Как я изменил свое мнение о Салли Руни

В «Разговорах с друзьями» автор маневрирует между атеизмом и христианством

Я пытался невзлюбить то, что написала Салли Руни. Но я потерпел поражение. Я пытаюсь сопротивляться культурному феномену Салли Руни, потому что речь идет в основном о телевизионных экранизациях ее книг, которые могут только подчеркнуть негативные стороны. У меня старомодный взгляд на эти вещи: только литература может представлять гламурный мир с нюансами, настоящей сатирой, колючей отстраненностью; внутренняя связь писателя и читателя является противовесом очарованию мирских вещей.

Экранизация ее первого романа Разговоры с друзьями , которая выйдет в эти выходные, вряд ли оспорит мое мнение. Например, это может быть попытка показать, что Ник тщеславен и эгоистичен так же, как красив и великолепен в сексе, но красота и хороший секс перевешивают. Это может быть попыткой показать, что Бобби не только харизматичная красавица, но и тупая дурочка, но роль «харизматичной красавицы» перевешивает. Это может быть попыткой показать, что Фрэнсис не так много интересуется религией, но это явно не влияет на сексуальную составляющую, так что можете не беспокоиться.

Но давайте придерживаться самой книги. Поначалу мне было достаточно легко сопротивляться ее чарам. «Разговоры с друзьями», несмотря на демонстрируемый искрометный успех на экране, казались неприемлемыми, это дерзкий роман о супружеской измене — эдакий проходной женский романчик. И полагаю, если быть откровенно честным, я немного разозлился из-за его специфичной ауры духовной глубины. Казалось, это отражало проблематичную ортодоксальность наших дней: только женский голос или, может быть, голос члена ЛГБТ+ сообщества имеет право баловаться религиозностью, поскольку внутренний мир должен корениться в телесных повреждениях и статусе аутсайдера. Голос гетеро мужчины, который обращается к религии не кошерный.

Нормальные люди  лишь подтвердили это ощущение: её истории остроумны, остры и горячи, но в них нет настоящей глубины; в нашей культуре «глубиной» называется простая способность нажимать на определенные кнопки. Я был скептиком в отношении Руни. Поэтому, когда прошлой осенью опубликовали ее третий роман Прекрасный мир, где же ты   с еще большим ажиотажем, у меня было огромное желание невзлюбить его. Я слышал кое-что об этой книге по радио, и мне показалось, что это все то же самое, только еще хуже. Один из отрывков радиопередачи касался религии: дерзкая молодая писательница обнаружила, что ее привлекает фигура Иисуса. Это никак не повлияло на мою противоположно настроенную позицию. Мне показалось, что религия просто сыграла роль красивого священника в британском комедийно-драматическом телесериале «Дрянь»: что-то, что делает дерзкую девушку еще более дерзкой, еще одна деталь к ее суперсложному образу, еще одно доказательство того, что её нельзя загнать в угол.

В преддверии Рождества моя дочь-подросток выразила заинтересованность в получении романа в качестве подарка. От меня она бы точно его не получила. Потом я прочитал его (кто-то другой подарил его ей). И мой скептицизм в отношении Руни рухнул. Я обнаружил, что интерес Руни к религии очень велик и впечатляюще свободолюбив. Почему об этом не упоминалось ни в одном из отзывов, которые я читал? Обычный обзор, вероятно, упомянул религию при подведении итогов истории, но на этом и остановился, руководствуясь предположением, что Руни воплощает тысячелетнюю утонченность, естественной частью которой является секуляризм.

В центре сюжета две молодые женщины, увлеченные литературой, которые обмениваются длинными электронными письмами, в которых рассказывают о своей жизни. Они разделяют смутное ощущение, что мир находится в таком беспорядке, что им следует быть более политически активными и менее зацикленными на себе. Затем вмешивается религия в виде временного бойфренда Эйлин Саймона, который является практикующим католиком. В одном электронном письме она рассказывает, как сопровождала его на мессу. Она озадачена тем, что у него есть другая сторона жизни, в которой она не участвует, поскольку считает религию абсурдом.

Это побуждает Элис, которая до сих пор также предвзято относилась к религии, проявить к ней неожиданный интерес. Она рассказывает своей подруге, что во время посещения Рима забрела в местную церковь и «пролила несколько слезинок из-за благородства Иисуса». Хоть она и неверующая, она испытывает к нему своего рода любовь, ибо он воплощает «своего рода нравственную красоту». Но вместо того, чтобы наполнить ее духовным покоем, «пример, приведенный Иисусом, только делает мое существование тривиальным и незначительным по сравнению с ним. На публике я всегда говорю об этике заботы и ценности человеческого сообщества, но на деле же я не беру на себя заботу ни о ком, кроме себя». Религия представлена не как отвлечение от политики ( стандартное прогрессивное предположение), а как созвучная болезненному чувству Элис невозможного политического идеализма и, возможно, лежащая в его основе.

