The New York Review of Books: Корейские души

Автор: Мин Чжин Ли (Min Jin Lee)

В 1979 году, когда в Южной Корее произошел военный переворот и было объявлено военное положение, Хан Ган , южнокорейской писательнице, получившей в 2016 году Международную Букеровскую премию за роман Вегетарианка , было 9 лет. Незадолго до этого её семья продала дом в Кванджу, где она родилась и выросла, и переехала в Сеул. В семье, которая купила их дом, было два сына. Отец Хан был учителем, он знал младшего из них — пятнадцатилетнего школьника по имени Дун Хо.

Не прошло и года после переезда семьи Хан в Сеул, как 250 000 жителей Кванджу выступили против военного режима, установленного новым лидером Чон Ду Хваном. Хвана прозвали «мясником» за его жестокое подавление оппозиции. Он был протеже своего предшественника Пак Чон Хи — авторитарного и жестокого президента, убитого директором Центрального разведывательного управления Южной Кореи. Для подавления восстания в Кванджу, которое историки сравнивают с Парижской коммуной 1871 года и протестами на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, Хван задействовал высокопрофессиональных южнокорейских десантников, специально подготовленных для борьбы с Северной Кореей. В течение двух дней обычным жителям (некоторые были с оружием, захваченным в местных отделениях полиции) удавалось сдерживать солдат Хвана, они сформировали гражданское правительство. Но долго оно не просуществовало.

Под предлогом противодействия проникновению коммунизма из Северной Кореи, по личному указанию Хвана и с молчаливого согласия администрации Картера, военные, в том числе седьмой корпус армейского спецназа (который считался личной армией диктатора), резали и расстреливали детей, студентов, женщин и мужчин всех возрастов. В восстании в Кванджу принимал участие студент по имени Ли Чжэый. Его за это посадили в тюрьму и пытали. Он писал в своей книге, что «даже в самом начале операции войска проявляли жестокость, было ощущение, что им дали разрешение бить на поражение. Годом раньше именно эти солдаты подавили волнения в Пусане и Масане». Среди погибших был и Дун Хо – младший сын в семье, которая переехала в бывший дом Хан Ган.

Осада в Кванджу продолжалась десять дней. До сих пор ведутся споры о количестве убитых и пропавших без вести. По одним оценкам, погибло 165 человек, по другим – почти две тысячи. Солдаты Хвана уничтожили и спрятали тела убитых – правительство отрицало этот факт. Печально знаменитый Закон о национальной безопасности, который действует и по сей день в новой редакции, запрещал любые публичные обсуждения правительственных заявлений на тему восстания.

Роман Хан, переведенный на английский язык под названием Human Acts (Дела человеческие), рассказывает о восстании в Кванджу и охватывает период в тридцать лет. Это результат огромного интеллектуального и философского труда. В этом романе она продолжает то, что было начато в «Вегетарианке», — изучает природу жестокости и проблему самоопределения. Главная героиня «Вегетарианки» — домохозяйка. Она сопротивляется осуждению, которым наполнена её семейная жизнь, постепенно отказываясь от еды. В результате самоотречения её тело уменьшается в буквальном смысле. Остальные герои книги пытаются нормализовать её всё более странное поведение. Ни состояние здоровья, ни религиозные мотивы, ни просто причуда — ничто не может объяснить причину. Они не сразу понимают, что её бунт направлен против семьи как таковой.

В «Делах человеческих» Хан с ужасающей детальностью описывает телесные муки. При этом герои ее книги больше всего думают о природе души. Куда она уходит после того, как тело разрушается? Как душа отделяется от тела? Как души общаются друг с другом?

Книга «Дела человеческие» состоит из шести глав. В каждой из них свои главные герои — невинные дети, студенты, которых бросили в тюрьму и пытают, казненный редактор, «девушка с Фабрики». Завершается книга авторским эпилогом. Хан то ведет повествование от первого лица, то от второго, то от третьего, что придает книге своеобразное многоголосие. Схема при этом простая: во время осады Кванджу два мальчика, Дун Хо и Цзен Даэ, пытаются найти пропавшую без вести старшую сестру Цзен Даэ — Цзен Ми. Когда они пытаются найти в её в толпе, Цзен Даэ отстает от Дун Хо. Снайперы убивают Цзен Даэ, Дун Хо убегает.

