Патриция Хайсмит и женщины, вдохновившие ее на создание персонажа Рипли

Патриция Хайсмит впервые встретила Кэтрин Хэмилл Коэн на вечеринке, устроенной Розалиндой Констебл в Нью-Йорке. Кэтрин, в прошлом одна из Девушек Зигфельда (хор и танцы девушек в серии театральных постановок «Безумства Зигфелда» американского импресарио Флоренза Зигфелда — прим. пер.), была красавицей двадцати четырех лет из богатой семьи. Ее муж, Деннис, основал издательство Cresset Press (позднее — Bantam Books), которое впоследствии выпустило британские издания романов Незнакомцы в поезде , Бестолочь и Талантливый мистер Рипли . Но у Кэтрин была и своя впечатляющая профессиональная жизнь. В первые годы своей карьеры актрисы она изучала медицину в Ньюнхемском колледже в Кембридже, а до того, как стать врачом в больнице, работала личным помощником Эньюрина Бивена, британского министра здравоохранения, который сыграл важную роль в формировании Национальной системы здравоохранения Великобритании. Она была не просто секретаршей Бивена; ее бесспорный ум и опыт в медицине привлекли к ней внимание членов эгалитарного, а вполне возможно, что и достаточно феминистского, лейбористского правительства. К тому времени, когда Хайсмит приехала в Лондон, Кэтрин работала врачом в больнице Святого Георгия и жила с Деннисом в элегантном георгианском особняке на Олд-Черч-стрит в Челси, одном из самых престижных районов города. Хайсмит осталась там с ними после прибытия на поезде из Саутгемптона, куда причалила «Королева Мэри» (трансатлантический лайнер — прим. пер.). Коэны забрали ее с вокзала Ватерлоо на своем легковом «Роллс-ройсе», и после этого Кэтрин использовала свои связи в театре и искусстве, чтобы сотворить мечту для Хайсмит. Они пообедали с Пегги Эшкрофт, одной из самых уважаемых и знаменитых актрис той эпохи, и отправились поездом первого класса в Стратфорд-на-Эйвоне, чтобы посмотреть, как другая подруга Кэтрин, Диана Уиньярд, играет Дездемону. Потом они втроем отправились ужинать, а вернувшись в Лондон, Кэтрин провела гостью по Национальной галерее и галерее Тейт, где представила ее тогдашнему директору, сэру Джону Ротенштейну.

Кэтрин знала от мужа, что дебютный роман Хайсмит был напечатан издательством «Харпер», но она, конечно, еще не была даже начинающей знаменитостью в мире литературы. До этого они встречались всего один раз, их встреча была недолгой, и в этом смысле любопытна щедрость Кэтрин как принимающей стороны, например, когда она брала выходные, работая врачом на полную ставку. События, произошедшие вскоре после этого, указывают на то, что их первая встреча в Нью-Йорке содержала нечто большее, чем обмен мнениями о взаимных интересах в искусстве.

В конце июня Хайсмит села на паром во Францию и провела около десяти дней в Париже, посещая клуб открытых лесбиянок Le Monocle, выпивая сверх меры и пытаясь как-то вписаться в развращенную культуру Латинского квартала. 1 июля она написала в своем дневнике: «Я хочу Кэтрин или Энн [Кларк]», добавив, что она испытывала такую же тоску по Хлое, которая вполне могла быть той загадочной, призрачной девушкой из ее дневников, написанных за несколько лет до того. В этом единственном случае она называется по фамилии — ‘Спраг’, но это не приближает нас к доказательству ее фактического существования, учитывая, что нет никаких объективных сведений о человеке по имени Хлоя Спраг. Энн и Кэтрин, конечно, были реальны, но, помещая их в ту же свою вселенную, что и Хлою, Хайсмит чувствовала, что они тоже становятся ее собственностью.

Из Парижа Хайсмит отправилась поездом в Марсель, где остановилась у друга матери — карикатуриста Жана Давида, который пытался (безуспешно) соблазнить ее. Из Марселя она телеграфировала Бренделю, сообщая ему, что их помолвка была с его стороны фантазией, а с ее — неприемлемой.

