Чтиво от Юрия Володарского (с рецензиями) — 281 книга — стр. 4

5/7

Англичанин Бен Элтон знаменит не только как писатель, но и как сценарист. Шутка ли — этот человек сотрудничал с Queen, придумывал образ мистера Бина для Роуэна Аткинсона, сочинял либретто для Эндрю Ллойда Уэббера, писал гэги для Стивена Фрая и Хью Лори — прежде чем превратиться в мрачного доктора, тот успел побывать эксцентричным комиком. Впрочем, сугубо литературным творчеством Элтон тоже не пренебрегал. За последние 20 лет он сочинил чертову дюжину романов, и практически все они имели немалый успех.

Его проза художественными достоинствами не блещет, да от нее, собственно, этого и не требуется. Элтон прирожденный сатирик — хлесткий, жесткий, язвительный. Не случайно критики охотно награждали его титулами «короля смеха» и «бриллианта юмора». Характерный сарказм писателя зачастую сочетается с элементами фантастики, так что сочиненный в 2007 году роман «Слепая вера» — типичный элтоновский продукт.

Действие книги происходит в не слишком отдаленном будущем, и выглядит это будущее довольно грустно. Изменение климата привело к тому, что половина суши ушла под воду. В жутко перенаселенном Лондоне стоит удушающая тропическая жара, так что грядущая офисная одежда более откровенна, чем нынешняя пляжная. Демократия уступила место махровому тоталитаризму, причем его идеология представляет собой шокирующий симбиоз благочестивого христианства и демонстративного эроса. Теория Дарвина считается страшной ересью. Прививки под запретом, детская смертность доходит до 50%. Все вышеперечисленное не мешает напрочь утратившим критическое отношение к действительности обитателям этого дивного нового мира чувствовать себя абсолютно счастливыми.

По существу Элтон ничего нового не придумал. Он просто изобразил, чем чреваты нынешние климатические трансформации и довел до абсурда уже существующие общественные тенденции. Вам безразличны природные катаклизмы? Глядите, к чему может привести стремительно развивающееся глобальное потепление. Вас не смущает растущее влияние церкви на образование и ее окрики в адрес науки и искусства? Тогда полюбуйтесь, в какое невежество может ввергнуть мир нынешний разгул религиозного мракобесия. Вас не беспокоят уродливые формы корпоративной культуры? Вообразите, что будет, если она распространится не только на офисы, но и на все остальные области жизни. Вы проводите время в «Фейсбуке», «Одноклассниках», «Живом Журнале»? Теперь представьте, что ведение блога — занятие не добровольное, а строго обязательное, и если вы не выложили в сеть видео своих брачных игрищ, то тайная полиция уже идет к вам в гости.

В «Слепой вере» Элтон следует классическим канонам Хаксли и Оруэлла. В главные герои он берет характерного для жанра антиутопии отщепенца, которому претит тотальная ложь властей и тупое веселье окружающих. Дальше все по плану: знакомство с себе подобными, сообщество заговорщиков, любовное увлечение, неотвратимая катастрофа. Впрочем, для финала у писателя нашелся один эффектный нестандартный ход, о котором автор этих строк, конечно же, предпочтет благоразумно умолчать.

noch_ 4 января 2013 г., 21:56

5/7

В нынешнем году «Кыси» исполнилось десять лет. Полагаю, те, кто хоть мало-мальски следят за современной русской литературой, если даже не читали эту книгу, то не слышать о ней не могли. В 2000-м роман Татьяны Толстой вызвал немалый бум и в какой-то мере определил пути развития актуальной российской прозы. По существу «Кысь» стала первой в новом веке резонансной русской антиутопией. Так что место ей в этом обзоре не просто законное, но и самое почетное.

За последующие десять лет таких антиутопий было написано предостаточно. Причем новой разработкой старого жанра занялись не второстепенные литераторы и даже не фантасты, для которых футурология — профессиональная обязанность. В будущее активно стали заглядывать писатели первого ряда: Людмила Петрушевская («Номер один, или В садах других возможностей»), Андрей Волос («Маскавская Мекка»), Дмитрий Быков («Эвакуатор»), Ольга Славникова («2017»), Виктор Пелевин («Ампир В»). Что уж говорить о Владимире Сорокине, у которого антиутопиями, в определенном смысле, являются все шесть последних книг.

Кстати, когда Сорокин живописует русское будущее как вариацию на тему русского прошлого, ассоциация с «Кысью» неизбежна. Все-таки Толстой первой пришло в голову, что Москва, пережившая ядерный апокалипсис, по своему духу станет похожа на глухую деревню какого-нибудь XVIII века. Название ей будет — Федор-Кузьмичск, и говорить в ней примутся по-старинному. Например, так: «А кто после Взрыва родился, у тех Последствия другие, — всякие. У кого руки словно зеленой мукой обметаны, будто он в хлебеде рылся, у кого жабры; у иного гребень петушиный али еще что. А бывает, что никаких Последствий нет, разве к старости прыщи из глаз попрут, а не то в укромном месте борода расти учнет до самых до колен. Или на коленях ноздри вскочат».

Мир «Кыси» подчеркнуто сказочный, лубочный. На деревьях клелях съедобные огнецы растут, по верхушкам черные зайцы шныряют. Поймать их трудно, так что кушать приходится все больше мышей — ничего, народ привык. Есть какие-то перелетные куры, но в пищу совершенно непригодные; они только песни поют, да еще квас из ихних яиц получается крепкий, забористый. Был, правда, случай, когда у Анфисы Терентьевны куры взбесились, улетать на юг не стали, а яйца вздумали нести белые, с чем-то непонятным желтым внутри. Ну ничего, кур тех передушили, яйца посжигали, заговор произнесли — и давай опять мышей уплетать...

«Кысь» — книга очень яркая, хотя и неровная. Она заметно теряет в обаянии по мере развития сюжета, когда на смену иронической сказке приходит назидательная сатира. История о том, как прогрессивный юноша с многообещающим именем Бенедикт женится на дочери Главного Санитара, уничтожителя вредных книг, и постепенно превращается в облеченного властью мерзавца, не так уж интересна. Куда забавней то, что сам Бенедикт изрядно хвостат, а его женушка Оленька скребет по паркету жуткими когтистыми лапами. Ну да, если «сказка — ложь, да в ней намек», то у Толстой получилась такая обаятельная и самодостаточная ложь, что приделанный к ней намек кажется немного избыточным.

noch_ 4 января 2013 г., 21:57

4/7

Время действия — 2119 год. Героиня — 124-летняя Дина Лаврова, Мисс мира 2009 года. Уровень жизни на планете низкий, экономическая ситуация неблагоприятная, бытовые условия сложные — Дина обитает в какой-то тесной «ячейке». С природой тоже беда: кругом растут ядовито-зеленые папоротники, а пригодная для пищи фауна и флора почти вся повывелась. Испытание необъятными возможностями человечество выдержать не смогло: феноменальные достижения науки в середине XXI века обернулись технологической катастрофой в его конце.

Дине в ее ячейке делать особенно нечего, и она занимается тем, что пишет письма. Делает это украдкой, потому что запрещено (в литературном будущем запретов всегда гораздо больше, чем в настоящем — так у писателей выражается страх перед прошлым). Письма адресованы сыну Никите. Хотя потом оказывается, что Володе. Впрочем, это неважно, поскольку на самом деле никакого сына у Дины никогда не было. О том, почему так случилось, и идет речь в Дининых письмах.

Итак, о будущем, то есть о своем настоящем, Дина распространяется мало. Ее эпистолярные мемуары посвящены прошлому, то есть как раз нашему с вами настоящему. Слаповский предлагает читателю посмотреть на него со стороны. Так можно лучше разглядеть все сучки, задоринки, шероховатости, нелепости и мерзости нынешней эпохи — беспредел властей, разгул пиара, торжество гламура, триумф масскульта. Впрочем, надо сказать, что по сравнению с их 2119 годом наш 2009-й выглядит вполне сносно.