Позже в поисках Цзен Даэ и Цзен Ми Дун Хо приходит во временный морг в здании местной администрации. Там он их не находит. Но две девушки, Сён Джу и Ын Соок, которые работают там волонтерами и моют тела погибших, берут Дун Хо себе в помощники. Небольшой группой волонтеров, взявших на себя заботу о погибших, руководит студент университета Джин Су. Когда десантники врываются в здание местной администрации, Дун Хо с теми студентами, которые не успели убежать, пытаются сдаться, поднимают руки в воздух, но их убивают. Эти шесть героев — Дун Хо, Цзен Даэ, Дзен Ми, Сён Джу, Ын Соок и Джин Су — символизируют население Кванджу. В романе прослеживается путь каждого — их жизнь и смерть.

В морге Дун Хо отвечает за внесение информации о погибших в каталог. «Нужно было записать в книгу пол, приблизительный возраст, одежду, которая была надета, вид обуви, присвоить каждому телу номер». Еще он зажигает свечи в надежде, что это хоть немного уменьшит трупный запах. Джин Су, который руководит его работой, каким-то чудом находит «пять упаковок по пятьдесят свечей в каждой». Дун Хо знает, что свечи никак не помогают бороться с запахом, но продолжает зажигать их и ставить в пустые бутылки, которые служат ему подсвечниками. Видимо, эти действия имели для него некое ритуальное значение, проявлением веры, которое характерно только для тех, кто живёт на этом свете. Как церковные свечи служат для католиков молитвой за других людей, живых или мертвых, эти свечи символизируют тоску по погибшим и солидарность с ними. Когда Дун Хо сменяет свечу, он смотрит на тело, лежащее перед ним. «Внезапно ты задумываешься, — говорит он, — что происходит с душой, когда тело умирает? Как долго она задерживается возле своего бывшего дома?»

В зале, в котором волонтеры разместили трупы для опознания, Дун Хо слышит из динамиков речь протестантов: «Души погибших смотрят на нас. Их глаза широко открыты». Дун Хо, которого позже убивают, размышляет о том, как это происходит. По контрасту со зверски убитыми подростками, чьи тела он видит в зале, Дун Хо вспоминает смерть бабушки от пневмонии, которая была «такой же тихой и неприметной, как и она сама». Когда она умерла, «что-то как будто встрепенулось и отделилось от её лица, как будто птица вспорхнула в испуге от закрытых глаз над кислородной маской. Я стоял и смотрел на ее морщинистое лицо, на ее уже бездыханное тело и думал о том, куда же мог деться тот трепет, то крылатое создание» В мире Хан душа летает, болит, трепещет и парит. Душа умеет делать то, на что не способен человек.

Хан интересен механизм отделения души от тела. Вторая глава «Дел человеческих», которая называется «Друг мальчика. 1980 год», возвращает нас к событиям восстания в Кванджу, которые рассматриваются с точки зрения только что убитого Цзен Даэ. Его душа пока еще не вознеслась на небо. Когда волосы другого убитого касаются его лица, он говорит: «Тогда я видел всё это, так как всё ещё был привязан к своему телу». Цзен Даэ сопротивляется, не хочет отделяться от своего тела, понимает, что после этого потеряет все свои человеческие способности:

Я прижимался к своим щекам, к затылку, чтобы не отделиться от своего тела... Моё тело, казалось, ускользает из моего неуверенного захвата, будто пытается отбросить меня, но я держался с силой, рожденной отчаянием.

Всё еще находясь в своем теле, он сталкивается с другими душами. Одна душа дотрагивается до него: «мягкое, как дыхание, прикосновение чего-то бестелесного, какой-то тени без лица и без способности говорить». Цзен Даэ взволнован, так как не знает «как с ней общаться. Никто не учил меня, как разговаривать с душой человека». При этом «мы ощущали, как некую физическую силу, свое существование в сознании другой души». Души Дун Хо похожи на птиц, души Цзен Даэ похожи на тени.