Проехав через Венецию, Болонью, Геную и Флоренцию, она прибыла в Рим в августе и телеграфировала Кэтрин, прося ее присоединиться к ней в Италии. Та согласилась и приехала примерно через две недели, в сентябре. Надо полагать, что обе женщины говорили о романтической, возможно, сексуальной связи задолго до этого. Профессиональный врач не бросает свою работу и мужа, чтобы отправиться в путешествие в Италию только ради самого путешествия. Две женщины провели вместе три недели, сначала в Риме, затем в красивой прибрежной деревне Позитано, а затем отправились на лодках в Палермо и Капри. Дневники Хайсмит свидетельствуют о том, что, после некоторой нервозной нерешительности с обеих сторон, в течение недели они стали любовницами. После отъезда Хайсмит из Генуи в Америку они обменялись письмами только один раз и ни с кем не говорили о своих отношениях. Это случилось — записи свидетельствуют, что Кэтрин оставила свою жизнь в Лондоне ради встречи с Хайсмит в Италии, — но ее брак, по-видимому, нисколько от этого не пострадал.

Влияние этих отношений на Хайсмит наиболее очевидно, когда мы читаем «Талантливого мистера Рипли». Природа отношений Кэтрин и Хайсмит такая же, как у Дикки Гринлифа и Рипли, — в них есть место любви, зависти и фантазии. Позитано, городок на берегу Амальфитанского побережья, который они посетили, станет основным местом действия романа (преображенный в вымышленный Монджибелло), куда Рипли следует за Гринлифом и в конце концов убивает его. Снова выражается озабоченность Хайсмит убийством и любовью, переплетенными между собой. Ничего подобного между Хайсмит и Кэтрин не произошло, но книга и реальные события связаны: в Хайсмит и Рипли есть что-то от сексуальных маньяков, они оба манипулируют людьми в своей жизни, и Хайсмит переносит это на отношения между ее вымышленными героями.

В апреле 1950 года, вскоре после публикации «Незнакомцев в поезде», Хайсмит получила письмо от Кэтрин, в котором та выразила сожаление об их романе. Двумя днями ранее Хайсмит отправила Бренделю письмо, в котором окончательно утверждала, что их отношения закончены — несмотря на то, что она уже разорвала их ранее по телеграфу из Италии.

Однажды в Мюнхене Хайсмит выпивала с Джо в открытом кафе-баре. Был август, все еще теплое лето, и она заметила, что с противоположной стороны бара «на меня смотрит женщина. … Я смотрела на нее, потому что она была единственной привлекательной женщиной, которую я видела за последние дни, а в этом городе такие взгляды неизбежны» (Дневник, 29 августа 1951 года).

Эллен Хилл получила свою фамилию в 1941 году, выйдя замуж за доброго британского джентльмена в Калифорнии и вскоре после этого устроив развод по взаимному согласию. С фамилией Блюменталь, будучи немецко-еврейской иммигранткой в первом поколении, Эллен опасалась за свой статус, и брак по расчету позволил ей получить британский паспорт. В Стэнфордском университете, когда США вступили в войну, она преподавала «регионоведение» — эвфемизм для объединенных курсов по европейской политике и, что более важно, языкам, предназначенных в основном для обучения выпускников в Управлении стратегических служб (УСС, предшественник ЦРУ) и армейской разведки. Вскоре после окончания войны она начала работать в Цюрихском университете, была ответственной за студентов, которые стремились улучшить свои знания французского и английского языков; ее собственное свободное владение немецким языком было необычайным в том смысле, что немногие, если таковые вообще имелись, не считали ее уроженкой Германии или Австрии. Когда Хайсмит познакомилась с ней, она занимала высокий пост в Международной организации по делам беженцев (IRO), якобы отвечавшей за работу с массами людей, в основном из Восточной Европы, которые потеряли свои дома и постоянно пересекали границы в попытке обеспечить хотя бы иллюзию стабильности на континенте, который, казалось, твердо вознамерился разделиться на два взаимно враждебных лагеря. Формально, IRO была благотворительной организацией под управлением Организации Объединенных Наций, но 40% ее финансирования поступало из Америки, и она выполняла роль «синоптика» в регионе для нескольких западных разведывательных служб.

Хайсмит узнала о более ранней и продолжающейся связи Эллен с миром разведки недели спустя, однако этот факт значительно усилил чувство ее очарованности личностью этой женщины. В отличие от Вирджинии Катервуд и Кэтрин Коэн, она происходила не из богатой и знатной семьи, но превосходила своих предшественниц как женщина, способная дистанцироваться от мирского и обыденного. Хайсмит писала, что Эллен попросту «вычеркнула всех, кто был между ней и Джинни» (Дневник, 12 сентября 1951). К тому моменту она еще не стала человеком, способным вызвать у Хайсмит тот мазохистский восторг, который преобладал в ее отношениях, — но прошло всего три недели после их знакомства.