Дина путает не только имена нерожденного сына, но и много чего другого — людей, события, даты, а то и просто слова. Изрядно подзабыв русский язык, старушка словно выдумывает его заново. «Я долго негативилась, что ты не родился». «Семья задыхалась от материального недохвата». «Ночью произошел огонь». «Я могла спокойно учебиться и жить». «Солнце исчезало из поля, и атмосфера становится багровой». «Это меня не депрессировало». «Я вызвала машину-извозницу». Странно, что пару страниц назад Дина преспокойно использует слово «такси», но Слаповский хитроумно обезопасил себя от любых претензий. В примечаниях он заявляет, что во всех подобных ошибках виноват не автор, а героиня. Дескать, 124 года человеку, что ж вы хотите.

Если из «Победительницы» убрать весь ее футурологический антураж, останется довольно расхожая история, пригодная в качестве сценария для одного из многочисленных ныне телесериалов. Сюжет вкратце таков: красавица-провинциалка, обладающая тонкой впечатлительной натурой и магическим влиянием на мужчин, побеждает на областном конкурсе красоты и отправляется в Москву. Там она сталкивается с жестоким миром политики и шоу-бизнеса, который пытается сломать жизнь девушки. Только пройдя через личную трагедию, героиня понимает, что такое истинные чувства.

Получается несколько банально, но автора это не смущает. В последнее время он пишет так много, что качество отходит на второй план. Интересно, помнит ли Дина Лаврова, что в роковом для нее 2009 году популярный писатель Слаповский умудрился выпустить аж три новые книги, или она об этом благополучно забыла?

noch_ 4 января 2013 г., 21:57

4/7

Призрак бродит по Украине, призрак... нет, пока что не коммунизма, но тоже довольно зловещий — призрак распада страны. В зависимости от политических обстоятельств нет-нет да и заходят разговоры то о Юго-Восточной автономии, то о передаче Крыма России, то о чужеродности Галиции по отношению к Великой Украине. Все чаще звучит тезис: разница между ментальностями «западенців» и «східняків» настолько радикальна, что их мирное сосуществование в рамках одной державы невозможно.

Разговоры эти звучат все громче именно сейчас, но вообще-то они не новы. Как обычно, одними из первых почуяли предгрозовую атмосферу писатели. Роман Александра Ирванца «Рівне/Ровно» с подзаголовком «Стена» вышел еще в 2002-м, за два года до противостояния между Ющенко и Януковичем, которое обозначило раскол в украинском обществе. Теперь, в 2010-м, актуальность книги велика как никогда, так что «Фолио» выпускает в свет очередное переиздание очень вовремя.

Ирванец изображает Рівне/Ровно приблизительно таким, каким был Берлин до падения «железного занавеса». Восточная половина города принадлежит СРУ, то есть Социалистической Республике Украина. Западный сектор является частью ЗУР, Западно-Украинской Республики. Между двумя регионами города возведена бетонная стена наподобие все той же берлинской. Коммуникация ограничена до минимума — имеются только два пропускных пункта. Один на месте стыка Соборной и Ленинской. Второй — там, где упираются друг в друга Бандеры и Московская.

По правую сторону стены — натуральный Советский Союз 1970-х. Тотальная уравниловка, дефицит всего, что только может быть в дефиците, дороги разбиты, стены обшарпаны, лифты не работают, Союз писателей трудно отличить от Службы безопасности. По левую — достаток и благополучие, все покрашено-починено, в магазинах изобилие, в обществе демократия, в газетах плюрализм. В театре — премьера пьесы главного героя книги, Шлоймо Ецирвана, из фамилии которого путем перестановки букв нетрудно составить фамилию автора романа.

Счастливой жизни обитателей города Рівне Ирванец касается только мельком — о хорошем писать неинтересно. Зато на порядки новосоветского Ровно он обрушивается со всей силой своего фирменного сарказма. При этом писатель почему-то игнорирует фактор эпохи: все-таки в XXI веке для того чтобы отгородиться от мира непроходимой стеной, нужно быть какой-нибудь Северной Кореей. Сделать из части Украины часть нового СССР еще можно, но вот превратить ее в КНДР все-таки не получится. Не те времена.

Еще характерно вот что: отечественные писатели довольно часто — по крайней мере до недавних пор — брали в качестве ориентира именно русскую литературу. В сюжете «Рівне/Ровно» отчетливо просматриваются черты «Острова Крыма» Василия Аксенова. В 2004-м Ирванец написал роман «Очамимря», в котором было столько сходства с «Кысью» Толстой, что становилось даже как-то неловко. Сам Ирванец утверждал, что «Кысь» к тому времени не читал. Наверное, идеи носятся в воздухе.

Кстати, не только в нем. В «Рівне/Ровно» есть одна гениальная метафора. Город разделен напополам, но кое-что у него остается общим. А именно — канализационная система.

Дерьмо у нас по-прежнему одно на всех.

noch_ 4 января 2013 г., 21:58

6/7

Поместье семейства Таллисов, 30-е годы прошлого века. Старинный сундук, кровать с балдахином, чиппендейловская софа, элегические пруды, темные аллеи, девичьи томления, смутные предчувствия. Действие, вязнущее в густой, подробной манере письма, ползет со скоростью садовой улитки. С виду благополучный поствикторианский мир интересует автора во всех своих трогательных подробностях, и он не стесняется битых двести страниц испытывать читательское терпение. Вознаграждение за это терпение последует позже.

На фоне кружев и виньеток медленно прорисовывается некое подобие любовного треугольника. Его вершины — это бедный, но гордый юноша Робби, богатая, но душевная девушка Сесилия и ее 13-летняя сестра Брайони, особа не в меру честолюбивая, порывистая, самоуверенная и, что самое ужасное, обладающая безудержной творческой фантазией. Брайони сочиняет пьесу для постановки в домашнем театре; она мнит себя писательницей и воспринимает все происходящее вокруг как литературный материал. Поначалу ее детская влюбленность в Робби выглядит безобидной блажью, но те, кто знают творчество Макьюэна, помнят, что самые буйные цветы зла у него произрастают на самой невинной почве.

Ох уж это пресловутое «стечение обстоятельств»! Обстоятельство первое: Брайони случайно становится свидетелем любовной сцены, которую в силу своей неопытности воспринимает как акт насилия. Второе: Робби передает через Брайони откровенное письмо для Сесилии, а бессовестная девчонка его распечатывает и опять-таки трактует совершенно превратно. Третье: разражается гроза, и один мерзавец из числа гостей дома застает юную кузину сестер Таллис одну в парковой глуши. Четвертое: сбитая с толку и преисполненная ревности Брайони без тени сомнения утверждает: она видела, что насилие совершил Робби. Сначала невиновного ждет тюрьма. Потом война.

Идиллия с треском лопается, темп повествования стремительно возрастает. На смену безмятежным 1930-м приходят страшные 1940-е, которые не приемлют ни тягучей меланхоличности, ни нарочитой литературности, ни кукольных страстей любительского театра. Вторая часть книги — это кровь, смрад, смерть, горелое мясо, проломленные черепа и вываливающиеся из тел внутренности. Война беспощадна к человеческим судьбам, и Брайони, работающая сестрой милосердия, а в свободное время выстукивающая на пишущей машинке свой первый роман, не в состоянии помешать ее злой воле. Единственное, что она может — это искупить страшный грех лжесвидетельства, сочинив своей сестре и ее любимому другую, счастливую судьбу.

