Рецензии на книги издательства «Подкова»

Безрадостная книга. Оригинальная. Постепенно увлекательная. Глыба )))

Роман, написанный в 1986–2000, – отчётливая пародия на советскую жизнь в антиутопических декорациях. Энциклопедия советского быта с его неустроенностью, малыми радостями, тщательно сохраняемыми реликвиями, оставшимися от жизни до Взрыва, полной подчинённостью ближайшим начальничкам (малым мурзам), обожанием дальних начальников (больших мурз), дремучестью, суеверностью и жестокостью. О невозможности жить в тухлом обществе и невозможности от него уйти. Уйти можно только в себя.

Изуродованные радиоактивными последствиями люди, живущие в глухомани, в городке Фёдоркузьмичёвске* на месте бывшей Москвы. Собственно, это – москвичи будущего. Или будущие москвичи ))) Уродства так и называются: «последствия». Внешне нормальны только Прежние – те, кто родился до Взрыва, хотя и у них встречаются последствия, например, огнедышание. Плюс каста «перерожденцев» – мутировавших «прежних», непонятно как переродившихся из советского пролетариата в тягловую силу в валенках. А может, как раз и понятно. И да, перерожденцы – единственная тягловая сила в Бывшемосковье, утратившем все технические достижения уничтоженной Взрывом цивилизации…

Красиво, мясисто, с юморком и матерком описываются быт и жизнь захолустного Фёдоркузьмичёвска, затерянного во времени и в лесах. Экономика, построенная на мышином мясе и мышиных шкурках**. Прекрасные зарисовки самобытной (в прямом смысле этого слова) жизни. Яркие персонажи. Мощные детали. Сочный язык, со вкусом стилизованный под архаику. Увлекательные диалоги. Масса приставучих слов и крылатых фраз. Замечательные названия и описания мутировавших растений и животных (чёрные зайцы в гнёздах, птица-древяница, Княжья Птица Паулин, кысь, червырь, огнецы, хлебеда, дергун-трава, ржавь, клель, дубельт), многие из которых подозрительны, а то и опасны, и напоминают Зону в «Пикнике на обочине» . Прекрасные описания погоды. Правильный темп повествования: то быстрый, когда события рвутся вперёд, то тягомотный, когда главного героя – Бенедикта – охватывает мóрок…

Книга написана в мощном, жёстком маскулинном стиле. Никаких наивных мечтаний, сюсюканья и рюшечек. И в то же время, непонятно почему, видно, что это написано именно женщиной. И написано про мужчин; женщины в романе яркие, но не они ведут сюжет вперёд. Повествование идёт от третьего лица с внутренней фокализацией: мы видим мир глазами Бенедикта, слышим его мысли, и это создаёт полное погружение в зеленовато-коричневую воду местного аквариума с оптикой, притуманенной малообразованностью главного героя. Этакого Чарли Гордона.

Погружение в аквариум – медленное. И когда мы уже погрузились, прицепились своими псевдоподиями к тинистым стенкам, уютно вжились в этот мирок, вползает мысль: не хватит ли педалировать сочный язык и яркие сценки? Кондуктор, где сюжет? И только далеко за середину доходит, что сюжета в общем нет, есть только жизнь Бенедикта, и за нею интересно следить: чтó еще выдумает автор, чем удивит? И автор выдумывает и удивляет. Если отбросить подробности быта, наполовину дремуче-деградировавшего, наполовину уныло-советского, то «Кысь» – роман о любви к книгам! Вот уж неожиданность – в мирке, где настоящих книг осталось крайне мало (прошло триста лет после Взрыва) и где оставшиеся книги жёстко изымаются властью у населения. Изымаются с той же яростью, как в «Фаренгейте 451°» (1953), но с выворотом наизнанку. Здесь «санитары» охотятся за книгами не для того, чтобы сжечь, а чтобы спасти – в буквальном смысле спасти от порчи и гибели, спрятать в «спецхран», чтобы их могли читать только избранные – мурзы малые и большие. Но начитанные мурзы ничем не лучше неначитанных голубчиков. Впрочем, перерожденцы – те, которые в валенках – хуже всех ))) Действительно, куда без трёхсословности, привычной со школьного курса истории!