Когда солдаты поджигают тела погибших, душа Цзен Даэ понимает, что «ни плоть, ни волосы, ни мускулы, ни органы не связывают нас с этим местом». Освободившись от своего гниющего тела, он воспаряет «высоко в воздух, будто с одним выдохом». Освобождение не приносит удовлетворения. Цзен Даэ хочет найти душу своей сестры, но уже знает, что это воссоединение разочарует, так как в мире Хан души не знают покоя, они не могут ничего изменить, обречены на скитания с вопросами без ответа. Они не знают комфорта общения, им не найти утешения, они живут среди нас, не зная отдыха.

Эти размышления бессмертной души существуют в книге «Дела человеческие» рядом с жестким описанием того, как травма влияет на тело. В течение 10 лет после того, как Джин Сун и еще один безымянный лидер студенческого восстания выходят из тюрьмы, они постоянно вспоминают пытки, через которые им пришлось пройти. «Комната для допросов, в которой мы были в то лето, проникла в мышечную память, поселилась в наших телах», — говорит сокамерник Джин Су. Еще один заключенный говорит о том, что изображение трупа «выгравировано на моих веках изнутри... Никогда я не смогу его удалить».

Выжившие страдают от ночных кошмаров и бессонницы, они глушат всё это болеутоляющими и алкоголем. Ын Соок семь дней пытается забыть семь пощечин, полученных от государственного цензора. Безымянный заключенный, переживший гораздо более тяжелые страдания, говорит, что «некоторые вещи невозможно забыть. Воспоминания о них не только не тускнеют со временем, а становятся единственным, что остается, когда всё остальное стирается из памяти». Джин Су, которому продолжают сниться Дун Хо и другие убитые мальчики, совершает самоубийство.

В том, как Хан изображает в книге «Дела человеческие» жизнь после смерти, ощущается культурное, религиозное и философское влияние шаманизма, конфуцианства, буддизма, светского гуманизма и христианства. Отдельные черты этих течений характерны для современной Кореи, но ни одно из них не характеризует её полностью. Кто-то из героев книги ходит в церковь, кто-то празднует день рождения Будды, кто-то участвует в чеса — корейской церемонии поклонения умершим предкам. Размышления Хан о жизни после смерти связаны с душой, в которую верят христиане и не верят буддисты, но в них нет иудейской-христианской или мусульманской идеи о рае и аде.

Кладбище Манволдон, Кванджу, Южная Корея, 1991 год; автор фотографии: Сангил Ли, серия «Манволдон». Фотография была напечатана в книге Суджинн Син «Современная корейская фотография» немецкого издательства Хатье

Христианство оказало огромное влияние на политическую жизнь корейского полуострова, начиная со второй половины девятнадцатого века. Христианское духовенство стояло во главе сопротивления японскому колониальному правительству. Самые известные патриоты и мученики, в том числе Гил Сёнджу (1869-1935) и Ю Гвансун (1902-1920), глубоко почитали христианские идеалы. Стоит вспомнить и Лим Сёнджу — рабочую завода из книги «Дела человеческие», получившую фамилию Гил Сёнджу, которого часто называли отцом-основателем корейского христианства и лидером движения сопротивления японскому колониализму. Христиане принимали участие в демократическом движении на протяжении всей истории Южной Кореи. В течение многих десятилетий католические священники предоставляли убежище протестующим студентам и участвовали в переговорах от имени диссидентов, несправедливо лишенных свободы. Ким Дэ Чжун, главное действующее лицо демократического движения и единственный кореец, получивший Нобелевскую премию мира, был убежденным католиком.

Христиане постоянно встречаются в «Делах человеческих». Мужчина идет воскресным утром в церковь и несет в руках Библию, его убивают; женщины из церкви раздают протестующим еду; церковь защищает профсоюзных активистов; заводские работницы ходят на службу в церковь; профсоюзный лидер находит источник мужества в христианской вере. Но позже, когда Сён Джу, которая когда-то была волонтером в импровизированном морге в здании правительственной администрации вместе с Дун Хо, появляется в главе «Девушка с фабрики, 2002» через двадцать два года после восстания в Кванджу, мы видим, что она в явном виде отвергает христианство:

Я никогда не верила в существование того, кто следит за нами с бесконечной любовью.

Я даже не могла закончить «отче наш», так как слова застревали у меня в горле.

Прости нам грехи наши, как и мы прощаем согрешившим против нас.

Я никого не прощаю, и меня никто не прощает.