В 2007 г. вышла экранизация «Искупления» с Кирой Найтли и Грегором Макэвоем. Режиссер Джо Райт сделал из шедевра Макьюэна аккуратную мелодраму с вкраплением эффектных батальных сцен. Буква книги была соблюдена, но вот дух ее, увы, улетучился. Судить о романе по фильму ни в коем случае нельзя — не тот масштаб, не та глубина. Лучше читать книгу; впрочем, это лучше делать почти всегда. Экранизации крайне редко превосходят по своим художественным достоинствам литературные первоисточники.

noch_ 4 января 2013 г., 22:02

6/7

Вышедший на иврите в 1988-м «Русский роман» стал первым опытом Шалева в крупной форме — до этого он сочинил несколько детских книг. Писателю в том году исполнилось сорок лет, так что дебют получился зрелым и ни в каких скидках не нуждающимся. Более того, Шалев сразу же отчетливо определил свою писательскую манеру, которой он будет придерживаться все последующие годы, и четко очертил круг тем, которым будут посвящены все его остальные книги.

Каждый роман писателя — это масштабная сага, охватывающая несколько поколений еврейских репатриантов. Когда бы ни происходили рассказываемые Шалевом истории — в начале ХХ века, в его середине или в конце — для всех них находятся эффектные библейские параллели, придающие неожиданную глубину, на первый взгляд, заурядным житейским случаям. Личная судьба какого-нибудь пекаря, садовода или земледельца отражает характерные черты целой эпохи, обычная деревня становится моделью всей цивилизации. А еще — о чем бы ни писал Шалев, он всегда пишет о самом главном, что есть у человека — о любви.

Любовь эта принимает разные, порой откровенно брутальные формы. Книга начинается с непристойного, разносящегося на всю деревню, крика: «Я трахнул внучку Либерзона!» Хвастливый вопль молодого повесы вызывает гнев Якова Пинеса, одного из отцов-основателей поселения. Однако не спешите возмущаться вместе со старым деревенским учителем, лучше представьте, какой веселой непристойностью звучит его фамилия для английского уха. Вообще проза Шалева начисто лишена ложного стыда и назойливой дидактичности. В ней, как в жизни библейских персонажей, прелюбодеяние соседствует с благочестием, насилие со смирением, мирское с божественным, обыденное с чудесным.

По существу «Русский роман» — это книга о том, как зарождался нынешний Израиль и какой противоречивый путь он прошел. Все начиналось с утопической мечты диаспорального, в том числе российского, еврейства, стоявшей на мощном религиозном фундаменте. Потом пришла эпоха переселения в Палестину — время героического подвижничества, постоянной борьбы за выживание, каторжного труда, благодаря которому пустыни и болота превращались в плодородные земли и цветущие сады. Дальше были неизбежные войны, в которых страна защищала свое право на существование. А потом случилось то, что, наверное, не могло не случиться: трудами самоотверженных первопроходцев воспользовались расчетливые торгаши.

Такая сентенция звучит довольно грустно, тем не менее «Русский роман» — пожалуй, самый легкий и светлый из всех сочинений Шалева. Сущность книги, как, собственно, и еврейского юмора вообще, можно выразить одним емким словом — «хохма». По-русски это просто шутка, анекдот, смешная история, но в оригинале, на иврите, слово «хохма», причем с ударением на последнем слоге, означает «мудрость». В «Русском романе» таких вот хохм, мудрых историй, маленьких притч, наверное, не меньше, чем во всех остальных книгах писателя вместе взятых. Поэтому русскоязычному читателю, знакомому с традициями Шолом-Алейхема и Бабеля, атмосфера этой книги и впрямь может показаться если и не родной, то по крайней мере хорошо знакомой.

noch_ 4 января 2013 г., 22:14

6/7

Первые романы Славниковой — «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» и «Один в зеркале» — производили впечатление, что называется, чистого искусства. Это была невероятно изысканная, прихотливая проза с огромной плотностью метафор, проницательными до беспощадности наблюдениями за человеческой натурой и мало что значащим сюжетом. Вот характерная цитата: «Софья Андреевна преподавала литературу и жила в девятнадцатом веке, изредка выбираясь в начало двадцатого, где смертельно боялась пьяного Есенина с его кабаками, неестественно горящими рябинами и гармонями колесом. Случалось, ей попадало в руки что-нибудь из современного, но там она всегда натыкалась на такое бесстыдство, что приходилось захлопывать книжку и прятать ее подальше, будто собственную тайну или преступление».

Подобные упомянутой Софье Андреевне читатели советской закалки, так и не расставшиеся с простодушно-агрессивной уверенностью в том, что «писатели должны писать для народа», прочитав полстраницы такого текста, с яростью побили бы автора камнями. К счастью, потребители жанровой литературы, убежденные в том, что Шекспир сочинял детективы, а Толстой — любовные романы, и всюду видящие заговоры несуществующих врагов, Славниковой не интересовались и, я надеюсь, интересоваться не будут.

Тем не менее ее писательская манера со временем претерпела заметные изменения, и как раз в сторону большей читабельности, доступности. Поклонники сочли это признаком творческого роста, недоброжелатели заподозрили уступку конъюнктуре. Интересно, что и те, и другие апеллировали к одному и тому же аргументу — «Русскому Букеру» 2006 г. за роман «2017». Лауреатство Славниковой можно было интерпретировать и как закономерный успех мастера, достигшего вершин зрелости, и как недвусмысленный итог попыток попасть в премиальную струю.

«2017» — настоящий «большой» роман. В нем можно найти признаки множества жанров — антиутопии, детектива, авантюрного романа, социальной сатиры и даже сказки. При этом сказать, что Славникова работала на потребу публике, нельзя никак. Все характерные черты ее уникального стиля — изящные смысловые переходы, ажурные сложноподчиненные конструкции, удивительная зоркость к деталям, пленительная музыкальность речи — никуда не исчезли. Зато появилось то, что ранее Славниковой было не свойственно, — действие, экшн. Читать ее стало интересно не только тем, для кого важно «как», но и тем, кто предпочитает «что».

«Что» — это очередное тревожное пророчество о недалеком российском будущем, находящаяся под угрозой исчезновения уникальная красота Рифейского края (имеется в виду Приуралье — Славникова родом из Екатеринбурга), новое прочтение бажовского мифа о Хозяйке Медной горы, опасности незаконной добычи самоцветов, секретные свойства благородных камней. Еще это коллекция разнообразных видов одержимостей: один персонаж мечтает найти корундовую жилу, другой пытается постичь тайны женского естества, третья отчаянно борется за свой бизнес. Результат всех этих тщаний по большому счету не так уж важен. Несмотря на все изменения, произошедшие со Славниковой, драгоценная ткань ее прозы по-прежнему остается важнее изделий, которые из нее пошиты.

noch_ 4 января 2013 г., 22:14

6/7

После выхода «Красного Элвиса» в России началась жаданомания. Критики от Москвы до самых до окраин наперебой называют Жадана самым ярким молодым писателем на постсоветском пространстве. Главный российский зоил Виктор Топоров, злобный, как стая голодных волков, да и к тому же крайне скептично настроенный по отношению к новой украинской литературе, захлебывается в комплиментах. Гламурный журнал GQ номинирует Жадана на звание «Писатель года 2010».

В Украине рекомендовать читать Жадана в русских переводах несколько странно. Впрочем, есть один нюанс. Судя по комментариям, некоторые читатели «2000» относятся к современной украинской литературе с истовой ненавистью, в каждом человеке, сочиняющем на родном украинском языке, видят ярого националиста и классового врага, а каждого критика, пишущего об украинских писателях, считают продажным. В общем, для этих замечательных людей, а также для тех, кто не умеет или не хочет читать по-украински, переводы Жадана будут в самый раз. Остальным все-таки рекомендую оригинал.

Восторги российских критиков понятны. Дело не только в том, что Жадан исключительно талантливый писатель, но также в том, что разрабатываемая им поэтика городских окраин в России воспринимается как своя. Если не обращать внимания на географические реалии, можно подумать, что действие его повестей и рассказов происходит не в Харькове, а в каком-нибудь Челябинске, Воронеже или Нижнем Новгороде. В этом плане характерна скандальная история четырехлетней давности, когда то же издательство «Амфора» выпустило в свет роман Жадана «Депеш Мод», не сообщив, что это перевод с украинского.

