4 «Когда человек в совершенстве овладевает предметом, он начинает писать так, что едва пи кто-нибудь другой сможет его понять».

Оказывается, даже люди, далёкие от физики, могут вынести из книг, подобных этой, массу интересных мыслей. Суть настоящего гения (физика) есть способность ухватиться за случайную мысль, которая лишь кажется плодом мгновения, а на самом деле заключает в себе вечность. Читаешь про увлечение Нильса Бора философией Кьеркегора и остается только удивляться тому, как яркого представителя науки мог увлечь самый настоящий антинаучный философ. Одно его утверждение «гений, по существу своему, бессознателен – он не представляет доводов» говорит само за себя. Но не отсюда ли берет начало деление ученых на теоретиков и практиков? Первые высказывают теорию и цепляются за нее, довольствуясь словесными доказательствами. Вторые, напротив, рождают мысль, а затем тратят годы, зачастую впустую, на то, чтобы доказать свою теорию опытным путем. Нильс Бор принадлежал ко второй категории. Мысль была для него чисто божественной силой, которую нужно было воплотить в жизнь, сделав ее свободной путем свободы выражения. Вот только как убедиться в том, что подобная мысль не посетила кого-либо несколькими веками ранее? Ведь сколько было научных обществ по всему миру; сколько научных работ напечатано малыми тиражами на непонятных, чужих языках; Бор нашел успокоение в том, что если божественному провидению будет угодно, то истина всегда пробьет для себя дорогу. Тем более, что подсказки лежали на видном месте – недаром Петр Лебедев и Жан Перрен, находясь в разных частях света, практически одинаково нарисовали атом, как микроподобие солнечной системы. Наука оказалась в одном логическом ряду с такими же плодами человеческой мысли, как например религия. Все упирается в простое и емкое слово «Верую!». Таблица Менделеева, своеобразный молитвенник для любого ученого, располагала элементы в порядке возрастания их атомного веса. Любого различия в весе было достаточно, чтобы проявились различия в химическом поведении. Но когда попытались отделить радий от свинца, то не смогли. Нечто неизвестное позволяло атомам обладать совершенно одинаковыми химическими свойствами, но разной массой. Это была самая настоящая ересь, если использовать глоссарий церковников. Природа настолько многогранна, что невозможно описать ее, опираясь только на одну грань. С этим столкнулся Бор. Свет – это поток летящих частиц. Но свет также и череда бегущих волн. А это значит, что бесцельными делались попытки спасти непротиворечивость картины мира. В образе волны есть неограниченность в пространстве. В образе частицы есть сконцентрированность в точке. И потому всегда было так: либо частица — либо волна. Свет умеет вести себя, как волны, но он умеет вести себя и как частицы. Именно невозможность наблюдения одновременно с разных перспектив изучаемой частицы, позволило Бору сделать огромной важности открытие. Ведь в квантовых событиях никак не проследить постепенный «ход вещей». А отсюда следует:
— как совмещаются в единой картине несовместимые начала?
— как соотносится неопределенность случая с точной причинностью?
— где кончается измерительный прибор и начинается измеряемая реальность?
Бор настаивал, что квантовые события — это не членимые на подробности акты. В статистических предсказаниях отражается само устройство материи: прерывность процессов предоставляет свободу случаю. Это кардинально отличалось от подхода Эйнштейна, который отказался рассматривать абсолютное время — единое для всех движущихся тел — именно потому, что никакое наблюдение не могло бы подтвердить его существование! Отсюда и начался конфликт Эйнштейна с Бором. Именно тогда Бор услышал ставшую со временем столь часто повторяемой эйнштейновскую фразу:
— Я не верю, что господь бог играет в кости!
Позднее на конгрессе, перед тем, как должен был выступать Бор, Эйнштейн скажет фразу, которая еще больше полюбилась журналистам:
- Эта теория многое дает, но к тайне Старика она едва ли нас приближает. Во всяком случае я убежден, что Он не бросает кости». Это означало, что, по его мнению, Старуха-Природа на самом деле не прибегает к помощи случая.
Бору оставалось только вспомнить фразу Керькегора про гения, не предоставляющего доводов…
Конечно Бор предоставил неоспоримые доказательства своей правоты. Но это было гораздо позднее. И никак не отразилось на гении Эйнштейна. Кто знает, возможно Бор снова задумался о неслучайном развитии событий в природе после того, как пережил шок от того, что случилось с его соратником Эренфестом. Пятнадцать лет тот пытался вылечить своего сына от психического недуга. Эренфест гостил у Бора, долго говорил с ним. Когда прощался, то казалось, что не хотел уходить. Через четыре дня, 25 сентября, в Лейдене, взяв с собою на водную прогулку обреченного сына Васика, Пауль Эренфест в лодке пытался застрелить сына, чтобы избавить его от всех грядущих мук. Но не та рука была — не убийцы. Он ранил мальчика. И тотчас вторым выстрелом казнил себя. И, к несчастью, не промахнулся. А еще спустя какое-то время, Бор отправиться на морскую прогулку вместе со своим сыном. И доверит ему штурвал. Но в штормовой непогоде крутая волна лизнет по корме, и в первое мгновенье никто не заметит, как смоет она рулевого, а он не позовет на помощь, уверенный в своих силах. А в. следующее мгновенье будет уже поздно. По-видимому, его ударит о борт, и он безгласно пойдет ко дну. И, бросившись к борту, отец уже не увидит его в волнах. А парусник уже отнесет от гибельного места, и это бесконечное мгновенье будет едва ли не единственным за целую жизнь, когда чувство Бора, не спросясь, обгонит страшное понимание происшедшего, и он рванется к воде, но уже ничего не сможет сделать…
А дальше будет война и долгие годы работы над созданием оружия поражения. Попытка убедить Рузвельта не скрывать от русских хода работ по созданию атомной бомбы. И когда Рузвельт пошел ему навстречу в этом вопросе, на пути оказался непробиваемый Черчилль. Видимо, судьба Хиросимы была уже тогда предопределена. Но Бор не мог этого осознать. Как в свое время не мог осознать полностью угрозу нацизма. Гении многогранны и, вероятно, не могут сами служить объектом для собственных исследований. Печально, однако это одновременно и подтверждает наличие свобод, предоставляемых квантовыми полями. Свобода выбора возможна лишь при наличии двух взаимоисключающих событий, совокупность которых и называется квантовой физикой, как принцип дополнительности, открытый Нильсом Бором.