Сён Джу, которую поймали во время протеста с мегафоном и оружием в руках, пережила пытки и тюрьму и несколько десятилетий скрывалась от полиции. Она одиноко живет и тихо борется, выполняя работу, которая её мало волнует. Вера, в которой нашел мотивацию Гил, давший ей свою фамилию, не дает ей утешения. Возможно, Хан хочет сказать, что не все диссиденты разделяют эту веру. Они либо принимают религию, либо отрекаются от неё, им нужно каким-то образом примириться с тем, что сделали сами, с тем, что сделали с ними. Им нужно понять, как выжить.

Сегодня в Южной Корее христианство продолжает распространяться, став важной частью политической и социальной жизни. Но Хан показывает, что отклик на эту религию, пришедшую с Запада, бывает разным. Метафизическая борьба Сён Джу не является для неё догмой В то же время, она ее не отвергает. И не забывает про исконные верования и обычаи, которые по сей день существуют в корейской культуре. В корейском шаманизме душа умершего захватывает тело мудан — посредницы, которая дает возможность общаться с живыми. Хан прямо не говорит о шаманизме, но его влияние чувствуется в книге, в той части, которая посвящена общению убитых героев.

Хан также намекает на несправедливость древней корейской кастовой системы. Родители Дун Хо владеют «магазином кожаных изделий на рынке Дэин». Его отец надорвал спину, «перетаскивая тяжелые коробки со шкурами». Корейский читатель наверняка поймет, что это говорит о принадлежности к определенной касте. В двенадцатом веке люди, работавшие палачами, ловцами собак, мясниками и кожными мастерами, были «неприкасаемыми» в кастовой иерархии Кореи. Во многих культурах существует табу на прикосновение к мертвым, которые считаются грязными. И хотя кастовая система не существует в Южной Корее уже на протяжении многих веков, в книге «Дела человеческие» профессия родителей Дун Хо и его собственная работа в морге обращает внимание на то, что социальная дискриминация всё еще существует. Население Кванджу испытывало на себе последствия экономической и политической дискриминации во времена правления Пак Чон Хи и Чон ду Хвана, так как эти два лидера отдавали своё предпочтение провинции Кёнсандо на юго-востоке. Вспоминая кастовую систему, Хан подчеркивает несправедливость положения, когда наказывают и угнетают только на основании принадлежности к определенной группе.

Книгой «Дела человеческие» совсем несложно восхищаться, но очень нелегко её читать. Хан говорит о той самой боли, которую корейцы причиняют друг другу. Ее описание погибших диссидентов, последствий жестоких пыток ужасающе детальны: следы от муравьиных укусов на гениталиях, фрагменты кишечника на подошве, капающая с трупов кровь как «липкая слизь», везде этот неизбежный запах разложения.

А тех, кто выдержал, смог это всё прочитать, ждет только отчаяние. В последней главе книги Хан дает слово матери Дун Хо, которую навсегда изменила потеря сына тридцать лет назад. Она постоянно о нем думает, в её воспоминаниях он продолжает жить. Жизнь без него полна бесконечного отчаяния: «Это меня оставили одну в этом аду».

Я не знаю ни одной книги из прочитанных за последнее время, в которой потеря ребенка переживалась бы с таким достоинством и изяществом. На последних страницах главы мать Дун Хо обращается к нему:

У меня нет карты того мира, в который попадают после смерти. И я не знаю, есть ли в нем встречи и расставания, есть ли у нас лица и голоса, сердца, способные испытывать радость и печаль. Могу ли я сказать, достойна сожаления или зависти жизнь твоего отца, который почти не контролировал то, что в ней происходит?

На Хан несомненно повлияло убийство Дун Хо, как и смерти всех тех, кто погиб в мае 1980 года. В эпилоге книги она рассказывает, что готовясь к её написанию, она ездила в Кванджу, чтобы узнать побольше о Дун Хо. Она была в доме, где он жил (в своем старом доме), встретилась с его братом, посетила школу и принесла три свечи на его могилу. Она их зажгла. «Я не молилась. Я не закрыла глаза, не устроила минуту молчания». Вместо этого она сидела на могиле Дун Хо и смотрела на то, как догорают свечи. И мы снова встречаемся с тем самым образом, который был перед глазами Дун Хо, когда он представлял отделяющуюся от тела душу: «Я молча смотрела на колебание пламени свечи, которое дрожало как полупрозрачное крыло птицы».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