Первая часть «Красного Элвиса» — это цикл из шести рассказов под общим названием «Гимн демократической молодежи». «Лихие девяностые» изображены в них с нежной ностальгией и убийственным сарказмом. Одно другому не мешает — Жадан как мало кто из современников умеет переключать регистры с иронического на лирический и обратно. Гомерически смешные байки из жизни типичных героев этого времени в «Гимне» запросто перемежаются с возвышенными пассажами о сущности любви.

Ключевое слово 90-х — абсурд. Одно из его характерных проявлений — это креативная идея хозяев гей-клуба «Бутерброды», которые организуют конкурс детского и юношеского творчества «Вышиваные рушнычки», чтобы оформить недостачу как помощь детям-сиротам. Другой триумф абсурда — отечественный способ реализации средств итальянского благотворительного фонда, созданного для борьбы с проституцией: на эти деньги у нас снимают... порнофильм.

Вторую часть книги составляет цикл «Биг Мак». Он написан на несколько лет раньше «Гимна» и посвящен алкогольно-наркотическим путешествиям лирического героя по Центральной Европе. В этих рассказах Жадан еще не преображает реальность на свой неповторимый манер, а следует за ней в роли внимательного наблюдателя. Наконец, закрывает сборник заглавный рассказ, который можно считать визитной карточкой писателя. «Красный Элвис» — по сути дела декларация независимости Личности от Системы. Для Жадана эта тема была и остается одной из главных.

Кстати: новый роман Жадана «Ворошиловград» уже дописан и отправлен в печать. Через месяц на Львовском форуме издателей ожидается его презентация.

noch_ 4 января 2013 г., 22:15

6/7

Последний роман классика японской литературы вышел в 1956-м, но стал популярен в мире в 1980-х, после экранизации неуемного эротомана Тинто Брасса. Режиссер полностью поменял антураж: перенес действие в Венецию, превратил японцев в итальянцев и венгров, добавил политические обертоны (действие у Брасса происходит в 1939 г. во время диктатуры Муссолини), а главное — серьезно изменил дух произведения. Поэтому больше о фильме ни слова — все-таки в оригинале «Ключ» в высшей степени японская книга.

Маленький шедевр Танидзаки — роман в дневниках. Их ведут неотвратимо стареющий 57-летний профессор и его 45-летняя жена, все еще сохраняющая свою женскую привлекательность. Откровения героев чередуются, они полемизируют между собой и создают цельную в своей противоречивости картину. Пикантность в том, что эти тайные дневники на самом деле вовсе не являются тайными. Профессор запирает тетрадь с записями в ящике письменного стола, но оставляет ключ на самом видном месте. Его жена, обнаружив этот секрет Полишинеля, делает вид, что она ничего не знает, но при этом тоже заводит дневник, причем так, чтобы мужу не составило труда его прочесть. Если разговор не дай бог заходит на опасную тему, каждый утверждает, что понятия не имеет ни о каких дневниках.

Все эти хитроумные супружеские игры происходят очень по-японски — чинно-благородно, с соблюдением всех необходимых церемоний, с подчеркнутой вежливостью, с навязчивыми взываниями к правилам хорошего тона и принципам воспитания. Оба супруга демонстрируют приверженность семейным устоям, патетично разглагольствуют на темы чести и достоинства, клянутся, что никогда не позволят себе никаких вольностей. Политес соблюдается неукоснительно, при этом каждый знает, что безбожно врет и он сам, и его визави.

Про что же они там пишут? Естественно, «про это». Профессор раздражен сексуальной зажатостью своей супруги: все их нечастые соития происходят в глубокой темноте под одеялом. Жена в свою очередь недовольна тем, что у мужа неуклонно падает потенция. Поговорить напрямую они не в состоянии — устои не позволяют. Приходится прибегать ко все более сложной лжи, а еще — к помощи посредников. Тут выходит совсем уж рискованная комбинация, в которую включаются дочь супругов Тосико и ее жених Кимура, питающий к матери невесты гораздо больше чувств, чем к самой невесте...

Современному читателю все эти сложности и условности могут показаться довольно странными. Надо же, оказывается, всего полвека назад аристократические японские дамы стыдились демонстрировать супругам свою наготу и соглашались совершать этот ужасный безнравственный поступок только в состоянии сильного алкогольного опьянения. Впрочем, ханжество здесь не более чем фон, на котором происходит очередной эпизод нескончаемой битвы полов. Кто выходит победителем в этом поединке, и что, вернее, кого, получает триумфатор в качестве приза, не так уж трудно догадаться. Танидзаки всю жизнь выбирал в качестве героинь роковых женщин, и в 70 лет остался верен своим грустным взглядам на прекрасный, но в то же время невыносимо коварный пол.

noch_ 4 января 2013 г., 22:24

5/7

Для аргентинца Томаса Элоя Мартинеса этот роман также оказался последним — писатель ушел из жизни в начале этого года. «Он поет танго» — пожалуй, не самое известное его произведение. Гораздо большую популярность приобрели книги Элоя Мартинеса, посвященные знаковым фигурам аргентинской истории, — имеются в виду «Роман о Пероне» и особенно «Святая Эвита», который перевели на полсотни языков мира. Тем не менее лебединая песня писателя обладает особым очарованием, и не случайно, что русский перевод книги вышел всего лишь через два года после испанского оригинала.

Спираль сюжета раскручивается довольно медленно, и ключевой смысл романа выявляется только в самом его финале. Главный герой, молодой аспирант из Нью-Йорка, приезжает в аргентинскую столицу собирать материал для диссертации. Предмет его исследования — история танго, начиная с тех полулегендарных времен, когда жанр только зарождался, а основным ареалом его распространения были публичные дома Буэнос-Айреса. В своих изысканиях герой более всего опирается на известное эссе Хорхе Луиса Борхеса, посвященное происхождению танго. Вообще символу интеллектуальной литературы в романе отведено особое место: Элой Мартинес использует мотивы множества рассказов Борхеса, причем обходится с ними без особенного стеснения.

Например, известная притча об алефе, некой тайной точке пространства, в которой содержатся все точки Вселенной, становится для просвещенного героя и его простоватого приятеля прямым руководством к действию. Первый предпринимает попытки найти мифологический алеф любыми методами, в том числе этически довольно сомнительными. Второй намеревается трясти карманы наивных европейских туристов, выдавая за алеф обыкновенный зеркальный многогранник, какой используют на дискотеках.

В романе немало отступлений и ритмических перебоев социально-политического свойства. То это экскурсы в кровавые времена диктатуры 1970-х, то зловещие картины неких грядущих гражданских войн. Прихотливая композиция напоминает музыкальное произведение. Проще говоря, роман о танго написан в ритме танго, причем характерное для этой музыки нервное напряжение постоянно нарастает. Со временем тщания героя сводятся к поискам Хулио Мартеля, непревзойденного исполнителя старинных танго, человека, о котором все знают, но которого почти никто не видел.

Хулио Мартель, отдаленным прототипом которого стал великий певец танго Карлос Гардель, — фигура не просто загадочная, но буквально мифическая. Он никогда не поет в престижных залах и не записывается на студиях. Его концерты происходят спонтанно, без анонсов и афиш, причем в качестве площадок тяжело больной, передвигающийся на инвалидной коляске певец выбирает крайне странные места — отдаленные городские кварталы, заброшенные здания, пустынные парки. По существу Мартель вообще поет не для публики. Для кого он это делает? Кому посвящена его скорбная музыка? Собственно, в этом и есть вся суть романа, поэтому здесь рецензенту самое время многозначительно замолчать и предоставить читателю возможность самому пройти весь путь от путаного начала книги до ее эффектного конца.

noch_ 4 января 2013 г., 22:25

4/7

Для старшего поколения он живая легенда, хотя многие до сих пор считают знаменитые лагерные песни «Окурочек», «Советская лесбийская» и «Товарищ Сталин, вы большой ученый» анонимным народным творчеством. Широкой отечественной публике сочинения писателя стали известны во времена горбачевской перестройки, причем уже на ее излете — до 1990 г. столь откровенно антисоветских книг в СССР печатать не решались.

