Цитаты — стр. 3

... В Вере он нашел женщину, которую не задевало, что он извлекал выгоду от своей реальной и наигранной беспомощности, выговаривал себе особые поблажки уверениями, будто руки у него - те самые руки, которые проворно вертели бабочку под микроскопом, - "как крюки". Вера заглотнула эту наживку, радуясь тому, что может оставаться в тени, и будучи готова услужить. Муж отстранился от многих своих обязанностей. Освободившись от службы, Вера приняла их на себя. Бывает, южнее центра штата Нью-Йорк выпадает снег, и настолько обильный, что утром посреди зимы требуется не менее получаса, чтобы освободить из-под него автомобиль. По крайней мере на это сетовал Набоков, называя жизненные неудобства главной причиной отъезда из Корнелла. Разгребать снег трижды в неделю он считал для себя слишком обременительным. Вера высказалась одновременно и более точно - и менее определенно, - когда Бойд помянул в своей биографии это леденящее руки испытание. "Набоков никогда не разгребал снег", - поправляет она Бойда, не вдаваясь в подробности. Ошеломленные соседи свидетельствуют, что это делала она.

Когда в 1961 году аналогичное потрясение испытала Лизбет Томпсон, Вера советовала ей безотакзное средство: хорошую дозу самодисциплины. "Следи за своими симптомами, сходи к хорошему специалисту, не позволяй грустным мыслям овладевать собой. Такие мысли случаются у всякого человека. Единственный способ сохранять психическое и физическое здоровье - это бороться с ними, собрав всю волю в кулак".

Один из американских поклонников Набокова летом 1967 года разыскал писателя с женой в Италии, где они вдвоем отдыхали. Те спускались по горной тропе с сачками для бабочек. Набоков ликовал. В тот день утром он обнаружил редкий вид бабочки, за которой давно охотился. И вернулся назад за женой, с которой прожил уже сорок два года. Хотел, чтобы та была рядом, когда он накроет сачком свой трофей.

Набоков считал жену проницательной, мудрой, самобытной личностью, наделяя еще множеством всяких привлекательных качеств. Как-то в 1949 году он высказался неодобрительно в отношении студента, увлекшегося девушкой, не блиставшей красотой. «Но красота — это еще не все!» — возразил коллега по Корнеллскому университету. «Ах, мистер Кигэн, мистер Кигэн, не будем обманываться! Красота — это все!» — заверил его профессор Набоков.

В 1965 году Владимир сделал сенсационное открытие: говорить и писать - вовсе не одно и то же. Проведя пять дней в увлекательном общении с журналистом 13-го канала Робертом Хьюзом и прослушав затем запись беседы, он вынужден был признать:
"Я крайне огорчен и подавлен своими неподготовленными ответами - своей кошмарной манерой, неряшливой речью, обидными и странными заявлениями и путаньем в фактах. Ответы были глупые, плоские, повторяющиеся, выражения пошлые, это до изумления не имеет ничего общего с тем, как я пишу... Я всегда предполагал, что омерзительно плохо говорю, и глубоко сожалею о своей опрометчивости".
В дальнейшем не было уже никакого "спонтанного вздора". Вопросы в письменном виде теперь отправлялись Набокову заранее, ответы составлялись в письменном виде и поправки вносились только с согласия В.Н. Подобная тщательная режиссура еще более отдалила от публики "истинного" Набокова. Кроме того, создавало массу дополнительной домашней подготовки. (Это вынуждало журналистов не выключать свои магнитофоны после того, как заканчивалось санкционированное интервью, и продолжать мило беседовать с Набоковыми, молясь про себя, чтобы щелчок заканчивающейся пленки не выдал их с головой)

... Вера открещивалась и от лавров заботливой и обожающей супруги, покорной последовательницы всех носительниц фамилии Набоковых. Ее возмущало, когда ее называли "ярой защитницей мужа". Она уверяла агента Суифти Лазара, что "Ада" - восхитительная, потрясающая книга и что она так считает вовсе не потому, что приходится женой автору романа. Когда профессор университета Ратджерса написал Набокову с просьбой назвать величайшие из не переведенных на английский язык европейских произведений, отвечала ему Вера. Профессор Уильям Лэмонт развил этот сюжет, послав примерный список своих предложений. Вера вставила от себя Белого и Булгакова, добавив: "Ну и, как Вы понимаете, я считаю "Защиту Лужина" Набокова одним из лучших романов на русском языке". Когда же Лэмонт одобрил ее предложение включить "в список роман Вашего талантливого друга", она с трудом сдержала ярость. (Слово "друг" ее явно не обрадовало.) Лэмонта интересует ее искреннее мнение - пожалуйста. "Я выражала свое мнение как человек, прекрасно ориентирующийся в русской литературе, а вовсе не как "верная и преданная жена". И Вера предложила Лэмонту попросту забыть ее рекомендации, настолько важно было ей - несмотря на всю ее помощь мужу, отход на второй план, принятие на себя его обязанностей - не прослыть в глазах людей пропагандисткой собственного мужа.