При первой встрече Джо оставила их наедине друг с другом, и они немного поболтали. Хайсмит помнит, как ее спросили, отдает ли она предпочтение замкам в стиле барокко, а не рококо, что она восприняла как попытку Эллен изобразить карикатуру на людей, переоценивающих свою эстетическую проницательность и не обладающих талантом вести беседу. Рококо и барокко по сути являются вариациями одного и того же стиля в архитектуре, но первый, как полагают некоторые, отражает любовь к богатству, даже излишеству. Эллен хотела проверить, сможет ли Хайсмит расшифровать вопрос как подсказку относиться к искусству как к критерию оценки индивидуальных предпочтений, а не как к хранилищу всесторонних знаний. Хайсмит не смогла уловить подсказку Эллен, и этот момент взаимного непонимания длился в течение всего периода их отношений — четырех лет, что стало периодом самых длительных отношений в жизни Хайсмит. Кейт Кингсли Скаттебол, которая встретилась с Эллен только дважды, позже утверждала, что она «походила на гувернантку … у них были непростые отношения любви и ненависти» (интервью Скаттебол Уилсону, 1999). Все имеющиеся сведения об этом романе представляют Эллен, в разных вариациях, как интеллектуального сноба, человека агрессивного и эгоистически нетерпимого к личным особенностям и привычкам Хайсмит, и все они исходят от друзей и коллег Хайсмит. Трудно судить непредвзято о том, что произошло между ними, потому как Эллен не оставила никаких записей об их отношениях, но сочетание косвенных деталей и предположений заставляет нас усомниться в том, что Эллен была основной причиной их конца.

Их первое настоящее свидание состоялось на озере Тегернзее, недалеко за городом, где Хайсмит узнала, что Эллен была старше ее на десять лет с хвостиком, ей был уже сорок один год, хотя выглядела она как «маленькая, довольно элегантная, симпатичная» женщина лет тридцати-тридцати пяти. После этого записи в блокноте Хайсмит перекликаются с преувеличенной страстью ее прежних всепоглощающих отношений: «О благодать! О прекрасный мир! О великодушие сердца, когда я иду по улице …» (Cahier, 9 августа 1951). «Дорогая, приди ко мне в серебряном платье с крыльями стрекозы, явись мне на столбе дыма. … Войди в мою комнату через замочную скважину и через щели в двери и полу … Я становлюсь глупцом в поисках тебя» (Дневник, 1 ноября 1951). Месяц спустя она пишет: «Она [Эллен] любит доминировать надо мной, я чувствую … требует, чтобы в своей жизни я чувствовала беспомощность и зависимость от нее», — заявляя, что Эллен возражала против привычки Хайсмит слишком много пить и, как следствие, оставлять свою квартиру в состоянии хаоса с неубранной кроватью, пустыми бутылками, стоящими повсюду на столах, стаканами, кастрюлями и тарелками немытыми в раковине. Большинство друзей Хайсмит вспоминают, что Эллен любила жить в полном порядке, и термин «гувернантка» используется не только Скаттебол, наряду со словом «директрисса», как мы увидим ниже у Хубера и Льюиса. Но опять же, это представление об Эллен как о строгом педагоге и государственном служащем, который не может смириться с раскрепощенным образом жизни художника, упрощает более сложное столкновение двух личностей. В недатированной записи cahier (франц. тетрадь, стопка бумаги — прим.пер.), близкой к тому периоду, когда они впервые встретились, Хайсмит упоминает, как Эллен сказала ей: «Я ненавижу обычных людей», что, исходя из ее еврейского происхождения и послевоенного опыта Европы, можно было принять как осуждение популизма в качестве стимулятора фашизма и других форм политического экстремизма. В интервью 1981 года Хайсмит говорила о «друге-социологе» Эллен, чье «мнение состоит в том, что большинство людей совершенно заурядны, что всеобщее образование не принесло счастья и красоты, на которые люди надеялись» (The Armchair Detective, Том 14, №4, 1981 год).