В начале 1990-х в России вышло все то, что Юз, он же Иосиф Ефимович, Алешковский написал в периоды жизни в СССР и США — писателя вынудили эмигрировать из Союза в 1979-м. Потом наступила длительная пауза, прерванная разве что публикацией в журнале «Новый мир» остроумных стилизаций под японские хокку и танка под названием «Юз-Фу». В последние годы об Алешковском изрядно подзабыли, и вдруг аккурат к своему 80-летию главный аксакал неподцензурной русской литературы выпустил в свет полноценный роман.

Герой «Предпоследней жизни» — лишний человек конца советской эпохи, периода пресловутого застоя. Владимир Ильич Олух, несмотря на свое пародийное имя-отчество и непрезентабельную фамилию, обладает множеством талантов — в частности, он имеет блестящую память и с раннего детства загадочным образом владеет английским и латынью. Беда в том, что знание иностранных языков, в том числе мертвых, в те времена не столько преимущество, сколько недостаток. Его лучше скрывать, а то, не дай бог, объявят латинским шпионом... В результате повзрослевшей Олух не находит ничего лучшего, как реализовывать свои интеллектуальные способности посредством шулерства и фарцовки.

При этом социальные катаклизмы 1980 — 1990-х для героя не слишком существенны. В Москве ему неймется как при Брежневе, так и при Горбачеве, да и при Ельцине лучше не становится. За ним все время следят: в 80-е — КГБ, в 90-е — новые русские бандиты-бизнесмены. Владимир Ильич покидает Россию, но за границей ему тоже все не слава богу — герой невыносимо тоскует по родине. К финалу романа Олух почти начисто теряет интерес к окружающему миру, который для него ограничивается двумя существами — любимой женщиной и любимой собакой. Причем второй посвящены куда более нежные строки, чем первой.

Начальные главы «Предпоследней жизни» ошеломляют своей бешеной энергией, знакомым языковым коктейлем из жутких канцеляризмов и смачного уркаганского жаргона. Вот характерная цитата: «Да будет тебе, Тоня, хныкать, ну хули ты, скажи, зазря гунявишь?.. вырастет твой вундер-шмундеркинд, куда он на хер денется с таким талантом, пойдет в цирк ишачить, я с замдиректора по кадрам на «вась-вась», да и с самим боссом корешу по баньке...» Стилистику Алешковского ни с чьей не спутаешь. Из всех современных русских писателей только он может прочитать научный доклад на чистой фене.

А вот вяловатый финал романа, исполненный стариковского умиления перед величием Творенья, откровенно разочаровывает и напоминает, что «Предпоследняя жизнь» все-таки больше принадлежит прошлому русской литературы, нежели ее будущему. Эпоха, когда интеллигенция ненавидела советскую власть и пела блатные песни, уже позади. О нынешней жизни пишут другие. И по-другому.

noch_ 4 января 2013 г., 22:26

4/7

В 1944 г. 16-летнего Богдана Бойчука отступающие немецкие войска забрали на принудительные работы в Германию. Дальше был лагерь для перемещенных лиц, переезд в США, годы борьбы с туберкулезом, колледж электроники, работа инженером и начало параллельной литературной деятельности. В этой области Бойчук сохранил верность родному языку. В 1958 г. он стал одним из основателей Нью-Йоркской группы, в состав которой вошли семь украинских литераторов. Бойчук писал стихи и прозу, драматические произведения и критические статьи, переводил с европейских языков на украинский и с украинского на английский. С 1990-х его произведения выходят и на родине. Роман «Над сакральным озером» увидел свет в 2006-м.

В предуведомлении Бойчук рассказывает о своем увлечении так называемым «тотальным театром» и объясняет, что совершил попытку перенести его концепцию в литературу. В тексте романа действительно есть поэтические фрагменты и иллюстрации, однако говорить о неком принципиально новом жанре все же не приходится. Вряд ли можно считать чем-то экстраординарным и перенос действия из одной эпохи в другую, и элементы метемпсихоза, переселения душ героев из тольтекской Чичен-Ицы в район современной Новой Англии. В общем, «Над сакральным озером» — роман скорее традиционный, чем новаторский.

Бойчук помещает своего героя туда же, где живет сам — в поселок Глен Спей, штат Нью-Йорк. Мужчина неопределенного возраста и столь же неопределенных занятий тихо-мирно обитает в своем скромном доме у озера и вдруг в один прекрасный день, глядя в окно, обнаруживает на берегу обнаженную женщину. Тут бы и ветхий старец заволновался, что уж говорить о человеке более скромного возраста, определенно не лишенном мужских интересов. Вскоре выясняется, что загадочная незнакомка в полном одиночестве обитает на богатой вилле неподалеку, после чего сюжет некоторое время развивается как типичная мелодрама, правда, не без странностей.

Странности вот какие: дама по имени Свитанна, Свита (в имени звучат и «світ», и «світло», и «світанок») пытается всячески помыкать героем, долго морочит ему голову, отказывая в заветной близости, и постоянно намекает, что в некой прошлой жизни они были мужем и женой. При этом прошлая жизнь имела место около тысячи лет назад в Чичен-Ице, где Свита была прекрасной доброй девушкой, а ее муж Зотц — гадким подлым карьеристом. Дальнейшие главы книги рассказывают о том, из чего состояла жизнь в Чичен-Ице. А состояла она из войн, борьбы за власть, бесчеловечных, то бишь человеческих, жертвоприношений, придворного коварства, циничных предательств, роковых страстей, беззаветной любви — то есть, если исключить жертвоприношения, из всего того, из чего она состоит во всех странах во все времена.

В конце книги призраки прошлого исчезают — к сожалению, вместе с самой Свитой. Миссия нравственного очищения героя состоялась, причем Бойчук для пущей ясности в двух словах объясняет мораль романа — вдруг кто-то из читателей недопонял. Мораль проста: выдавливайте из себя Зотца и стремитесь к Свету. Кто бы возражал — даже Зотц и тот согласится.

noch_ 4 января 2013 г., 22:32

5/7

Потом он напишет романы «Попугай Флобера», «Англия, Англия», «Артур и Джордж» и другие замечательные книги. В 1989-м выйдет «История мира в 101/2 главах», один из ключевых текстов конца ХХ столетия. В 1990-е — 2000-е у него будут три попадания в шорт-лист Букера, правда, ни одно из них победы не принесет. Интересно, что в некоторых сетевых источниках Барнс все же значится букеровским лауреатом: слава писателя столь велика, что многим наличие среди его регалий главной литературной премии Великобритании кажется чем-то самим собой разумеющимся.

В 1980-м Барнсу было 34 — дебют состоялся относительно поздно. Зато «Метроленд» получился книгой, к чтению которой можно приступать без скидок и оговорок. Впрочем, одну оговорку все же следует сделать: в отличие от более поздних сочинений, в первом барнсовском опусе довольно много самого Барнса. «Метроленд», без сомнения, автобиографичен. Большую часть того, что переживает герой книги Кристофер Ллойд, в свое время испытал автор.

Это юный Барнс создавал вместе со школьным другом особый ментальный мир, в котором неизбежной гиперсексуальности сопутствовал жадный интерес к литературе и искусству. Это молодой Барнс отправлялся в вожделенный Париж, усердно изучал французскую культуру и проходил непростые этапы становления личности. Это робкий Барнс впервые занимался сексом, оказывался в положении брошенного мужчины и понимал, в чем разница между увлечением и любовью. Это повзрослевший Барнс познавал счастье с любимой женой и убеждался в том, что спокойное семейное счастье вовсе не равно скучному филистерству.