В следующем электронном письме Элис задается вопросом, имеет ли бескорыстная любовь какой-либо смысл вне «христианского мышления». Разве их атеизм не противоречит их социальному идеализму? Может быть, он не является «реальной основой для того, что мы с вами говорим, во что верим. Что какое-то чувство прекрасного серьезно, а другое тривиально. Или что какие-то вещи правильны, а другие нет».К настоящему времени у читателя сложилось новое представление об Элис: не как о зацикленной на себе молодой интеллектуальной законодательнице моды, а как о довольно напряженной и изолированной даме, пытающейся противостоять моде и думать самостоятельно.

Эйлин менее обеспокоена философскими вопросами, но она рассуждает об этом на примере своих отношений с Саймоном. Она привыкает к идее быть с верующим человеком и немного пересматривает свои представления о религии. Она признает привлекательность его моральной твердости, даже несмотря на то, что это идеологически сомнительно, поскольку религия — прибежище реакционеров и невротиков. Также  в истории есть небольшой отголосок Гордости и предубеждения  в том, что любовь разрушает ее прежнее самоощущение. Царство собственного мнения побеждается более полной экзистенциальной реальностью желания, в которой сексуальное желание смешивается со стремлением к стабильности и значимости.

Я почувствовал, как земля под моими ногами содрогнулась: неужели Салли Руни, воплощение дерзкого светского стиля, стала утонченно религиозной писательницей? Может быть, она всегда была таковой, а моя собственная гордость и предубеждение заставили меня предположить обратное.

Я перечитал «Разговоры с друзьями»: возможно, в  этой книге интерес к религии также был более существенным, чем я поначалу заметил. Это довольно безвкусная история о том, как студентка и ее подруга познакомились с популярной парой старше их. У рассказчицы, Фрэнсис, роман с этим мужчиной, очаровательным скучным актером. Ее голос убедительно отстраненный, взволнованный, странный, фальшиво-наивный, в поисках чего-то настоящего. Несмотря на то, что она знает о моральной слабости Ника, она все еще ищет достоверности в этом романе, в его физической интенсивности. И именно здесь, как это ни удивительно, вмешивается религия.

Когда роман, как кажется, закончился, она возвращается в дом своей матери, где просматривает Библию и читает комментарии Иисуса о браке, что мужи жена «уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Читая эти строки, чувствовала я себя довольно мерзко. Я спрятала Библию, но это не помогло». Это желание быть «одной плотью» улавливается, когда их роман возобновляется: он прикасается к ее груди, « как будто она принадлежит ему»; и в муках страсти она чувствует, «словно Ник мог опустить руку внутрь меня, прямо сквозь мягкое облако моей кожи, и взять из меня что захочет – легкие и все остальное, а я даже не попытаюсь помешать. Я ему рассказала, и он ответил, что и у него такое же чувство, но он уже засыпал и, кажется, не очень-то слушал».

У меня смешанные чувства по поводу смешения секса и религии в этой истории. Раньше мне нравились книги Джона Апдайка с его неуклюже религиозными (мужскими) главными героями, находящими духовное просветление в незаконном сексе. Но это казалось поверхностным, шаблонным, мужским взглядом. Я с трудом могу поверить, что пишу это, но в трактовке Руни больше глубины. Фрэнсис хочет от секса своего рода религиозной целостности. Но она живет в нашей культуре, где это сомнительная возможность. Это блестящая двусмысленность, ощущение того, что он владеет ее грудью: она одна плоть с ним или его секс-игрушка? Она хочет, чтобы их интенсивный секс был более глубоким: неясно, понимает ли он такое желание.

Их роман снова прерывается; у нее проблемы со здоровьем, и она начинает понемногу вредить себе. В особенно плохой день, испытывая сильную боль, она забредает в церковь и садится на скамью. Этот отрывок стоит процитировать:

Я молюсь, подумала я. Я взаправду сижу тут и молюсь Богу, прошу у него помощи. Я правда это делала. Пожалуйста, помоги мне, думала я. Пожалуйста. Я знала, что на этот счет есть свои правила, что надо уверовать в божественный порядок, прежде чем обратишься к Богу за помощью, однако я не верила. Но я же стараюсь, думала я. Я люблю ближних. Или нет? ... Это я порой причиняю себе вред и боль? Пользуюсь незаслуженными привилегиями белого человека, воспринимаю чужой труд как должное, прикрываюсь обрывками гендерных теорий, чтобы избежать серьезных моральных обязательств, не принимаю собственное тело? Да. Я хочу избавиться от боли и поэтому требую, чтобы и другие жили без боли – моей боли, а значит, и их? Да, да.

Это одновременно монолог «пробуждения», граничащий с самопародией, и, главным образом из-за его положения, обвинение в неадекватности светского морализма. Руни делает впечатляющий, но небольшой вклад в «культурные войны», показывая нам молодую леди, которая воспринимает прогрессивную мораль как обязательную, но которая чувствует, что сила этого обязательства приводит в действие более старые, неуклюжие, менее светские вещи: абсолютизм, стремление к совершенству, болезненное подозрение в себе. Вот это истинный момент «единения».

Несмотря на решительный праведный секуляризм нашей литературной культуры, факт остается фактом: звездный романист наших дней глубоко связан с религией. Если она и дальше пойдет в этом направлении, то рискует оказаться троянским конем в цитадели светской литературы. Но будем надеяться, что ее не отменят слишком рано.

Тео Хобсон (Theo Hobson)

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