Эллен считала, что либерально-демократический идеал всеобщего образования как пути к коллективной справедливости и социальному равенству был достойным идеалом, обреченным на провал, о чем свидетельствует произошедшее в цивилизованных странах Европы в середине двадцатого века. В своем дневнике от 4 сентября 1951 года Хайсмит оставляет запись, которая в равной степени афористична и разоблачительна. «Мы с Эллен спорим и не понимаем друг друга во всех наших разговорах», потому что она, Эллен, «была Европой, какой она должна быть, и которую так мало людей находят». Эллен потеряла членов семьи во время Холокоста и прекрасно понимала странный контраст между стремлением к высокой культуре и интеллектуальному уважению в Европе и почти одновременным культивированием не имеющего себе равных зла. Многие персонажи Хайсмит, появившиеся после выхода романа Цена соли проявляют склонность к отвратительному поведению, включая убийство, и в то же время кажется, будто они выражают уважение и придерживаются общего стереотипа, что интеллектуальная и эстетическая дискриминация частично корректирует существующее зло. Ужасное, отчаянное ощущение Эллен, что с цивилизацией что-то пошло не так, сыграло свою роль в создании ее возлюбленной персонажей, которые читатели могли бы распознать как версии самих себя и одновременно ужаснуться тому, на что способны их зеркальные отражения.

В конце концов Хайсмит стала относиться к своим отношениям с Эллен как к форме искупления за различные грехи и недостатки. Даже после того, как их роман закончился — закончился болезненно — она продолжала поддерживать с Эллен связь, словно соблюдая какой-то покаянный обряд. Обе знали, что никогда больше не будут вместе как пара, и неприязнь, которая разлучила их, никуда не исчезала, а только росла. Как мы увидим, случайный антисемитизм, который проявился у Хайсмит в раннем возрасте, мутировал в ее зрелые и поздние годы в нечто более выраженное и глубинное. Она даже предпочитала называть себя «евреененавистницей», а не антисемиткой, стараясь, чтобы ее ненависть не была ошибочно принята за обычное предубеждение. Мы должны серьезно отнестись к вероятности того, что этническая принадлежность Эллен сыграла в этом определенную роль.

В середине сентября они отправились в путешествие, что стало ритуальной одиссеей Хайсмит с новыми возлюбленными; в машине Эллен, «Опель-Капитане», с Эллен за рулем (Хайсмит к тому времени все еще не сдала экзамен на права). Этот эпизод поразителен, как странное воспроизведение поездки в стиле «Тельмы и Луизы» (роуд-муви режиссёра Ридли Скотта 1991 года — прим. пер.), предпринятой также Терезой и Кэрол в Цене соли . Никто не преследовал их, но они, казалось, были полны решимости отправиться в путешествие, не оставлять следов, унестись прочь от своей обычной жизни и работы, на сколько бы они ни пожелали. Они пересекли границу Эльзаса, направились на юг через Рону-Альпы и Прованс и повернули на восток, в северную Италию, посещая места, где Хайсмит бывала раньше, которые помнила со времен отношений с Кэтрин, а затем отправились в Венецию. В своем дневнике Хайсмит пишет, как они пили коктейли в Harry’s Bar (ресторан и бар в Венеции на калья Вальярессо, возле стоянки вапоретто «Сан-Марко» — прим. пер.) с Пегги Гуггенхайм, и что сын Пегги, Синдбад, выглядел «нездорово», и жалуется, что Пегги «едва восприняла тот факт», что экранизация Незнакомцев в поезде получила лестные отзывы в США.

И снова нам приходится полагаться на записи Хайсмит для установления достоверности произошедшего и того, что упомянутые лица вообще пили коктейли вместе. Ни в прессе, ни в каких-либо интервью от лица других участников этой встречи о ней не сообщается. Хайсмит также упоминает, что после двух дней, проведенных в «темноватых комнатах», они сняли прекрасно освещенные апартаменты в отеле Гритти Палас — особняке шестнадцатого века, который пользовался популярностью, среди прочих, у Хемингуэя и Сомерсета Моэма, а также является одним из самых дорогих отелей на берегу Гранд-канала. Марго Джонсон незадолго до этого продал права на «Незнакомцев в поезде» шведскому издателю за 200 долларов — желанное, но не такое уж важное дополнение к сомнительным заработкам Хайсмит как независимого автора, большая часть которых будет растрачена на баснословные расценки Гритти Палас и на ее настойчивые требования обедать в самых престижных ресторанах города. О том, что такая безмятежная жизнь была далека от идеальной, свидетельствует контраст между двумя записями в дневнике Хайсмит. 14 сентября она пишет: «Я чувствую себя работягой, которого боги вдруг выхватили из привычной обстановки и сделали принцем, одарив его кольцом, нимбом и бессмертием». Два дня спустя: «Я должна время от времени наблюдать за Эллен, чтобы судить о ее характере. С ней нелегко ладить». Неделю спустя она сняла для них комнаты в не менее эксклюзивном месте (в «самом шикарном отеле», по ее словам) на озере Комо: «В эти дни меня совсем не волнуют деньги, не то чтобы они у меня были. …именно моя неизведанная сторона привлекает Эллен: непрактичность, щедрость, воображение, поэт во мне, мечтатель, ребенок. И я слишком склонна играть во всем этом свою роль» (Дневник, 20 сентября 1951).