Частная жизнь в этом романе ставится гораздо выше общественно-политической. В 1968 г. Париж сотрясают студенческие волнения, улицы бурлят, полицию забрасывают камнями, молодые люди поджигают здание Биржи и захватывают помещение театра Одеон, по городу ходят слухи о каких-то танках из Германии — и что же наш герой? А ничего, он знай себе ходит каждый день по музеям да библиотекам, пишет диплом о влиянии английского театра на французский, а по ночам наслаждается своей первой женщиной. Влюбленный Пастернак подобным образом умудрился не заметить революции в России.

Повзрослев, Ллойд радикально меняет отношение к жизни. По существу он сам превращается в того благополучного, вполне удовлетворенного своим существованием буржуа, который был главным предметом его юношеских насмешек. В результате бывший закадычный друг и единомышленник Ллойда Тони Барбаровски, убежденный левак, прожигатель жизни, неуемный бабник и ярый борец с общественной моралью, становится его главным антиподом. Получается, что поездка в Париж во многом была нужна Ллойду для того, чтобы вернуться в Метроленд другим человеком. С Тони ему больше не по пути.

Теперь Метроленд, заурядный лондонский пригород, который прежде казался Ллойду символом обывательской рутины, стал для него совсем иным. Ныне это милый уютный район, в котором находится его удобный просторный дом, где вместе с ним живут его любимые жена и дочь — в общем, территория простого человеческого счастья. Если кому-то это покажется поражением героя книги, то пусть он вернется к первому абзацу и вспомнит, чего достиг впоследствии, живя такой жизнью, прототип Кристофера Ллойда, писатель Джулиан Барнс.

noch_ 4 января 2013 г., 22:43

5/7

Эпиграф к роману взят из Джонатана Свифта: «Когда на свете появляется истинный гений, вы можете узнать его вот по этому признаку: все остолопы вступают против него в сговор». Уроженец Нового Орлеана Джон Кеннеди Тул в своей гениальности не сомневался. В 15 он экстерном окончил школу, в 21 год получил магистерскую степень и место университетского преподавателя. Свой первый роман написал в 16, но публиковать не собирался. Второй, «Сговор остолопов», был закончен к 25-ти.

Издательство «Саймон и Шустер» вроде бы согласилось его напечатать, но потом редактор стал настаивать на многочисленных правках, между ним и автором завязалась долгая переписка, и затея постепенно сошла на нет. Тем временем хрупкое психическое здоровье писателя стало давать сбои: то ему слышались голоса, то мерещились оснащенные электроникой преследователи, то одолевала депрессия. 26 марта 1969 года в возрасте 32 лет Тул покончил с собой, отравившись выхлопными газами в автомобиле.

Дальше в посмертной истории непризнанного гения наступает пауза длиной в десять лет. Все это время мать Джона Тельма Тул пытается издать книгу сына, но никто не решается браться за столь странный текст. Только в 1980 г. при посредничестве писателя Уокера Перси университетское издательство штата Луизиана публикует первый тираж «Сговора остолопов». Год спустя роман удостаивается Пулитцеровской премии, а количество проданных экземпляров превышает полмиллиона.

Тул наделил своего героя Игнациуса Ж. Райлли собственными чертами, искаженными до жестокой карикатуры. Тул был пай-мальчиком, маменькиным сынком, талантливым философом, интеллектуалом, параноиком и имел некоторую склонность к полноте. Райлли — заплывшее жиром страшилище, моральный урод, претенциозный болван, чудовищный брюзга и совершенно неприспособленный к жизни придурок. Устроившись продавцом хот-догов, он преспокойно пожирает весь товар и заявляет, что его ограбили. Работая в конторе джинсовой фабрики, ради развлечения подбивает рабочих на забастовку. Сцену, в которой Райлли, выкрикивая бессмысленные лозунги, ведет ничего не понимающих, но прилежно распевающих спиричуэлс негров на демонстрацию, можно считать визитной карточкой романа.

Карикатурен не только Игнациус, но и все прочие персонажи «Сговора» — тупые полицейские, расфуфыренные старухи, манерные гомосексуалисты, взбалмошные феминистки. Особенно досталось матери писателя, благо прототип был рядом и постоянно действовал на нервы. Рафинированную интеллигентку Тельму Тул, дававшую частные уроки красноречия и дикции, благодарный сынок превратил в вульгарную тетеху и слезливую алкоголичку.

Утрированно безграмотная и при этом фантастически колоритная речь персонажей Тула в переводе Макса Немцова выглядит вполне достойно, хотя задача перед ним стояла безумно сложная — приблизительно такая, как если переводить на английский тирады Свирида Петровича Голохвастова. Конечно, Немцову удалось не все, но ведь и Тул не безупречен. Главное достоинство романа — он безумно смешной. Главный недостаток — не тронутые редакторскими правками длинноты. Талант у Тула был немалый, но с сестрой таланта отношения у него вышли не менее сложными, чем с редактором, мамой и окружающей действительностью.

noch_ 4 января 2013 г., 22:44

4/7

На торжественном обеде по поводу вручения премии «Русский Букер» 2005 года председатель жюри, ныне покойный Василий Аксенов, будучи категорически не согласным с единодушным решением коллег, отказался объявлять победителя. По словам самого Аксенова, он не увидел в романе молодого ростовского писателя Дениса Гуцко ничего выдающегося. По мнению осведомленных участников литературного процесса, Аксенову так сильно хотелось, чтобы премию присудили его приятелю Анатолию Найману, что он повел себя в худших традициях литературных генералов советских времен. Один из ведущих российских критиков Андрей Немзер назвал поведение Аксенова «хамством начальника, уверенного в неподсудности».

С тех пор минуло пять лет, и теперь на этот скандал можно посмотреть более беспристрастно. Вполне вероятно, что Аксенов был неправ, однако его претензии к книге Гуцко оказались небеспочвенными. После «Русскоговорящего» писатель выпустил еще два романа, но и «Покемонов день», и «Домик в Армагеддоне» прошли относительно незамеченными. Пожалуй, Букеровская премия досталась Гуцко не столько за художественные достоинства его прозы, сколько за разработку важнейшей и при этом чрезвычайно болезненной темы — межнациональных конфликтов на территории бывшего СССР.

Первая часть романа носит библейское название «Там, при реках Вавилона». Параллель очевидна: советский народ вроде как прилежно строил светлое будущее, и вдруг происходит социальный катаклизм, подобный вавилонскому смешению языков, после чего пресловутая дружба народов оказывается фикцией, а национально-освободительные движения оборачиваются лютой ксенофобией и насилием. В Азербайджане вспыхивают армянские погромы, и 18-летний тбилисский славянин Митя Вакула в составе танковой роты отправляется в обезумевший от ненависти к иноверцам городок Шеки наводить порядок.

Впрочем, громят не только иноверцев. Самые пронзительные страницы книги посвящены армянам-мусульманам, беженцам, которым нет места ни в азербайджанском Шеки, ни в христианской Армении. Во второй части книги, «Без пути-следа», в похожей ситуации окажется сам герой, которого, как чужака, вытеснит мачеха-Грузия и не поторопится принять мать-Россия — перебравшись в Ростов-на-Дону, Вакула годами будет добиваться российского гражданства. Собственно, один из главных вопросов романа — это вопрос самоидентификации. Митя, русский с тбилисской ментальностью, славянин, говорящий с заметным кавказским акцентом, никак не может найти своего места на земле. В результате самым близким человеком становится для него чернокожая певица Люся, такой же изгой, как и он сам.