Роман – о любви к книгам. В целом и вообще. О любви Татьяны Толстой к книгам. О её недоумении: как же так? за тысячи лет написано столько замечательных текстов, а дремучая, унылая жизнь торжествует? Динамика романа заключается в метаморфозе Бенедикта, который волею случая из серого переписчика текстов на бересте становится тем самым «книжным санитаром» и страстным обожателем чтения книг. Становится, но… при этом не становится ни умнее, ни душевнее. Не в коня корм… Одна только голая… нет, правильнее – животная страсть к чтению, чтению всего подряд – от романов до технических инструкций ))) Интересный такой роман воспитания: взрослеет любовь к чтению, а не человек. И насчет сходства Бенедикта с Чарли Гордоном : их истории – антиподы. Чарли Гордон становится умным и много читает. Бенедикт много читает, но не становится умным. Впрочем, к концу книги Бенедикт (Венедикт, «Благословенный») всё-таки становится немного человечнее, что тотчас выбрасывает его из тухлого семейного социума, отрывает от посконно-кондовой почвы и возносит в небеса над городским пепелищем…

Мрачная атмосфера «Кыси» напоминает атмосферу «Теллурии» (2013), раскинувшей подобный малосюжетный, но необыкновенно яркий текст на просторах Евразии. И теллуровый гвоздь Сорокина вполне соотносится с крюком «санитара», крюком, которым ловко управляется Бенедикт, чтобы добыть еще одну «старопечатную» книгу. В романе не сказано про других «санитаров», но Бенедикт, прочитавший все книги у тестя, зависит от новых книг, как наркоман. Теллуровый гвоздь даёт недолгое счастье тому, в чью голову его вбили. Бенедикт добывает своим крюком новые книги и вбивает их в свою голову, как теллуровые гвозди…

Цепь событий медленно накручивается на барабан и вытаскивает из колодца ржавое ведро кульминации: переворот и кинематографичный финал: резкий переход от привычной вязкой жизни городка к прозрачному простору с запахом гари…

Роман с открытым финалом. Действительно, какой ещё может быть финал у книги без сюжета?

------------------------------------------
*) Интересная деталь: Фёдор Кузьмич (1776–1864) – старец, живший в Сибири. Ещё при его жизни возникла легенда, что старец – император Александр I, который инсценировал свою смерть и стал скитальцем. Правдивость этой легенды историками однозначно не определена (Википедия). Суетливый мутантец Фёдор Кузьмич из «Кыси», естественно, ничего общего с сибирским старцем не имеет.
**) «О мышах и людях» – повесть Стейнбека (1937): «Повесть можно рассматривать как притчу об огромной энергии умственно отсталого Ленни, которая лежит под спудом и, когда слепо прорывается наружу, почти всегда несёт разрушение» (из аннотации). В «Кыси» Бенедикт изображён здоровым, сильным парнем, и его благоприобретённая любовь к чтению тоже слепо прорывается наружу и несёт разрушение. На фоне мышиной экономики.

Не в книгах Болезнь, мил человек, а в головах.

Неожиданная для меня книга. Я к ней давно примеривалась, а вот руки дошли только сейчас. И вот не могу сказать, что в восторге от прочитанного. Язык мне скорее не понравился, герои то ли люди, то ли не люди во всех отношениях, да и сама картинка получилась несколько лубочной. Но все же я книгу оценила, надеюсь, что и поняла.
Первая треть откровенно затянута, так что я прекрасно пойму тех, кто все же сдался раньше времени. Мне стоило немало решимости не бросить чтение где-то там. Но вот потом все изменилось, стало увлекательней, да и события наконец-то стали сменять одно другое, не тормозить.
О чем эта книга? Да о многом, но прежде всего о людях.
200 лет прошло со взрыва. Прошлое сменила новая реальность.

А зовется наш город, родная сторонка, — Федор-Кузьмичск, а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а еще до того — Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а совсем прежде — Москва.