В начале февраля 1952 года пара вновь отправилась в довольно безумное путешествие по самым очаровательным регионам Центральной Европы и Средиземноморья. Сначала они отправились в Париж, наскоро навестив таких знакомых, как Джанет Фланнер и ее партнерша Наталья Данези Мюррей, которые были потрясены тем, как Хайсмит представила им Эллен, а затем, казалось, отнеслись к ней как к достойному сожаления неудобству. Затем на юг, в Ниццу, Канны, Ле-Пертюс, на различные небольшие курорты на юго-восточном побережье Франции, а после — через границу в Барселону, откуда они сели на паром до Майорки, хотя, несмотря на улучшение климата по ходу путешествия, не было ощущения, что эта поездка была непринужденным отдыхом.

Маршрут был составлен беспорядочно, в нем не было ничего похожего на план посещения определенных мест, не было спланировано и то, как долго они пробудут где-либо. Эллен снова вела машину, а Хайсмит указывала направление и планировала, или, если быть более точным, решительно не справлялась ни с тем, ни с другим. В дороге Керуака (1957) обычно рассматривается как образцовая комбинация книги о путешествиях и романа, хаотичное повествование о путешествии повсюду и нигде, через всю Америку на огромной скорости и без определенной цели. Хайсмит сделала это первой, и ее нежелание бродяги задерживаться где-либо надолго подкрепило то, что впоследствии стало романами, родившимися благодаря времени, проведенном с Эллен: Бестолочь и Талантливый мистер Рипли . Любой человек, не лишенный здравого смысла, не захотел бы покидать места, которые они посетили, независимо от достопримечательностей их следующего места назначения. Это был Париж и Средиземное море в своем самом привлекательном виде. Война закрыла основные курорты для знаменитых писателей и кинозвезд, которые стекались к ним в 1920-е и 30-е годы, а представители предприимчивого среднего класса Северной Европы еще не были достаточно богаты, чтобы стать их сезонными поселенцами. Небольшие городки и элегантные города сохранили свое античное очарование, не будучи переполненными людьми, но Хайсмит настояла, чтобы они быстро проезжали через них, не позволяя ни одной из женщин должным образом насладиться этим опытом. «Бестолочь» и «Талантливый мистер Рипли» не имеют прямого отношения к путешествиям, предпринятым двумя женщинами главным образом по просьбе Хайсмит, но в каждой из этих работ повествование ведется человеком с маниакальной энергией, готовым продолжать движение, не отдавая себе отчета в последствиях своих действий и в том, где именно находится конечный пункт назначения.

Проведя на Майорке всего неделю, они помчались через южную Францию в Италию, в города, ставшие эмоциональными талисманами Хайсмит. Венецию они посетили еще раз, на этот раз с истерической краткостью, как будто Хайсмит хотела присягнуть городу без ненужных встреч с другими людьми. В начале марта, когда они ехали из Парижа в Ниццу, Хайсмит написала короткое неоконченное художественное произведение под названием «Ад на колесах», которое оправдывает свое название: она рассказывает историю двух людей на пути к забвению, неспособных понять причину их общей судьбы. На более приземленном уровне две женщины постоянно ссорились по любому поводу, начиная от привычки Хайсмит выпивать и предпочтений обеих женщин в еде — Хайсмит считала местную еду во Франции и Испании отвратительной — и кончая собакой Эллен, которая сопровождала их и которую Хайсмит иногда замышляла убить. Точно так же Стакхаус в «Бестолочи» лелеет мысли об убийстве собаки своей жены Клары.

Во Флоренции, в июне 1952 года, Хайсмит пишет о сне, в котором фигурирует Кэтрин Коэн. Она, Хайсмит, поджигает обнаженную Кэтрин, но, в ужасе, ее жертва выходит из пламени практически невредимая, если не считать слегка опаленных участков кожи. В конце записи Хайсмит, кажется, видит в Кэтрин версию самой себя: «Во мне было две личности: жертва и убийца» (cahier, 18 июня 1952). Следует отметить, что Кэтрин была элегантной предшественницей Эллен.