Большинство дебютантов берут в герои самих себя, и нынешний обзор — характерное тому подтверждение. Гуцко исключением не стал: как он признался в интервью Захару Прилепину (ох и любят современные русские писатели друг друга интервьюировать!), «эта книга на 99% я». С одной стороны, дело хорошее: все то, о чем пишет Гуцко, он видел своими глазами и прочувствовал на собственной шкуре. С другой стороны, иногда роман об эпохе соскальзывает в роман о себе, в историю под названием «Как мне было тяжело». Это тоже непредосудительно, но все-таки писателю не мешает держать безопасную дистанцию между собой и своим лирическим героем.

noch_ 4 января 2013 г., 22:44

3/7

Вот ведь в чем сложность: когда мы говорим «канадская литература», то это литература как на английском, так и на французском. Швейцарский писатель запросто может быть немецко-, франко- и итальяноязычным. Туве Янссон определенно финская писательница, хотя сочиняла она по-шведски. В общем, во всем мире принадлежность литератора к той или иной культуре определяется прежде всего страной проживания, но вот как быть с русскоязычной литературой в Украине — пока непонятно. Ведущие поэты нашей страны, пишущие по-русски, именуют себя русскими поэтами и публикуются в России. С прозой еще сложнее. Хотя, например, Андрей Курков, самый известный на Западе отечественный литератор, говорит, что он украинский писатель, пишущий на русском языке. Но не Курковым же единым!

У жанровой русскоязычной прозы Украины достижения есть, и немалые. В первую очередь это касается фантастики — имена Марины и Сергея Дяченко, Генри Лайона Олди, Андрея Валентинова говорят сами за себя. Популярная женская проза представлена именем записной киевской ведьмы Лады Лузиной. На ниве политических детективов с успехом подвизается Ян Валетов. В нише молодежной литературы в последнее время удачно прописался Фоззи. Но вот что касается «высокой» русскоязычной прозы, то с ней в Украине ситуация просто аховая.

Вот характерный пример. Одной из литературных сенсаций прошлого года стала днепропетровчанка Ульяна Гамаюн, лауреат российских премий «Неформат» и имени Белкина (от нее писательница отказалась из-за кулуарного скандала). Сочинения Гамаюн публиковались в «Новом мире», в России по ее поводу ломали копья ведущие литературные критики, но в Украине всего этого почти никто не замечал.

На таком грустном фоне радуют любые подвижки — в частности, выпуск издательством «Фолио» благодаря Фонду поддержки демократических инициатив Евгения Кушнарева трех русскоязычных книг из серии «Харьковская проза». Одной из них стал роман Антона Ерхова «Дремлющие башни».

Его герой — непутевый аспирант Олег, не выполнивший положенного академического плана и столкнувшийся с финансовыми проблемами, которые потянули за собой экзистенциальные. Раздумывая над тем, как, зачем и почему жить дальше, он меланхолично перемещается по улицам города, переживает по поводу разрыва с любимой (или не очень любимой) девушкой, беседует с приятельницей, пьет пиво с закадычными друзьями и сталкивается со странным типом, который впутывает его в странную историю. По большому счету сюжет в «Дремлющих башнях» особого значения не имеет: внутренняя жизнь героя здесь явно важнее внешней.

Роман пронизывает «башенная» символика — персонажи носят фамилии Градирня, Кампанилла, Водонапорный, Вавилонский. В книге имеется некое подобие детективной интриги, хотя и лишенной остроты. Еще в ней определенно есть один главный герой, и его, главного героя, характерные ощущения, впечатления, размышления. Других связующих нитей в романе не обнаруживается, и в целом он выглядит довольно аморфным и невразумительным. После прочтения возникает вопрос, а зачем, собственно, все это написано?

Впрочем, ответ есть: чтобы было. В украиноязычной литературе страны давно уже происходят бурные процессы, может, теперь они наконец-то возникнут и в русскоязычной. А там, глядишь, когда-нибудь появится и результат.

noch_ 4 января 2013 г., 22:51

5/7

Интересно, он после этого бросил нюхать кокаин? Стал меньше пить? Расстался с образом беспечного балбеса, неисправимого жуира и циничного раздолбая? Остепенился ли писатель Фредерик Бегбедер, отсидев около полутора суток в обезьяннике одного из полицейских отделений Восьмого округа города Парижа?

История написания «Французского романа» началась именно там, за решеткой. Вечером 28 января 2008 года крепко подгулявший писатель, вывалившись из ресторана, решил нюхнуть «кокса» прямо с черного капота припаркованного рядом крайслера. Согласитесь, красиво: белый порошок, дорогой автомобиль, демонический Бегбедер — готовая сцена для будущего блокбастера. Французская полиция красоты момента не оценила и забрала нарушителя закона в КПЗ.

Там Бегбедеру было очень плохо. Обыск оставил ощущение сильнейшего, неведомого прежде унижения. Полицейские отобрали у него телефон, кредитку, деньги, ключи, часы, паспорт, водительские права, ремень и шарф. Они раздели его догола, ощупали ему яички, раздвинули ягодицы. Его оставили на холодной бетонной скамейке «одиночки». Страшно хотелось пить, в камере стояла ужасная вонь. Никакой связи с внешним миром не было. Что еще делать в такой отчаянной ситуации, как не вспоминать свое детство?

И Бегбедер начинает вспоминать. Причем вспоминает он самое болезненное, то, что всегда старался забыть. Развод родителей, после которого надежный достаток сменился постыдной бедностью. Бестолковое соперничество со старшим братом, отношения с которым остались сложными на всю жизнь. Мучительную подростковую застенчивость, из-за которой будущий бесстыдник долгие годы чувствовал себя изгоем.

Начиная с частного, Бегбедер переходит к общему. На его взгляд, подобная амнезия, нежелание помнить о своей истории и делать из нее надлежащие выводы — болезнь не только отдельно взятого литератора, но и всего государства. Франция, по мнению Бегбедера, — это страна, потерявшая память. Страна, которая в ХХ веке постоянно проигрывала, утратив некогда могучую колониальную империю и удовольствовавшись второстепенной ролью в мировом сообществе. Все, что ей удалось сохранить, это хорошую мину при плохой игре.

Впрочем, главная претензия Бегбедера к Франции состоит в том, что страна, которая гордится своими гражданскими свободами, арестовывает писателей за невинные шалости. Хотя, по-моему, то, что французская полиция может надеть наручники даже на такую цацу, как Бегбедер, делает ей честь. Любопытно, а всяких своих мэров и депутатов они тоже сажают? Или мэры у них не нюхают?

Положение Бегбедера в литературе довольно неоднозначно. Его скандальная репутация, неистребимый нарциссизм и демонстративная неприкаянность давно вызывают не столько обожание, сколько снисхождение. Его перестают воспринимать всерьез, а это зря. Потому что при всех своих выходках Бегбедер остается чрезвычайно талантливым автором, обладающим хлестким полемическим стилем и афористической яркостью письма. Во «Французском романе», отмеченном престижной премией Ренодо, эти достоинства проявились сполна.

Все-таки некоторым писателям иногда полезно посидеть в тюрьме. Только недолго, максимум полтора дня.

noch_ 4 января 2013 г., 23:40

6/7

Идея, казалось бы, лежит на поверхности, но чтобы ее придумать и осуществить, нужно было быть Гюнтером Грассом. Ведущий немецкий писатель нашего времени издал эту книгу в 1999 году. Накануне прихода нового столетия он изобразил столетие минувшее, уделив всем его годам по одной небольшой главе.

Они так и нумеруются, без затей, от 1900 до 1999. Каждая на три-четыре страницы. Понятно, что при таком скромном объеме многого не скажешь, поэтому Грасс выбирает главное и, никоим образом не претендуя на объективность, рассказывает об этом главном устами очевидца. Повествователями становятся очень разные люди — простой рабочий и крупный чиновник, узник концлагеря и закоренелый нацист, безвестная разборщица завалов после падения Берлина и сам автор, уже в статусе знаменитого писателя. Из отдельных фрагментов складывается целостная картина ХХ века во всей его красе и уродстве. 1900: германский батальон в составе войск Альянса восьми держав подавляет восстание боксеров в Китае; столетие мировых войн логичным образом начинается с войны. 1904: разговоры о рабочем движении, забастовках на угольных шахтах и грядущей революции в России. 1907: в Ганновере горит завод по производству грампластинок, выпустивший первые записи Шаляпина и Собинова. 1913: к столетию Битвы народов под Лейпцигом сооружают грандиозный памятник, до сих пор остающийся крупнейшим монументом Европы. 1921: в послевоенном Берлине танцуют уанстеп, шимми и чарльстон. 1929: на заводах Опеля вводят американский принцип конвейера. 1936: заключенным лагеря Эстервеген некоторое время разрешают слушать радиотрансляции с Олимпиады, утверждающие величие арийского духа. 1947: немцы страдают от 20-градусных морозов; хуже всего приходится жильцам разбомбленных домов, ютящимся в подвалах.