И населяют его Прежние (те, кто жил еще до взрыва, практически бессмертные), перерожденцы всякие (больше похожие на домашний скот), да остальные голубчики. И у многих есть последствия этого самого взрыва - уродство или какие-то способности. Пропали прошлые знания, мир наполнен суевериями, да разными байками. Например, верят голубчики, что живет в лесу кысь.

Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: «Кы-ысь! Кы-ысь!» — а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! — а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет.

Но отсутствие знаний это не самое страшное.
Главный герой книги Бенедикт, сын прежней. Он с легкой руки матери работает писчим - переписывает стихи и истории, хорошо нам с вами известные, которые местный правитель Федор Кузьмич выдает за свои и кидает в массы. Бенедикт - обычный представитель голубчиков своего времени. Но вот попали в его руки книги, недоступные другим, и он поглощает их одну за другой, погружается в другие миры, представляет себя другим человеком, изучает новые знания. И сам себя теперь считает образованным человеком. Ради книги, ради искусства он теперь готов на многое.

Что спасем из горящего дома? Что унесем с собой на необитаемый остров? — вечный вопрос! А ведь долго когда-то препирались всуе на летних верандах, на зимних кухнях, а то со случайными попутчиками на междугородных поездах! Какие три книги самые ценные в мире? Какие дороже всего сердцу? Вот ты, юноша, что бы вынес из горящего дома?

Сколько же вопросов, совсем даже не риторических для Бенедикта и других героев, задает автор. И Бенедикту придется на них отвечать.
Главный герой вполне себе освоил буквы: "аз", "буки", "веди" ... Но этого недостаточно.

— Ты еще азбуку не освоил. Дикий человек.
— Степь да степь кругом, — ни к селу ни к городу сказал Лев Львович сквозь зубы.
— Я не освоил?! — поразился Бенедикт. — Я?! Да я!.. Да ить!.. Да я знаете сколько книг перечитамши? Сколько переписамши?!
— Да хоть тыщу…
— Больше!
— …хоть тыщу, все равно. Читать ты по сути дела не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, жизненную азбуку не освоил!

Я сначала попыталась эту книгу слушать. К слову, версия в исполнении Алексея Дубровского мне не зашла, слишком много музыки, к тому же периодически заглушающей голос. А вот чтение Светланы Репиной меня устроило больше. Правда, потом я все же перешла к чтению. Многое теряется при прослушивании. Так, например, непросто услышать "АРУЖЫЕ", "У меня ОНЕВЕРСТЕЦКОЕ АБРАЗАВАНИЕ".

— Да ведь все равно уже, Никита Иваныч… Какая разница…
— Нет, не все равно! Не все равно! Неужели так трудно орфоэпию усвоить?!

А наше все Пушкин! Никита Иваныч произносит его фамилию с заглавной буквы, с соответствующей данью уважения, для него это вполне конкретное имя собственное. А вот для Бенедикта это не больше, чем "буратина" вырезанное им, вот и произносит он его уже иначе - "пушкин". Ценимое им искусство, так и остается просто бессмысленными словами. Чтение ради чтения. Словно кысь, чужой разум поедающая. И как легко вертеть такими вот Бенедиктами. Нет, это вот надо читать, перед глазами видеть.
Эта книга многогранна. Вот вроде и сказка, но сколько параллелей, актуальных 30 лет назад, 20 лет назад, да и сейчас не менее актуальных. И грустно от этого. И выбор главного героя ужасает. Вот только автор все же преподнесет в финале сюрприз. Может не все еще потеряно?
Но советовать все же не рискну.

Нет, это не просто рассказ, это что-то гениальное! Просто шедевр, на мой взгляд! Извините, не могу сдержать эмоций, но тут речь о начинающем писателе и его внутренних мытарствах. А эта тема всегда меня интересовала. Представьте себе, что вам очень хочется что-то делать, вы стараетесь, лезете из кожи вон, вроде бы чувствуя свои способности. Но как-то очень туго двигается процесс, будто вашей телеге не хватает смазки. И вы сами от себя в восторге, но успех почему-то не торопится вас посетить. Но ладно бы только это...

