4

Но слёзы лились ручьями, и вскоре вокруг неё образовалась большая лужа дюйма в четыре глубиной.

Новый свет не отпускает меня уже второй месяц, к тому же новое задание "Долгой прогулки" ознаменовалось неожиданными совпадениями.

До 31 января Купер был мне неизвестен. Ни одного фильма про Чингачгука я не смотрела, только слышала песенку Чернецкого:

И снова супербизоны
Ложатся в пыль Аризоны...

Но песня совсем не об Америке, а о другой большой стране и восприятии тех фильмов.

Третью книгу из цикла о Кожаном чулке брать не хотелось, так как привыкла читать циклы сначала, и выбор пал на малопопулярную "Долину Виш-Тон-Виш".
Книга открывается двумя предисловиями автора, поясняющими читателю исторический контекст легенды о Миантонимо и войне короля Филиппа. Во втором предисловии Купер извиняется за множество допущенных при первоначальном издании книги ошибок. Но видимо, и в последующих прижизненных изданиях не всё было исправлено. Например, это описание индейского воина:

Прямая поза, отстраненный и великодушный
взгляд, так часто облагораживавший его лик, имели близкое сходство со статуей пифийского Аполлона.

(привет Гомеру, избирательность внимания в силе).
Многочисленные подробные примечания помогали уточнить нестыкующееся и не утонуть в отсылках к Библии.

Религия пуритан - одна из основных тем книги. Автор иронизирует над узостью мышления, однозначностью и непримиримостью суждений образованных и начитанных белых, сомневается в правильности их пути к совершенству.

Имеются некоторые основания верить, что великий прародитель зла давно глядел недобрым оком на образцы миролюбия и непреклонной нравственности, которые колонисты Новой Англии насаждали среди остальных христиан.

Такую характеристику даёт Купер пастору Мику Вулфу, получившему образование в Гарварде и должному являться нравственной мерой для других жителей долины:

Короче, то была смесь показного милосердия с верой в надежду исключительно для себя; неутомимости служения с холодной внешностью; пренебрежения к себе с самодовольной уверенностью и безропотного смирения перед преходящим злом с самыми высокомерными духовными притязаниями, что в определенной степени делало его человеком, которого так же трудно понять, как и описать.

А вот как проходило богослужение в его церкви, заменявшее колонистам все прочие развлечения:

Пастор совершил краткую вступительную молитву, прочел отрывок из Священного Писания, продекламировал стихи псалма и вместе со всеми объединился в странной гнусавой мелодии, с помощью которой его паства силилась сделать молитву вдвойне приятной, а закончил свое долгое и усердное духовное ристалище прозаическим обращением к Богу минут на сорок, причем сделал прямой намек не только на субъекта своего недавнего допроса, но и на разные прочие семейные интересы своих прихожан — и все это без какого-либо отступления от обычного рвения с собственной стороны или от привычного внимания и полного соблюдения приличий со стороны паствы.

Из его проповедей и длинных пространных монологов старого солдата Марка Хиткоута христианство представлялось не религией любви и милосердия, а учением подавления любых не схожих с мыслями пуритан мнений, запугивания несогласных, унижения краснокожих. Странной для меня особенностью было излишнее цитирование Ветхого Завета, перечисление плохо знающим английский язык индейцам различных божьих наказаний и упоминания множества падших ангелов. Архангелов и Христа я не нашла. Конанчет и Метаком каждый раз спокойно выслушивали эти пространные речи и повторяли своё мнение, что все равны и места всем хватит, но лучше бы белым уплыть обратно в свою страну восходящего солнца.
Единственным внятным упоминанием Христа были обращённые к жене слова Конанчета:

Нарра-матта, твой народ говорит о странных преданиях. Он говорит, что какой-то справедливый человек умер ради людей всякого цвета. Я не знаю. Конанчет - дитя среди хитрецов и мужчина с воинами.

И автор не зря вкладывает эти слова именно ему, спасшему Уиттала и девочку, проводившему в укрытие белых женщин с детьми, воспитавшему и вернувшему Нарра-Матту родителям. Ему же и достаётся больше всех.
Перед казнью Конанчета пастор грубо перебивал его, не давая высказать более мирные слова, чем его собственные аргументы:

Нас оправдывает закон, нужды страждущего народа и слава Божия.

Он даже не рассматривал возможности помилования для добровольно сдавшегося безоружного врага, считая, что в аду его душа очистится.

