5

Я не люблю перечитывать книги; по крайней мере, я не люблю перечитывать те, которые еще не стерлись из памяти. Редко какая вещь вызывает желание, едва закрыв последнюю страницу, вернуться в начало и заново погрузиться в повествование — открывая новые пласты и смакуя особо полюбившиеся детали.

Я не люблю покупать книги, которые уже читала. Моя библиотека наполовину продумана, наполовину спонтанна, но редко когда в ней найдется вещь, изначально прочитанная с монитора или взятая напрокат у друзей.

Я не думала, что «Мятежные ангелы» смогут пополнить список столь редких исключений.

Прежде всего, это очень красиво.

Красивая композиция: чередование двух линий, двух взглядов и больше — двух личных миров. Сознание формирует бытие — концепция очень в духе профессорских рассуждений, и если единственная объективная реальность в сознании, то здесь их две. Бытие умницы и красавицы (нет-что-вы-совсем-не-цыганки), влюбленной (или-уже-не-совсем) в своего наставника, и бытие англиканского священника и ученого, что пребывает в любимом моем состоянии — пытаясь сохранить равновесие ровно на границе. На-границе-всего-со-всем, как водится.

Красивое развитие сюжета: случайными мазками, которые тщательно продуманы и при этом ненавязчивы; не французский импрессионизм, но что-то близкое живописи Врубеля. Знаете, такие кристаллические пятна на холсте и сложные, сумрачные цвета.

Это сюжет-без-сюжета. Книга наполнена событиями — большими и малыми, — но ощущения их книжности нет; нет и мысли, что они как-то на сюжет работают. Они просто происходят, как в жизни. Динамика почти не ощущается, но это не делает повествование скучным и затянутым — о нет, совсем наоборот...
Думается мне, всё дело в дистанции. Был у нас на лекциях по аудио-видео-кино такой разговор: режиссер может вовлекать зрителя в сюжет, делать его частью сюжета и полноправным героем происходящего, а может и максимально от сюжета дистанцировать, заставить смотреть со стороны, с высоты — откуда угодно, но объективно и не вовлекаясь.
Дэвис, кажется, свел дистанцию не то к нулю, не то к минус бесконечности.

Красивый контраст: писатель вовлекает в такое мастерски прописанное пространство, что даже мыслей о его не-настоящности не возникает. Он погружает в университетский мир, населенный людьми от науки, а значит не от мира сего, но всё же — людьми, со своими слабостями и пороками. А потом добавляет цвета, по капле вводя мир совсем другой; яркий, дикий, самобытный, по-цыгански открытый и замкнутый на себя одновременно.

Мистер Холлиер, какие же это окаменелости?
Мистер Холлиер, если сознание формирует бытие, то окаменели здесь вовсе не эксцентричная госпожа Лаутаро, не Ерко и не те древние культуры, в которых вы ищете то, что лежит на поверхности и само просится в руки.

Красивая мифология: помимо библейских аллюзий и интересных, каких-то особенно живых разговоров об искусстве, науке, легендах и мифах, она раскрывается и через самих героев. Кто есть Парлабейн, если не трикстер? Тот, чья роль — путаться под ногами и вышибать из-под них почву, играть, насмехаться, провоцировать на гнев, злость, раздражение... и на осознание чего-то важного. Своего корня, быть может. Самой-сути-себя.

Красивое оформление: такую книгу действительно хочется поставить на полку. Когда таких книг три, и каждая оформлена подобающе — сделать это хочется втройне.

Ну и просто цитата. Красивая, как же иначе.

Мы склонны думать, что человеческое познание прогрессивно: поскольку мы сами знаем все больше и больше, из этого должно следовать, что наши деды знали меньше нас, а прадеды еще меньше. Но правдоподобна и другая теория: может быть, мы просто в разное время узнаем вещи с разных сторон и разными путями. И это проливает новый свет на всю мифологию: мифы не мертвы, просто мы их теперь по-другому понимаем и по-другому применяем. Если вы думаете, что суеверие умерло, зайдите как-нибудь на экзамен и посмотрите, сколько всяческих амулетов и талисманов притаскивают с собой студенты.