А рядом всегда найдётся тот, кто и вовсе не собирается ничего писать, зато его приметливость, наблюдательность и знание жизни в разы больше вашей, как и литературная даровитость. Но он спокоен и уравновешен и не потеет как вы, стараясь кому-то и что-то доказать. И вы в этом убеждаетесь, после того как представили ему на суд ваше литературное творение, потому как в глуши больше некому. А кроме того, он ещё ваш ученик и совсем ещё молод, а чувство такое, что мудрее на целую жизнь. Вот эта ситуация! Были муки, а теперь стало ещё больше!

И весь диалог этих двух героев мне снова напомнил чеховскую прозу, хорошо увитую щедрым нагибинским слогом. Остроумно, интересно и даже с долей юмора! Учителя жалко, ученик восхитил, ситуация позабавила. А когда в конце я узнала имя нашего юного и мудрого будущего писателя, давшего фору своему учителю, у меня буквально брызнули слёзы. От удивления, умиления и радости, словно ты неожиданно встретил человека, которого давно знал, но никогда не видел. Имя не открою, читайте, вам понравится!

«Кысь» Татьяны Толстой – книга странная. Первые несколько десятков страниц «проглатываются» с интересом, читатель разбирается в антиутопичном мире после апокалипсиса, видит поток авторской сатиры, погружается в необычный стиль, придающий постапокалиптике сказочную просторечность. Но ближе к концу можно обнаружить, что за необычным миром нет интересного сюжета, сатиры здесь даже слишком много, а в авторском стиле можно попросту утонуть, так и не найдя душевных персонажей и запоминающихся образов.
«Кысь» – это история становления героя. Бенедикт живёт в мире после некоего «Взрыва», который всё изменил. Люди деградировали по всем фронтам, и выживание поставлено во главу угла. Здесь необходимо охотиться на мышей ради еды и одежды, заново изобретать колесо, коромысло и письменность, и беречь огонь как зеницу ока, а то придётся бежать за угольком к соседям. Вместе с этим, не стоит уходить из поселения далеко, а то мало ли кого или что встретишь… может даже саму Кысь, которую мало кто видел, да и те рассказать уже не могут.
«Кысь» – роман, который мне не понравился. Да, витиеватый стиль и социальная постапокалиптика заслуживают внимания, но мне бы хотелось ещё интересных персонажей и сюжет. Да и градус мрачности бы снизить. Короче, произведение явно не для меня.

Ну, великая книга, что тут скажешь.
Как и любая книга Юрия Коваля.
А в эту еще и дневники входят! Днев-ни-ки! (А также ночники, вечерники (кое-какие буквы смело можно менять местами) и утренники - если смотреть на записную книжку сквозь призму времени суток). Это же прикосновение к миру, из которого вышли и Вася Куролесов, и недопесок Наполеон Третий, и капитан Суер-Выер с милиционером Шурой! В общем, кому я объясняю? Уж на Ливлибе знают цену дневниковым записям любимых писателей.
Но дневников в книге мало, да - об этом тоже надо сказать. Вероятно, Юрий Иосифович был не большой любитель дневники вести. Что ж, есть хоть сколько-то - и на этом огромное спасибо!
Помимо дневников (которых все же маловато, как ни крути) книга содержит в себе рисунки автора - и в этом еще один ее несомненный плюс (капля в море плюсов), так как здорово иметь рисунки любимого писателя под рукой в печатном виде, спрятанными под одну обложку (так-то в полные собрания сочинений почему-то до сих пор авторские рисунки (и фото картин) не включают - что, как ни крути, не есть правильно).
Дневники и рисунки - это для меня, конечно, сердцевина книги, пышущая жаром косточка вроде персиковой.
А мякотью и кожицей вокруг нее - очерки. Внимательные, уважительные и важные - как в литературном смысле, так и в человеческом.
А веточкой с листочком над очерками - "Самая легкая лодка в мире" (с авторскими иллюстрациями), которую, есть подозрение, в книгу включили дополнительной солидности ради. Но пришлась она очень кстати - потому что в какой-то момент выныривает из нехудожественного текста как дельфин из соленой воды, чтобы явить собой то, о чем читатель во время чтения дневника думал, а во время чтения очерков будет думать - удивительную, могучую, уникальную литературу Юрия Коваля.
Так вот и выходит: смотришь на море и думаешь о дельфинах, смотришь на дельфинов - и думаешь о море.
Сидишь в пустом офисе и дописываешь отзыв.

Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! — а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! — а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет

Постапокалипсис-антиутопию "Кысь" я читала очень давно, лет 15 назад. И в первый раз я не особо ее оценила. А недавно что-то захотелось слегка освежить свои впечатления. И могу сказать, что роман прекрасный.
После некого Взрыва мутируют растения, животные, люди, мир скатывается в невежество, мышление и речь становятся очень примитивным. Новые люди рождаются с различными уродствами, а небольшая часть выживших перестают стареть, сохраняют разум и с ужасом за всем наблюдают. Говорят здесь все на наречии, которое может с непривычки усложнять чтение, но к нему быстро привыкаешь: к рваным фразам, некой пошлости, низменности и глупости.
Отличная книга, есть о чем поразмышлять.
А кто же такая там самая Кысь, что лишает разума? А это сам человек и есть...

Идея публиковаться вместе оказалась хороша: не только потому, что сёстры, а ещё и потому, что в их различии и сходстве заложена некая фундаментальная гармония. Так не хочется писать о следовании литературной традиции и об аристократии, но не получается: эта крепкая проза – явно не стандартный продукт 1980-х – 2000-х. Толстые определённо не участвуют в решении вопроса «есть литература в современной России или нет».

Они пишут своей жизнью, собой – даже читая у Наталии рассказы с другими именами героинь, понимаешь, что Марина недалеко ушла от автора. Они спокойно критичны по отношению к современности и к брежневской эпохе, Наталия с чуть более мягкой иронией, иногда просто юмором, Татьяна – со всей немалой силой своей насмешливости. Увы, жизнь заслужила такое отношение. Плюс литературное достоинство – всё уместно, всё логично, ни добавить, ни прибавить.

После рассказов Наталии Никитишны на день испортилось настроение: да неужто даже в культурной столице было так затхло и пошло при Советах; неужто Чёрная речка была почти краем света? Читая Татьяну Никитичну (она не простит фамильярности), напротив, с неким даже удовлетворением понимаешь, что жизнь такова, не изменить её, и наблюдаем дальше, желательно, со стороны, оголтелость политкорректности, рирайтинг товарищей петелиных и ждём нового «Титаника». «Ну если подходить так, без ума, то возможности, конечно, безграничные.»

Собственно, почти все включённые заметки Татьяны я уже раньше читал, ну и ничего, прочиталось снова бодренько так. И ещё прочитается вкусно. И дай Бог сёстрам долгой литературной жизни.

Такая вот история человека, который долго думал, что он сын еврея , носил с детства прилепленное и кулаками прибитое к нему слово «жид» и вдруг узнал , что он чистокровный русак и , кажется , его это совсем не обрадовало. И даже очень сильно не обрадовало:

Народ, считавшийся интернационалистом, обернулся черносотенцем-охотнорядцем. Провозгласив демократию, он всем существом своим потянулся к фашизму.
Получив свободу, он спит и видит задушить ее хилые ростки: независимую прессу и другие средства информации, шумную музыку молодежи, отказ от тошнотворных сексуальных табу. Телевидение завалено требованиями: прекратить, запретить, не пускать, посадить, расстрелять - рок-певцов, художников-концептуалистов, композиторов авангарда, поэтов-заумщиков, всех, кто не соответствует нормам старого, доброго соцреализма.
И больше жизни возлюбил мой странный народ несчастного придурка Николая II, принявшего мученическую смерть. Но ведь недаром же последнего царя называли в старой России "кровавым". При нем пролилось много невинной крови, стреляли по мирным гражданам. "Патронов не жалеть!" -- дворец не отменил приказа Трепова. Великий поэт Мандельштам, великий режиссер Мейерхольд, великий ученый и религиозный мыслитель Флоренский приняли еще более мученическую смерть, сами не повинные ни в единой кровиночке, одарившие страну и мир великими дарами души и ума, но о них народ не рыдал.
Этот липовый монархизм можно сравнить лишь с внезапной и такой же липовой религиозностью. Едва ли найдется на свете другой народ, столь чуждый истинному религиозному чувству, как русский. Тепло верующих всю жизнь искал Лесков и находил лишь в бедных чудаках, теперь бы он и таких не нашел.
Вместо веры какая-то холодная, остервенелая церковность, сухая страсть к обряду, без бога в душе. Неверующие люди, выламываясь друг перед другом, крестят детей, освящают все, что можно и нельзя: магазины, клубы, конторы, жульнические банки, блудодейные сауны, кабаки, игорные дома. Русские всегда были сильны в ересях, сектантстве, их нынешнее усердие в православии отдает сектантским вызовом и перехлестом.

