтузиазмом. Не смотря на всю его противоречивость, Гинзберг вызывает симпатию. Своей непоколебимой верой в человечество и в любовь, своей стойкостью и несгибаемостью в самых неблагоприятных ситуациях. Жаль, что поэтом он перестал быть до своей смерти. Жаль, что в последние годы жизни поэтическую импотенцию ему приходилось заменять деятельностью, в которой он не был хорош так же. Жаль, что желая быть любимым, он всю жизнь любил только сам и, судя по тому, что рассказал Майлз, многие им просто пользовались. Даже Петр Орловский, счастливый брак с которым, как оказалось, просто миф. Но хорошо, всё же, что он был. Его пример демонстрирует: не важно, на сколько дерьмовый старт у вашей жизни, у вас есть шанс прожить её не зря и с удовольствием. Но для этого всё же нужно шевелиться и быть чертовски талантливым евреем и жить в штатах.