Читая Пруста с мобильника

Марселю Прусту (1871–1922) здесь около двадцати. Иллюстрация: Corbis

Автор: Сара Боксер (Sarah Boxer)

В ночном мраке я скользила по экрану своего телефона от предложения к предложению, от тома к тому. И этот опыт был таким… прустовским.

Как-то давно я безнадежно зависла на одном отрывке, причем зависла не в хорошем смысле, цикла В поисках утраченного времени Пруста. Этот отрывок, остановивший меня на пути постижения Пруста, оказался как раз в середине цикла – в четвертом томе из семи, названном "Города на равнине" (с тех пор вышел новый перевод, более точный и отталкивающий – Содом и Гоморра ).

Не было никакой причины, по которой я должна была там застрять. Этим романом восхищалась Колетт: "Никто в мире не писал подобного о гомосексуалистах, никто!" Эта книга, если верить последнему на данный момент биографу Пруста Бенджамину Тэйлору, вывела из себя, а, может, и убила графа Робера де Монтескью (предполагаемого прототипа ехидного гея-аристократа барона де Шарлю). К ней Андре Жид испытывал отвращение за подлый, скрытый, негреческий взгляд на гомосексуализм.

Вот этот эпизод. Стоя у окна за шторами, рассказчик грезил о шмеле, жужжащем возле исполненного томления цветка. Его тычинки "самопроизвольным движением поворачивались так, чтобы насекомому было легче забраться в цветок" [здесь и далее цитаты из романов цикла (кроме "Обретенного времени") приводятся в переводе Н. Любимова – прим. перев]. Затем мысли героя занимает разворачивающаяся у него перед глазами картина встречи Шарлю (также известного как Паламед из Германтов) и бывшего жилетника Германтов Жюпьена, более молодого мужчины, занимающего низкое социальное положение. Рассказчик описывает, как мгновенно меняется человек, если уверен, что никто за ним не наблюдает.

Де Шарлю ослабил напряжение лицевых мускулов, поборол возбуждение, которое поддерживалось у него оживленной беседой и силой воли… это была статуя...

лицо Жюпьена утратило скромное и доброе выражение, которое я так хорошо знал; он – в полном соответствии с повадкой барона – задрал нос, приосанился, с уморительной молодцеватостью подбоченился, выставил зад, кокетничал, как орхидея с ниспосланным ей самой судьбою шмелем.

Как я вообще могла застопориться на этом романе? Но так случилось. Годы шли, и стыд за свою неспособность продолжать чтение удерживал меня от попыток вернуться к книге. Конечно, никакой причины для стыда не было; я успешно добралась до базового лагеря на Эвересте и вернулась из-за плохих погодных условий. Я играючи справилась с первой частью моего серебристого издания от "Moncrieff and Kilmartin", а именно с романами По направлению к Свану и "В расцветающей роще" (ныне Под сенью девушек в цвету ). Я мучительно карабкалась, а потом едва брела по социальной лестнице, вернее, по каменной насыпи У Германтов . Я преодолела огромное расстояние.

А потом наткнулась на блокпост в "Содоме и Гоморре". Этот момент напоминает мне эпизод из сериала "Сайнфелд", в котором Элейн рассказывает друзьям о своей отчаянной гонке в аэропорт Кеннеди, чтобы избавиться от парня, с которым у нее была интрижка: "Я мчалась быстро, как никогда… Я просто бросила вызов законам физики… Я сделала это. Я уже была там. А потом я выехала на Вэн-Уик [шоссе, ведущее к аэропорту Джона Кеннеди – прим. перев.]. Говорят, никто еще не сумел одолеть Вэн-Уик, но, господа… я была близка, как никто другой. И если бы не авария из пяти машин на Роквей-Бульвар, этот болван был бы сейчас в самолете".

Да, моя история была бы прустовским эквивалентом аэропорта Кеннеди, только меня остановила не авария из пяти машин, а сексуальная сцена между Шарлю и Жюпьеном.

Тогда я была еще не в курсе (только недавно это выяснилось благодаря Нэйтану Бриксиусу, который ведет блог, посвященный анализу данных, спорту и, разумеется, Прусту), но застряла я на самом, кажется, длинном предложении цикла – громаде из 958 слов. Оно в два раза больше, чем то, которое Ален де Боттон в своей короткой, остроумной книжке Как Пруст может изменить вашу жизнь называет самым длинным – настолько, что "его можно обернуть вокруг основания винной бутылки семнадцать раз".

Суть этого длинного, почти недоступного для грамматического разбора предложения, в необыкновенно язвительном замечании Пруста, гея и немного еврея, что гомосексуалисты существуют

подобно евреям… они избегают друг друга, ищут общества людей, которые были бы им во всем противоположны и которые не желают с ними общаться; они прощают им их грубости и безмерно радуются их благосклонности; вместе с тем они окружают себя такими же, как они, потому что их преследуют…

Правда, не понимаю, почему я остановилась. Может, дело в длине. Может, в содержании. (А Пруст не был первым интерсекционалистом?) В любом случае, я развернулась и не возвращалась пятнадцать лет.