Собственно эта метафора и есть главное наполнение книги. Русофобская ли повесть получилась ? Да, безусловно. И очень.
Но вот такая она правда, высказанная не матом . Пришедший позже Пелевин был лаконичнее и высказался в том духе , что о русском народе можно либо матюгом либо молчать.
И если бы таких , как Нагибин, умеющих выдать точный эпитет про

Совки, исповедующие героическую мораль, но лишенные обычной, на каждый день ….которые нищенствуют, разлагаются, злобствуют друг на друга, и все скопом - на весь остальной мир.

было бы значительно больше , то и общество было бы намного здоровее .

ТОМАС ЛАНИР «ТЕННЕССИ» УИЛЬЯМС III — американский драматург и прозаик, получил две Пулитцеровские премии – за «Трамвай „Желание“» и «Кошку на раскалённой крыше» и премию «Тони». Уильямс дважды выдвигался на соискание премии Оскар как лучший сценарист – в 1952 г. за фильм «Трамвай «Желание» и в 1957 г. за снятый Элией Казаном фильм «Куколка», в основу которого легли его две одноактные пьесы «Двадцать семь тележек с хлопком» и «Несъедобный ужин».

Виталий Вульф (литературовед и критик) так отзывался о писателе: «Драматург ничего не сочинял. Он описывал то, что было им пережито. Все свои мысли, чувства, ощущения Уильямс выражал через женские образы… Когда-то он сказал о героине «Трамвая «Желание»: «Бланш – это я». Почему его так любят играть актрисы? Потому что ни у одного автора в ХХ веке нет таких блистательных женских ролей. Героини Уильямса – женщины странные, ни на кого не похожие. Они хотят дарить счастье, а дарить некому».

Теннесси Уильямс - драматург, который подарил миру множество поистине гениальных пьес и рассказов. Человек, который прожил долгую и сложную жизнь, но никогда не сдавался. И эта книга – его откровенное самовыражение, в чем-то схожее со свободными ассоциациями, где прошлое и настоящее сливаются в единый поток, что бы однажды соприкоснуться в 1975 году.

«По ходу книги мне придется много говорить о любви, больше о плотской, но и о духовной тоже. Для человека, так часто бывавшего на краю пропасти, я прожил удивительно счастливую жизнь, в которой было много удовольствия — и чистого, и нечистого.»

Эти Мемуары не о творчестве Уильямся, потому что оно говорит само за себя. Они о нем и важных для него людях. И я не уверена в том что нужно писать об этой книге, слишком уж она неоднозначная.
Ранние годы Уильямс описывает скупо и всячески избегает говорить о семье. А начиная с 1929 года (обучение в университете) все его рассказы сводятся к мужчинам. Вначале юноши, которые его привлекали, после мужчины с которыми он спал, которых желал и получал. Это была нескончаемая череда лиц и мест, стенография событий. Период плотской несдержанности? Возможно.
Начиная с сороковых годов акцент смещается на постановки его пьес. Он рассказывает о работе с актерами и режиссерами, о реакциях публики и том как воспринимал критику. И эта часть уже более личная, она не только о том, что происходило, но и о том что он чувствовал и переживал:

«Когда меня интервьюируют, я инстинктивно начинаю выпендриваться и вести себя возмутительно, лишь бы «материал» был интересным. Зачем? Наверное, мне надо лишний раз убедить мир, что я все еще существую, и сделать этот факт предметом интереса и развлечения для публики.»