Из белых только тугодум (как он сам себя называет) Дадли пожалел индейца, даже предлагал за него выкуп и готов был поручиться, что тот будет жить с ним рядом и не нападёт. Но его затея провалилась.
исполнительный и немного суеверный Дадли с его остроязыкой недоверчивой невестой Фейс (привет фанатичной Вере из "Мёртвой зоны") стали моими любимыми персонажами легенды. На их шутливых препирательствах я отдыхала от пространных проповедей старших Хиткоутов и самодовольных речей бездельников-офицеров. Хоть Дадли и называет себя тугодумом, но сумел же он заставить трусливых ленивых и хвастливых королевских посланников уехать, связав частоту нападения индейцев с фазами луны.

Но Дадли не единственный тугодум, есть ещё брат Фейс, которого все белые считают дурачком. Может, по поведению Уиттал и выглядел слабоумным, хотя чего особенного в том, что он в боях не участвовал и, прожив много лет в лесу, набросился на хлеб. Вот самая первая сказанная им фраза:

 Не иначе как дьявол вселился во всю отару и во всех жеребят тоже. Я ругал их и говорил с ними, как будто они мои родичи, и все-таки ни доброе слово, ни непотребные речи не заставили их послушаться совета. Что-то пугает их в лесу в этот раз на заходе солнца, хозяин. Иначе жеребятам, которых я летом перегонял через лес, не годится так скверно обходиться с тем, кого им следовало бы признавать за своего друга.

Запоминает и делает выводы, почти единственный из белых освоил образную речь индейцев и выучил их язык. Правда, считать до ста не умеет и особо не проявляет интереса к религии. Наблюдателен, первым опознал убитого барана по шерсти на ноже:

"— Прямые Рога наткнулся на куст острее колючек! Стальной нож, немного сухих листьев и обломанные ветки сделали бы жаркое из самого старого барана с колокольчиком. Я знаю, что волос у всех моих овечек рыжеватый, и я насчитал их пять на закате. Это как раз столько, сколько продиралось сквозь подлесок, когда я освободил их от пут поутру. Но на тридцати шести спинах не может расти тридцать семь шкур с ненастриженной шерстью. Хозяин знает это, потому что он ученый и умеет считать до ста!

Образную индейскую манеру речи освоил и Контент Хиткоут. Снова игра смыслов имени, "согласный, довольный". Часто именно Контент успешно вёл переговоры с индейцами, не резонёрствовал, говорил с ними на равных. Из белых ему досталось больше всех: два раза поджигали дом, потерял дочь, за ней и жену, ещё полвека после описанных событий жил один.

Финал легенды стал для меня полной неожиданностью, на два дня выбившей меня из колеи. Только сейчас, поостыв, я смогла написать что-то более менее вразумительное. Вчера бы получились эмоциональные вопли: "Почему же именно так?!" И цитата из "Алисы в стране чудес" в начале моей рецензии не случайна.

Во многих рецензиях на книги Купера отмечают, что финал предсказуем сразу и все ружья выстреливают вовремя. В моём случае, в середине и конце легенды я не могла предсказать сюжет, а последнее ружьё о судье английского короля и таинственном кольце выстрелило только в критической статье, помещённой как послесловие.

Это легенда, а что же реальность?

Приложения в конце книги дают возможность посмотреть на те события с разных сторон: глазами прожившей 11 недель в плену у индейцев миссис Роуландсон, потомка короля Филиппа пастора Уильяма Эйбса и американского писателя Вашингтона Ирвинга, очерком которого Купер пользовался при написании "Долины Виш-Тон-Виш".

Несмотря на пережитые в плену страдания, миссис Роуландсон объективна, что удивительно для середины XVII века. Помимо отрицательного (языческие обряды, голод, избиения пленных) она подмечает и все случаи оказанной ей помощи (индейцы делились с ней пищей,впускали в Вигвамы переночевать, давали лошадь в трудных переходах).

За полтора столетия мало что изменилось в нравах, только численность индейцев сильно сократилась. Современник Купера Уильям Эйбс пишет:

Я убежден в том, что ханжеские молитвы пилигримов, их проповеди и лицемерное благочестие положили начало рабству и деградации цветного населения в американских колониях. Я познал на личном опыте, какое это печальное и отвратительное явление.

Затем он перечисляет случаи, когда белые единоверцы холодно принимали его, отказывались находиться с ним в одном номере гостиницы, позвав на обед выставляли блюда за дверь. Логичный вопрос: зачем тогда звали?
Прошло ещё несколько десятилетий, и в США поставили памятники всем, и героям индейских легенд храбрым воинам королю Филиппу Метакому и Миантонимо,

и перешедшему на сторону белых Ункасу.

Пройдёт ещё век, и цветное население уравняют в правах с белыми.

Таким неожиданно сложным было моё первое знакомство с Купером. Приключения оказались совсем не детскими и грустными. Надеюсь, что бонус будет только смешить.