В 2005 году, через пару лет после рождения сына, я вернулась к Прусту, настроенная на решительное восхождение. К тому времени измененное на шекспировский манер английское название "Память о прошлом", которое Прусту не нравилось, превратилось в другое – "В поисках утраченного времени". И стало больше вариантов перевода: перевод Д. Дж. Энрайта – улучшенная версия перевода Теренса Килмартина, который в свою очередь являлся улучшенной версией перевода С. К. Скотта Монкриффа (который с тех пор улучшили еще раз и добавили комментарии Уильяма С. Картера), а также новейший перевод первого романа – "По направлению к Свану" – в исполнении Лидии Дэвис.

К тому же, появилось несколько новых биографий Пруста, в том числе написанных Картером и Эдмундом Уайтом, а также монументальный труд Жана-Ива Тадье "Марсель Пруст". Вышли книги и о том, как читать Пруста, в том числе "Проект "Пруст" Андре Акимана и небольшая книжечка де Боттона. Можно даже встретить справочник Роджера Шаттака "Путь Пруста", в котором расписаны примечания и сноски, указывающие, какие части произведения наиболее существенны (и, соответственно, что можно пропустить и все же с чистой совестью говорить, будто вы читали Пруста).

Признаться, я изучила эти заметки, самодовольно выставляя мысленные галочки рядом с теми эпизодами, которые уже остались позади: в основном в романе "По направлению к Свану" (части "Комбре" и "Любовь Свана"). Готово. Часть, посвященная Бальбеку, из романа "Под сенью девушек в цвету". Готово. Смерть бабушки рассказчика в книге "У Германтов". Готово. В "Содоме и Гоморре" только первые тридцать страниц о Шарлю – можно сказать, готово! – и последние тридцать страниц об Альбертине, женщине, с которой рассказчика на протяжении нескольких томов связывали долгие мучительные отношения. Что ж…

Чувствуя, как меня переполняет решимость, я отложила список Шаттака и самонадеянно поставила перед собой новую цель. Короткий путь – это не для меня. Я прочитаю весь роман, чтобы сказать об этом отцу, которому почти 90, до того, как он умрет. (Мой отец обожает Пруста, он прочел его всего дважды и считает, что это было одним из лучших переживаний в его жизни). Может, постель была решением. Как писал брат Пруста Робер: "Самое печальное, что возможность прочесть "В поисках утраченного времени" появляется, если тяжело заболеть или сломать ногу". Пф. Мне не пришлось ломать ногу. Мне просто нужна была кровать. Точно. Правда, довольно быстро обнаружилась новая проблема. Моя книга в мягкой обложке развалилась пополам. Распавшись, как дешевый бульварный роман, как раз на том месте, где я в свое время прервалась, эта книга уже не казалась монументальной. Хуже того, стоило мне открыть ее, страницы в безмолвном протесте выпадали одна за другой. Я вновь отступила.

Перематываем в 2011 год. Теперь повсюду смартфоны, и я заметила, что весь цикл Пруста в переводе Монкриффа доступен для бесплатной загрузки на мой телефон – спасибо проекту "Гутенберг Австралия" [проект "Гутенберг" – общественная инициатива, направленная на оцифровку и сохранение литературных произведений, посредством чего формируется универсальная электронная библиотека – прим. перев.]. Я тут же загрузила все семь томов. И вот осенью, незадолго до того, как моему отцу исполнилось 95, я продолжила читать "Содом и Гоморру" – с экрана телефона, ночами, когда все мои домочадцы погружались в сон.

Когда я говорю об этом кому-нибудь, они смотрят на меня так, будто я утопила котенка. А когда я говорю, что не только, наконец, дочитала с телефона эту книгу, но и одолела остальные романы прустовского опуса, да еще и как раз вовремя, чтобы рассказать об этом папе, они медленно, потихоньку отходят.

Я люблю книги, настоящие бумажные книги. В доказательство могу представить целые книжные стеллажи. Но чтение Пруста с экрана мобильника стало для меня таким читательским опытом, какого у меня прежде никогда не было. Это было волшебно, очень – осмелюсь ли я сказать такое? – по-прустовски в особом смысле.

Вот мои рекомендации. Убедитесь, что все спят. Выключите свет. Окна можно оставить открытыми. Теперь включайте свой телефон и приступайте к чтению. Если необходимо, повторяйте каждую ночь. Не останавливайтесь, пока не прочтете последнее слово последнего тома – Обретенного времени .