Это было время его триумфа и самых значимых пьес, время с Френком Мерло и затишье перед бурей. В 1963 году Фрэнки умер от рака легких и вместе с ним умерла частичка самого Уильямса.

«Я был на пороге самого страшного периода в моей жизни. Начинался он постепенно.
Пока Фрэнк не заболел, я был счастлив. Он обладал даром творить жизнь, а когда он ушел, я не мог примирить себя со своей жизнью. У меня началась семилетняя депрессия.»

И эта часть далась мне с огромным трудом, Уильямс смог передать весь ужас того времени, давящее чувство безысходности и тьмы, что окутывает с головой. Безысходность и безумие были столь явственны, что мне приходилось напоминать себе, что я об этом лишь читаю, что это не я, не со мной. Это было страшно. И в тоже время это были самые откровенные и личные слова в этой книге, потому что до этого я читала и находила лишь отголоски самого автора, спрятанные за чередой замечательных и значимых людей. И вот он сам.

Да, пьесы Теннесси Уильямса не просто говорят сами за себя, они и есть он, самое правдивое из воплощений. Эта же «вещица», как он сам её называл, лишь хроника прошлого и настоящего, так сказать «сценическая площадка для dramatis personae».

«Может быть, я — простая машинка, печатная машинка. Заведенная печатная машинка, заведенный писатель. Но это — моя жизнь, а то, что в этих «Мемуарах» — только отдаленная периферия того, что является моей настоящей жизнью, потому что моя настоящая жизнь — это работа.»

Закончив читать, я не хочу заниматься анализом или разбирать книгу по косточкам, она в этом не нуждается, как и в оценке, которую невозможно поставить жизни другого человека.
«Я живу, как цыган, я — кочевник. Ни одно место надолго не кажется мне надежным — даже моя собственная шкура.»

Что ж, я надеюсь вы наконец-то нашли своё пристанище на маленькой ферме с привлекательным молодым шофером-садовником и выращиваете там гусей и коз. Покойтесь с миром, Теннесси Уильямс, вы это заслужили как никто.

Однажды я увидела "кошку на раскаленной крыше". Совершенно случайно, по телевизору. Мне было лет 15-16-ть, и я не имела не малейшего понятия о существования теннесси от слова "совсем". Но фильм меня околдовал, просто не могла оторваться от экрана до самого финала. О, эти прекрасные пол ньюмен, элизабет тейлор и монументальный дед, игравший папашу. И мерзкие детки старшего сына с их мамашей, смахивающей на пекинеса. Они были очень простецкие, временами вульгарные и великолепные.
Примерно такое же впечатление произвели и мемуары теннесси, я даже еще раз пересмотрела фильм и заново влюбилась в него. Автор безумно откровенен; временами вульгарен и непоследователен (скачет из одного периода жизни в другой), но весьма мастерски; пишет об обыденном так, что не оторвешься; говорит о смешном так, что становится грустно, и о печальном так, что смех сквозь слезы. И обожает женщин (друзей и актрис, игравших в его пьесах), будучи гомосексуалистом.

И еще теннесси любит чехова. А это вообще мое слабое место. Ежели какой чувак не из нашенских любит чехова, то я все. Я ваша навеки, как говорится.

Часто говорят, что наивысшее литературное влияние на меня оказал Лоуренс. Да, Лоуренс в моем литературном воспитании был в высшей степени фигурой simpatico (симпатичной), но Чехов по своему влиянию превосходит все - если вообще было какое-нибудь влияние, кроме моих собственных наклонностей - в чем я не очень уверен, и, наверное, никогда не буду уверен...

Ибо по моему мнению никто лучше чехонте не раскрыл нашенскую душу и драму маленького, ничтожного человека.

Тем летом я полюбил Антона Чехова, по крайней мере, его рассказы. Они ввели меня в мир восприимчивой, отзывчивой литературы, что мне было в то время очень близко. Теперь я понимаю, что у него очень многое скрыто под текстом. Я все еще люблю тонкую поэтичность его письма, а "Чайку" считаю величайшей современной пьесой, может быть, единственное исключение - "Мамаша Кураж" Бертольда Брехта.