... Глаза Набокова лучились, если ассистент была рядом. Мало того. Однажды особенно хмурым итакским утром Набоков начал читать лекцию в потемках. Через пару минут Вера поднялась со своего места в первом ряду, чтобы включить свет в аудитории. Едва она повернула выключатель, блаженная улыбка засияла на физиономии Владимира. "Попрошу внимания, леди и джентльмены, - мой ассистент!" - гордым жестом указав на Веру, громко провозгласил он. Произнесено было с любовью и благодарностью за низвергнутый на него свет, благотворный для них обоих. В ее обязанности не входило подавлять студентов величием своего мужа, хотя неоднократно мимолетно брошенный ею взгляд истолковывался как недоуменное: "Вы хоть представляете, кто перед вами?" Лесть как таковая между ними совершенно исключалась. Просто Набоков в глазах жены видел себя таким, каким стремился быть; она же воспринимала его публичным оратором, чье выступление ею надежно подстраховано.

...Подобные номера придавали занятиям особую пикантность. Однажды Набоков пришел не с тем изданием "Анны Карениной". Он захватил только русский вариант, откуда и начал читать, как планировалось, вслух и с большим жаром. Через десять минут от начала этой вдохновенной и совершенно непонятной декламации в лекционный зал вернулась миссис Набоков, помахивая в воздухе английским изданием. Ни слова не говоря, не дочитав фразы, Набоков переключился на страницу, открытую ею перед ним. Как разителен был контраст между двумя этими действующими лицами: профессор Набоков, этот фигляр, этот актер, этот мудрец, этот проповедник, покоритель студентов, "извлекавший, - по словам одного коллеги, - кроликов из преображенных в шляпы литературных текстов", казался полной противоположностью строгой сфинксоподобной особе, стоявшей перед ним. При том, что Вера неизменно появлялась в неброской одноцветной одежде, - многие запомнили ее в простом черном платье или в мешковатом свитере поверх длинной бесформенной юбки, - Владимир переливался разными цветами, отражавшими все великолепие красок, какие только Америка могла предложить в пятидесятых годах. Сверхчувствительность Веры к цвету, казалось, нимало не влияет на мужнину манеру одеваться. Студенты в Корнелле равно дивились как лососевого цвета рубашкам Набокова, так и строгой сдержанности в одежде его ассистента. розовая рубашка у Набокова сочеталась с голубым свитером, а также с желтым галстуком, и все три компонента вызывающе проглядывали из-под обязательного твидового блейзера; Набоков стал чуть ли не ходячим воплощением художника-творца, стремящегося вырваться на свободу из профессорской смирительной рубашки.

...Едва ухватив фразу, Набоков знал, как удачно ее повернуть. И с самого начала его яркое описание дуэли Пушкина - в равной степени и отступление в подробности проведения поединка, и рассказ о последних часах великого поэта - производило желаемый эффект. Один из студентов 1948 года вспоминал, как кинул взгляд в глубину аудитории после рассказа о смерти Пушкина: Вера, сидя в окружении нескольких коллег и заезжего друга, заливалась слезами. Даже сдерживая его выходки, она непременно продолжала служить лектору. Развеселив на славу аудиторию, Набоков и сам, стоя за кафедрой, не мог удержаться, до слез заходился смехом. Бдительный ассистент со своего насеста делала ему знак рукой, но лектор хохотал так безудержно, что никто не мог разобрать произносимых им слов. В результате у аудитории неизбежно складывалось мнение: чувство юмора у миссис Набоков отсутствует.