Вскоре вы поймете, что маленький экран (мой примерно два на три дюйма) и длина предложений Пруста не такое уж отвратительное сочетание, как вы могли предположить. Экран вашего телефона подобен крошечной лодке со стеклянным дном, которая медленно движется в ночи по огромному сияющему океану слов. Нет берега. Перед вами только слова. Это ночное путешествие лишь для вас. Романтика в чистом виде.

Забавно, но мне кажется, такое чтение Пруста выявляет нечто безмерное в этой книге, которую Шаттак назвал "самым необъятным – и самым нечитаемым" классическим произведением XX века. Чувствуешь себя капитаном Немо у Жюля Верна, плывущим на своем подводном корабле – и так и должно быть. Как Бенджамин Тэйлор пишет в своей биографической книге "Пруст: поиск", таким Жан Кокто описывал писателя за работой в его спальне – убежище с пробковой отделкой на бульваре Осман, которое он называл своей "маленькой бутылочной пробкой", приглушающей звуки внешнего мира.

Хотя Пруст точно знал, куда направляется, когда создавал свое произведение: он начал с первой и последней частей, затем вернулся к середине. О его читателях этого сказать нельзя, как бы энергично они ни принимались за текст. Они в море. Вот что делает роман таким трудным, особенно в середине. Но это же превращает его в уникальное читательское приключение.

В этом смысле чтение бумажной книги ограничивает вас физически, не позволяя забыть, где вы находитесь, удерживает на твердой почве. Но чтение с экрана заставляет вас прочувствовать собственную незначительность, свою затерянность в этом огромном океане. У вас нет компаса. Хватит ли у вас смелости изумленно плыть по течению в своей маленькой шлюпке?

Мои друзья шутят: "Сколько же раз тебе пришлось проводить по экрану телефона, чтобы прочитать одно-единственное предложение?" Иногда много. Иногда ни разу. Даже для того рекордного предложения, которое в моей старой книге растянулось на две с половиной страницы, хватило десятка прикосновений. А переворачивание страницы, как ни странно это звучит, одна из маленьких навигационных радостей. Каждое касание пальца – касание веслом поверхности воды в стремлении поддерживать стеклянное суденышко в движении. В какой-то момент вовсе забываешь, что гребешь. Просто смотришь сквозь дно на бесконечный океан и плавно, вслепую движешься вперед.

Только одного мне недоставало, пока я скользила по роману Пруста, рассказывающему о жизни повествователя Марселя, начиная с детских лет и до зрелого возраста, о том, как он спотыкался, пока, наконец, его книга (та самая, которую мы читаем) не обрела форму в его человеческих слабостях. Чего мне не хватало, так это тактильных ощущений, возможности запомнить, где среди этих страниц тот или иной отрывок, чтобы можно было к нему вернуться.

Но и здесь я нашла, за что зацепиться. Если вспомнить фразу или хотя бы слово из отрывка, который я хочу перечитать, достаточно вбить его в поиск. Или еще лучше – я могу сама себе отправить послание в бутылке и бросить его в океанские волны. Так, например, встречая эпизод, который, я знаю это, мне захочется перечитать, я могу выделить текст и отправить его себе по электронной почте. Утром в почтовом ящике я нахожу открытку от Пруста, напоминающую мне, где я побывала, и что этой ночью произвело на меня впечатление в огромном океане.

Вот первое послание, которое я сама себе отправила из "Содома и Гоморры": "так как мне приснились в искаженном виде мои впечатления от вчерашнего дня и многоразличные возможности, скрытые в текущей жизни, то я был убежден, что спал крепким сном". Возможно, это не самое восхитительное предложение из написанных Прусом, но для меня оно имело особый смысл, и это по-прежнему так. Мне нравится простота и парадоксальность этой мысли: то о чем вы думаете перед сном, вам не приснится. Эта идея Пруста легла в основу вечернего ритуала для меня и моего сына. Мы перечисляем то, что не хотим увидеть во сне, чтобы не увидеть этого. И работает. Пруст (хотя он никогда не читал Фрейда и даже не испытывал такого желания) достаточно знал о сне и сновидениях.

Только пускаясь в свое телефонное приключение, я была очень избирательна, отправляя себе все самое прустовское и непрустовское, самое смешное, причудливое, отвратительное. Осенью 2011-го я обнаружила, что отправила себе отрывок из "Содома и Гоморры" об одной женщине из нуворишей, которая смеха ради оставляла свои экскременты в гостиничных комнатах или в экипажах – "сувенирчики" для прислуги – и объясняла это так: "Бедняки все-таки нужны. Вот теперь я разбогатела, и мне есть кого, извините за выражение, обкакать".

В другой раз с утренней почтой я получила многозначительное краткое замечание от Шарля Свана, проницательного еврея, трагической фигуры, у которой немало общего с самим Прустом. Это строка из Беглянки (прежнее название – "Прелестная плутовка исчезла"): "Качество не имеет для меня большого значения – я опасаюсь количества".