И снова, их пребывание во Флоренции было недолгим, но их следующее место назначения, казалось, предполагало для Хайсмит если не чувство завершенности, то возможность сохранить контроль над собой. Позитано отметил переломный момент в недолгих отношениях Хайсмит с Кэтрин. Вскоре после того, как они покинули городок, они стали любовниками, и кажется, что теперь она каким-то образом экспериментировала с отношениями между прошлым и настоящим. Она вспоминала о городке как об идиллии, благословляя его в своем последующем самостоятельном путешествии, так что, возможно, она чувствовала, что он может волшебным образом спасти ее временами непрочный роман с Эллен. Они задержались в городке чуть более десяти дней, что было, безусловно, самым продолжительным пребыванием в одном месте в течение всего их путешествия, и с тех пор стало легендой в географии истории литературы в качестве модели для Монджибелло, в котором происходит большая часть действий «Талантливого мистера Рипли» (1955). Только в 1989 году Хайсмит написала в Granta о том, как пребывание в городке с Эллен вдохновило ее на создание персонажа Тома Рипли.

По ее воспоминаниям, однажды она встала рано, около шести утра, вышла на балкон их гостиничного номера и «заметила одинокого молодого человека в шортах и сандалиях, с полотенцем, перекинутым через плечо, гуляющего вдоль пляжа. … В нем чувствовалась какая-то задумчивость, возможно, беспокойство. И почему он был один? … Может, он с кем-то поссорился? Что было у него на уме?» Она добавляет, что больше никогда его не видела и не упоминала о нем в своей cahier. Это озадачивает, учитывая, что в ее cahiers и дневниках содержится все, что казалось ей хотя бы немного необычным. Только в середине 1950-х годов Позитано стал местом отдыха туристов-ценителей, что было вызвано статьей Джона Стейнбека в Harper’s Bazaar 1953 года. Стейнбек подчеркивал контраст между красотой этого места — очень немногим зданиям, казалось, было меньше двух столетий — и его заброшенным состоянием. Старые особняки и принадлежащие среднему классу виллы пустовали, а население, казалось, состояло из бедных рыбаков средних лет и мелких торговцев, за исключением тех, кто работал в двух местных отелях. Молодой человек, которого Хайсмит видела на берегу, возвращавшимся с купания на рассвете, был, очевидно, приезжим, если он вообще когда-либо существовал.

В 1989 году, когда Хайсмит написала пьесу для Granta («Место преступления», том 29, зима 1989 года), Рипли стал для нее эквивалентом Холмса Конан Дойля, даже Гамлета Шекспира, персонажем, определившим ее как писательницу. Делая его персонаж реальным, хотя и неуловимым и таинственным, она также увеличивала популярность произведений, в которых он появлялся как кровожадный психопат. Хайсмит дважды приезжала в Позитано, прежде чем привезти туда Эллен. Верим мы ее рассказу о том, что молодой человек на пляже явился ей именно в этот раз, или не верим, не имеет значения, если учесть, что он сделал это, по ее словам, в то время, когда она делила комнату с человеком, которого она также считала сумасшедшим и злобным, и который, как и Рипли, останется с ней в различных проявлениях до конца ее жизни.

Отрывок из книги «Демоны, страсть и странные желания: Жизнь Патриции Хайсмит» (Devils, Lusts and Strange Desires: The Life of Patricia Highsmith). Копирайт 2021 Ричард Брэдфорд. Перепечатано с разрешения издателя, Bloomsbury Publishing PLC.

Ричард Брэдфорд — научный сотрудник Ольстерского университета и директор недавно основанного Ольстерского исследовательского центра литературной биографии. Он преподавал в Сент-Эдмунд Холле после получения докторской степени в Оксфорде и с тех пор занимал должности в Университете Уэльса и Колледже Тринити в Дублине. В настоящее время он является внештатным профессором Авиньонского университета. Он опубликовал более тридцати книг, в том числе восемь профессиональных биографий писателей с обширным анализом их жизни и творчества. Его последняя работа о жизни Хемингуэя и биография Оруэлла будут опубликованы издательством Bloomsbury. Он является основателем и главным редактором серии биографий для Wiley/Blackwell под названием «Жизнь автора». Его новая книга «Демоны, страсть и странные желания: Жизнь Патриции Хайсмит» доступна в магазинах издательства Bloomsbury.

Автор: Ричард Брэдфорд (Richard Bradford)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