...Когда народу набиралось немного, Набоков устраивал занятия у себя дома в гостиной, где Вера, неизменно возникнув с каким-нибудь угощением, обычно оставалась до самого конца. Как-то раз профессор Набоков внезапно принялся во время лекции цитировать Пушкина, как вдруг негромкий голос из дальнего конца аудитории прервал его "Нет, Володя, не так!" Последовали долгие препирательства, студенты весело наблюдали эту стычку. Под конец Набоков сдался: "Да, дорогая, ты абсоолютно права, абсолютно!" - что соответствовало действительности. Подобные схватки демонстрировали всем, что подносившая к столу печенье Вера была, кроме всего прочего, профессиональным и интеллектуальным партнером мужа.

...Набоков завораживал студентов своими лекциями, но известную долю его обаяния составляла ехидная снисходительность, способность больно уязвить. Из студентов отмечали это лишь самые проницательные. Просто Набоков, по выражению одного из таких, держал планку "много-много выше наших ежиком стриженных голов". В своем октябрьском 1956 года письме Гессену Набоков полностью раскрывает свое отношение к учебному процессу: "Пишу тебе во время экзамена, передо мной склоненные пустые головы. Пожалуй, написать не удастся; они то и дело задают вопросы". Перед ним две сотни студентов посреди семестра корчились в муках, напрягали мозги, вперившись в узоры на обоях. Кое-что Набоков явно считал ниже собственного достоинства, отсюда у Веры возникла обязанность надзирать за экзаменующимися и отсиживать кабинетные часы. Набоков ворчал, что не понимает, почему это Сирину надо читать лекции о Джойсе; и при этом лишь один человек в городе Итаке штата Нью-Йорк относился к его жалобам с сочувствием. Оба, и Набоков, и его ассистент, считали, что настоящее его место среди тех, о ком читаются лекции, а не среди читающих лекции, но подобное мнение не разделяли их корнеллские коллеги.

...Ассистент сделалась фигурой столь же легендарной, столь же притягательной, как и профессор Набоков. "Все были от нее в восторге", - вспоминает Элисон Бишоп. Но вместе с тем каждый обрисовывал ее по-своему. Одну из студенток коробило, что Набоков обращается с ассистентом как с прислугой, проявляет себя ярым эксплуататором. В одной группе студентов Корнелла считали ее особой настолько грозной, что прозвали "седой орлицей". В другой группе окрестили "графиней". Ее считали сиятельной, царственной, воплощением элегантности, притягивающей всеобщее внимание - "самой красивой из известных дам средних лет". Ее считали неприбранной, безвкусной, полуголодной, "злющей Западной Ведьмой". Ее считали немкой. Княгиней. Балериной. Кем только не считали ее, она была "мнемогенична", как писал Набоков о Клэр в "Истинной жизни Себастьяна Найта" - была "наделена таинственным даром - запоминаться..."
Что делала Вера Набокова в аудитории мужа от лекции к лекции? Не имея ученой степени, Набоков по призванию был магистр детального анализа; увлеченный энтомологией, он учил студентов препарировать литературу с дотошностью натуралиста. Именно таким образом студенты и анализировали смысл присутствия ассистента:
- Присутствие миссис Набоков служит студентам напоминанием, что им выпало столкнуться с великим человеком и что эту возможность нельзя оскорбить невниманием.
- У Набокова больное сердце, поэтому жена рядом, чтобы успеть поднести нужное лекарство.
- Она не жена, она ему мать.
- Она здесь потому, что у Набокова аллергия на меловую пыль и потому, что он не переносит свой почерк.
- Чтобы одергивать студентов.
- Потому что она ходячая энциклопедия, подскажет, если он что-нибудь забудет.
- Потому что он перед лекцией понятия не имеет, о чем будет говорить, - да и не запомнит ничего из сказанного, - вот она и должна все записывать, чтобы потом он знал, что спрашивать на экзамене.
- Он слеповат, а она ему как собака-поводырь, потому они вечно и ходят под ручку.
- Она ходит сюда, чтобы показать, что у него своя команда поддержки.
- Она оценивает каждое его выступление, чтобы после вместе вечером обсудить.
- Всем известно, что она чревовещательница.
- У нее в сумочке - пистолет, она здесь, чтобы профессора защищать.