Все же я отбирала цитаты очень тщательно, ведь отправка сообщений отвлекает от самого чтения так же, как написание открыток отнимает целый день каникул. Нужно отступить назад, отвлечься от своих мыслей и подумать о тех, кто остался на берегу.

Было странно читать по утрам эти послания от Пруста, рассеянные среди обыденных личных сообщений и рекламных рассылок. 20 ноября 2011 года я была в совершенном восторге от одной из его открыток. В письме был лакомый кусочек из пятого романа – Пленница : диалог между рассказчиком и его возлюбленной Альбертиной:

– Так надо, здесь вы несчастны.
– Да нет, я не была здесь несчастной, я буду несчастной теперь.
– Да нет, поверьте: так будет лучше для вас.
– Может быть, для вас!
– Послушайте, Альбертина: вы сказали, что здесь вы были счастливы и что вы будете несчастной.

Помню, как я читала этот отрывок, а сын заглянул мне через плечо и спросил, почему так много несчастий на одной странице. Что-то привлекло его внимание. Этот диалог бросается в глаза – дело в языке и в смысле. В то время как рассказчик словно настаивает на том, что Альбертина несчастна, и им следует расстаться, на самом деле он жаждет ее любви и уверенности, что она никогда его не покинет.

Я испытывала легкую тошноту, читая этот сводящий с ума, причудливый диалог, оказавшийся по соседству с заголовками новостной ленты: "В Ливии взят в плен сын Каддафи Саиф аль-Ислам", "Религиозная борьба грозит охватить всю Сирию". Однако в полной мере я ощутила растерянность от странного сопоставления, когда читала последний том и дошла до описания избалованной хозяйки салона госпожи Вердюрен, читающей сообщение о гибели судна "Лузитания". В самый разгар Первой мировой войны, когда был дефицит масла, она каким-то образом сохранила надежный источник круассанов. Макая один из них

в кофе с молоком и щелкая пальцем по газетной странице, чтобы та не сворачивалась и лежала ровно, а ей не приходилось задействовать другую руку, необходимую ей в тот момент для макания круассана, она говорила: "Какой ужас!" [здесь и далее цитаты из романа "Обретенное время" приводятся в переводе А. Смирновой – прим. перев.]

Это была я образца столетней давности, погруженная в свои драгоценные цитаты из Пруста и наблюдающая, как мир рушится.

Когда я почувствовала приближение противоположного берега моего прустовского плавания, я утратила прежнюю избирательность. Все чаще и чаще я делала паузы, чтобы отправить себе послание, и к концу последнего романа – "Обретенное время" – я с трудом удержалась от того, чтобы вложить в электронное письмо весь том целиком. Многие избранные отрывки относились к Первой мировой, которая разыгралась, когда Пруст работал над отдельными книгами своего произведения.

В ночь на 20 января 2012 года я лихорадочно копировала и пересылала на свой адрес одну за другой фронтовые сводки Пруста из "Обретенного времени":

После вчерашнего налета, когда небо испытало больше потрясений, чем земля, оно успокоилось, как море после бури. Но, как и море после бури, все еще не вернулось в состояние абсолютного покоя. По-прежнему поднимались аэропланы, как ракеты, нацеленные на звезды, и медленно перемещались прожекторы на небе, поделенном на участки, словно бледная звездная пыль, блуждающий Млечный Путь.

Праздники сменяют один другой, и, если немцы продвинутся еще немного, это будет напоминать последние дни Помпеи. Быть может, именно это и спасло бы его от беспечности. Если только лава какого-нибудь немецкого Везувия (а ведь его морской флот будет поопаснее вулкана) застанет этих дам за туалетом и увековечит в застывшей магме их жесты, будущие школьники будут получать сведения по истории, разглядывая на картинках в учебниках госпожу Моле, накладывающую румяна перед тем, как отправиться ужинать к золовке, или герцогиню Германтскую, подрисовывающую брови… Какой материал для историков будущего… сколько поразительных совпадений!

И вот, наконец, я всматриваюсь в бескрайнее пространство сквозь стеклянное дно своей лодки, заглядываю в будущее и в прошлое, думаю о том, насколько далеко я продвинулась с тех пор, как впервые застряла в "Содоме и Гоморре", а еще о том, что очень скоро это бесконечное путешествие закончится. Мое долгое мгновение чтения Пруста стало поистине прустовским мгновением, горько-сладкой смесью прошлого и настоящего, реальности и вымысла, свободного движения по воле волн и изумления. Возможно, дело в том, что я читала эту книгу так медленно. А может, в моей привычке читать по ночам, а потом оглядываться на пройденный путь в холодном свете дня.

Перевод: Scout_Alice
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