Так что все его темы, его герои, это не только личное, выплеснутое на страницы пьес, но и, безусловно, чеховское.

Я ведь часто писал о людях вообще без всякого величия — по крайней мере, на поверхности. Я писал о «маленьких людях». Но действительно ли они «маленькие»? Иногда я думаю, что существует только маленькое понимание людей. Живущий, чувствующий с такой интенсивностью человек не может быть маленьким — если измерить всю его глубину, то окажется, что любой из этих «маленьких людей» живет так напряженно, что я могу это напряжение использовать, как писатель.

Мемуары по большей части личностные, о творческом процессе рассказывается скорее опосредованно. А я просто обожаю такой подход. Ну потому что творчество действительно говорит само за себя, однако оно неотделимо, совершенно неотделимо от того, что происходит в жизни творца. Тем более, что теннесси, как многие из писателей, брал сюжеты из жизни, буквально из собственной жизни.

Почему я сопротивляюсь идее писать о моих пьесах? Дело в том, что пьесы — самый важный элемент моей жизни в течение Бог знает скольких лет. Но пьесы говорят сами за себя, я так чувствую. А моя жизнь — не говорит, но она достаточно замечательна, в том числе этим непрерывным состязанием с сумасшествием, для того, чтобы быть изложенной на бумаге. Еще чувствую, что моя привычка работать — куда более приватная вещь, чем мое дневное и ночное существование.

Поэтому "татуированная роза" посвящена любимому человеку, "стеклянный зверинец" - калька с его собственной семьи, а "римская весна миссис стоун" - эх, как бы не самого себя вывел теннесси в образе богатой немолодой актрисы, влюбившейся в молоденького жиголо.
А как он любит немолодых, несчастливых женщин, у которых все не сбылось и все позади: мечты и надежды, сама жизнь. Они самые лучшие его героини. Вообще у него самые прекрасные персонажи именно женщины.

Интересно было почитать о своеобразной терпимости в отношении сексуальных меньшинств. В "приличное" общество им ходу, конечно, не было, но в тюрьму не сажали (как в англии, к примеру). Поэтому в той же литературной тусовке уже в 40-хх гг. прошлого века можно было выбрать: притворяться натуралом или не притворяться. Теннесси тоже выбрал и без малейшего сомнения вычеркивал святош и ханжей из своей жизни.
Причем, определился он довольно поздно, и даже влюблялся в девушек, и даже имел гетеросексуальные романы. Но девушки в основной массе были все слишком приличные, то есть не дай поцелуя без любви, чего уж там говорить про остальное. Короче, кто знает, кабы не эта женская несгибаемость в вопросах секса, может, чувак и стал бы еще отцом семейства и настрогал кучу маленьких теннесси.

И ужасно, ужасно понравилось, с какой любовью написано о сестре, которую мать буквально уничтожила, доведя до сумасшествия, а потом добила лоботомией. А брат не бросил ее и не стыдился перед своим друзьями и знакомыми, и делал все, чтобы облегчить ее печальное существование. Это очень-очень трогательно.
Теннесси вообще очень порядочный человек в отношении своих близких и любимых. Не щадит и не оправдывает себя, если сказал или сделал что-то дурное. Когда бывший любовник смертельно заболел, то он вернулся и был с ним до конца. И после сам чуть не сошел с ума. И спустя долгое время пишет мемуары, а фотография фрэнка стоит на столе, как более двадцати лет лежали в бумажнике фотографии еще одного близкого человека - кипа, умершего молодым.

А вообще стоит прочитать мемуары хотя бы из-за того, как теннесси уделал евтушенко, назвав "капиталистической свиньей", когда тот в американском ресторане начал заказывать дорогущее шампанское и прочее пойло, похваляясь своими финансами. И стал приглашать пожить в ссср на отчисления от пьес (которые ставили в наших театрах), на голубом глазу заявляя, что в сссрах с гомосексуалистами проблем ни разу нет. А теннесси ржал про себя и вежливо отказывался в стиле: "Нет, уж лучше вы к нам". Мол, отжимайтесь куда подальше, товарищ поэт, со своей колымой. Это было просто эпично.