Уже в конце второго семестра в Корнелле, включая промежуток в Гарварде, и вплоть до окончания преподавательской деятельности в 1958 году, Набоков входил в аудиторию в сопровождении своего ассистента. При входе в корпус ассистент отставала от профессора на пару ступенек; в аудиторию Голдуин-Смитхолл она нередко являлась под руку с Набоковым. Она носила его портфель, распахивала перед ним все двери. В аудитории раскладывала на кафедре его бумаги. Помогала ему снять пальто, еще не скинув собственное. Во время курса европейской литературы садилась либо в первый ряд, либо, чаще всего, на стул у кафедры, слева от профессора. Она буквально не сводила с него глаз. Если тот ронял мел, она поднимала; если ему требовался номер страницы или цитата, она называла. Иных слов, согласно выделенной ей роли, она на лекции не произносила. После занятий стирала с доски. Ждала у кафедры, пока Набоков отвечал на вопросы. Если он забывал очки, ей надлежало заняться розыском и доставкой; в ее отсутствие профессор с трудом читал по памяти. Она редко пропускала занятия, однажды сама провела одно, и часто в одиночку надзирала за экзаменующимися. вся организационная работа предназначалась ей. Человек, так часто сетовавший на свое одиночество, был наиболее опекаемым одиночкой всех времен; в Корнелле в особенности он постоянно находился в обществе своего ассистента.
В аудитории их действия были идеально согласованы. Скажем, Набокову требовалась какая-то цитата, и ассистент, словно воспринимая сигнал через "мысленный мост", поднималась и подавала нужную запись, указывала в книге нужную страницу, изображала на доске нужную схему. Она мгновенно отзывалась на его указания. "Теперь мой ассистент повернет доску обратной стороной!" - командовал профессор. "Теперь мой ассистент раздаст сочинения!" - "Быть может, мой ассистент отыщет мне эту страницу?" - "А сейчас мой ассистент нарисует женщину с овальным лицом - то есть Эмму Бовари - на доске!" И ассистент - вне аудитории называемый Набоковым "дорогая" - все это выполнял. В опубликованных лекциях эти режиссерские команды не фигурируют. (Положение несколько менялось при чтении лекций по русской литературе, во время которых ассистент работала суфлером и подсказчиком, а еще чертила на доске замысловатые схемы, матричные развертки поэзии Тютчева). Улыбка заметно подрагивала у нее на губах, когда Набоков, описывая Анну Каренину на катке, назвал ткань ее костюма "прорезиненным твидом". Должно быть на губах ее также заиграла улыбка, когда профессор объявил, что впервые прочел "Анну Каренину" в возрасте шести лет, а жена его - в три года. Временами ассистент возвращала на путь истинный заблудившуюся лекцию; она могла взглядом исправить неточность, с многозначительным кивком подсказать строку. Но, как правило, она сидела с непроницаемым лицом, выпрямившись на стуле, и в студентов это важное, необъяснимое присутствие вселяло робость. Несмотря на желание казаться незаметной, она оставила неизгладимый след в памяти студентов, десятилетие посещавших лекции по русской и европейской литературе.

... Вместе с этим домом впервые Набоковыми арендуется живность в виде тигрового кота по имени Том Джонс, которого они тут же окрестили "Томским". Вера буквально млела от номеров, которые откалывал кот, а тот, в свою очередь, млел от Владимира. "Когда В. читает или пишет лежа на диване, он вспрыгивает ему на живот, немного потопчется лапами и ложится, свернувшись, поверх", - отмечает Вера.

...Внимание привлекало прежде всего распределение у Набоковых обязанностей. Многие, проходя мимо стоянки у супермаркета, оборачивались на Веру, которая, поставив в снег тяжелые сумки с продуктами, трусила за ключами, затем загружала багажник. Владимир при этом неподвижно, с отсутствующим взором сидел в машине. Аналогичная сцена наблюдалась и при переезде, когда Набоков шагал в новый дом с шахматами и маленькой лампой, а Вера ковыляла за ним с двумя увесистыми чемоданами.

рецепт "Яиц по-набоковски" начинается с опускания двух яиц в кипящую воду. Затем читаем: "Следует стоять над ними, столовой ложкой не давая им (имеющим обыкновение вертеться) стукаться о дурацкие стенки кастрюли. Если, однако, яйцо в воде лопнет (вон кипят, как оголтелые) и начинает выпускать белое облачко, как какой-нибудь допотопный медиум во время своего сеанса, немедленно выловите и выкиньте прочь. Возьмите другое и будьте аккуратней".

С.457: "На сорок девятом году семейной жизни графиня Толстая собралась опубликовать в газете свое сообщение из Ясной Поляны о том, что, посвятив мужу всю свою жизнь, она от него уходит. (На деле так не случилось. Через несколько месяцев из семьи ушел сам Толстой; известие о его уходе попало на первые полосы газет.)"