Вот и вторая половина века. 1952: Германия приучается смотреть телевизор — новостные программы, танцевальные представления, кулинарные шоу. 1958: красавицы-двойняшки Алиса и Элен украшают обложки глянцевых журналов. 1970: канцлер Вилли Брандт на коленях просит прощения у поляков за немецкие зверства во время Второй Мировой, и журналист-консерватор возмущен этим актом покаяния до глубины души. 1978: дедушка, переняв у внуков-подростков интерес к панк-культуре, красит свою благородную седину в огненно-рыжий цвет, облачается в кожу и металл, протыкает уши булавками и вскоре оказывается в психиатрической клинике. 1986: над несколькими германскими землями зависает радиоактивное облако из Чернобыля. 1989: репортаж об открытии прохода через Стену воспринимается как фантастический фильм. 1997: специалисты по эмбриологии обсуждают этические аспекты будущего клонирования людей.

Самая трогательная глава — последняя, за номером 1999. Написана она от лица матери Грасса. На самом деле ее уже сорок с лишним лет нет в живых, но сила писательского воображения способна творить любые чудеса. Заканчивается роман тревожно: «Я рада, что на подходе двухтысячный год. Посмотрим, посмотрим, что будет... Если только опять не начнется война...» Те, кто сполна пережил беды ХХ века, особых иллюзий по поводу ХХI не питают.

noch_ 4 января 2013 г., 23:43

5/7

Пелевина принято ругать, утверждать, что исписался, что вышел из моды и больше туда не вернется. Однако когда ведущий культурный портал России OpenSpace устраивает опрос, кто является самым влиятельным интеллектуалом страны, победителем становится именно Пелевин. А когда в свет выходит новый роман писателя, его тираж составляет заоблачные 150 тыс. экземпляров. И когда об этом романе пишут критические статьи, то их объем стремительно превышает объем самого романа.

Пелевин не просто интересен. От него ждут неких особо важных, заветных слов, объясняющих, кто мы, где мы и куда идем. Ждут не случайно: никто из русских писателей не изобразил атмосферу 1990-х с такой язвительной точностью, как он. «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», «Generation П» остаются главными культовыми книгами постсоветской литературы.

Роману «Т» вряд ли суждено снискать такую славу. Нет, он ничуть не плох, просто в нем нет той ошеломляющей новизны, которая была в вышеперечисленных книгах Пелевина. Наоборот, после нескольких весьма мрачных и ядовитых романов («Числа», «Священная книга оборотня», «Empire V»), писатель вернулся к своей прежней манере. К эффектному жонглированию смыслами, к остроумным вариациям на любимые дзен-буддистские темы, к веселой игре с читательскими ожиданиями.

Герой романа граф Т. — своеобразный клон Льва Толстого. Реальный Лев Николаевич проповедовал непротивление злу насилием — Пелевин делает своего персонажа мастером боевого искусства под названием «незнас». Толстой мечтал перед смертью попасть в монастырь Оптина Пустынь — граф Т. тоже стремится в некую метафизическую Оптину Пустынь, хотя не очень понимает, что она такое и зачем. По существу, Оптина Пустынь из «Т» — аналог Внутренней Монголии из «Чапаева и Пустоты». В «Т» есть несколько прямых отсылок к этому роману, а в одной из сцен даже появляется сам Чапаев, молодой кавалерист, которому предрекают большое будущее.

Отказ от всевозможных иллюзий и желание самостоятельно распоряжаться собственной жизнью — ключевая тема «Т». Граф совершает отчаянные подвиги, расправляется с кучей врагов и вдруг обнаруживает, что он не настоящий человек, а всего лишь персонаж книги. Его судьбой управляет пять литературных поденщиков издательского дома «Ясная Поляна», сочиняющих заказной роман, под который выдан немаленький кредит. При этом из-за колебаний цен на нефть идеологическая политика постоянно меняется, проект курируют то «силовые», то «либеральные» чекисты, отчего бедного графа буквально рвет на куски. В такой ситуации единственный достойный выход для персонажа — восстать против своего творца.

Пелевин не сообщает миру ничего принципиально нового, но, оседлав своего старого доброго конька, устраивает на нем джигитовку высшего класса. Роман уже разобрали на цитаты. Приведу самую характерную для Пелевина: «Ум — это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти. Причем мысль о том, что ум — это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти, есть не что иное, как кокетливая попытка безумной обезьяны поправить прическу на пути к обрыву». Соглашаться с ней необязательно, но иметь в виду не помешает.

noch_ 4 января 2013 г., 23:45

6/7

Это не книга о прежнем городе Ворошиловграде, который давно уже снова Луганск. И не о нынешнем городе Луганске, который при советской власти был Ворошиловградом. В долгожданном романе самой яркой звезды молодой украинской литературы вообще не так уж много указаний на место и время действия, хотя, в общем, ясно, что это Восточная Украина и нынешние 2000-е. Пространство книги зыбкое, ирреальное, в нем могут происходить как вполне обыденные, так и совершенно фантастические события. Впрочем, обо всем по порядку.

Герман Королев — 33-летний (это не случайно) «независимый эксперт» (так написано у него на визитке), занимающийся разнообразной общественной деятельностью (проще говоря, специалист по отмыванию бабла). Бабло, которое Гера отмывает вместе со своими друзьями, кузенами Борей и Лешей (они же Болек и Лелик), течет непрерывным потоком с международных грантов на счета молодежных организаций, записанных на Болека его заботливым отцом-чиновником. Однажды в пять утра размеренную жизнь Королева нарушает телефонный звонок. Гера, говорит трубка прокуренным голосом старого друга, твой брат все бросил, уехал не то в Берлин, не то в Амстердам, у нас тут проблемы с вашей бензоколонкой, надо решать вопросы, приезжай.

Путешествие в родные места детства и юности носит для Королева двойственный характер. С одной стороны, оно вполне взаправдашнее. С другой, явно мистическое, залетейское. В какой-то момент растерянный герой собирается повернуть назад, но некие силы препятствуют этому. Невесть откуда взявшийся Икарус выполняет функции ладьи Харона. Настойка, которую предлагает герою загадочная попутчица-ведунья, помогает ему «вспомнить все» и отправиться туда, где его ждут и где он действительно нужен.

И не то чтобы свет клином сошелся на этой старой окраинной бензоколонке. И не то чтобы Гера всю жизнь мечтал о судьбе мелкого собственника в краю печальных терриконов. Но это — его родной край и его законная бензоколонка. И если лихие люди собираются отобрать твою собственность, твое маленькое дело на этой земле, значит, его нужно всеми силами защищать.

«Благодарность» и «ответственность» — эти два слова звучат в «Ворошиловграде» рефреном, определенно отвечающим краеугольным взглядам самого писателя. Ближе к финалу авторский голос начинает раздаваться даже чересчур назойливо. Кажется, что Жадан сбивается на дидактику, на неприкрытую проповедь. Пожалуй, это только кажется: веселая ирония последнего эпизода избавляет роман от чрезмерного пафоса и ставит в нем эффектную точку.

«Ворошиловград» без преувеличения можно назвать ключевым текстом украинской литературы начала XXI века. Текстом сложным, многоплановым, требующим серьезного вдумчивого анализа. Не традиционным сельским, а урбанистическим. Не впадающим в зависимость от какой бы то ни было идеологии, а утверждающим приоритет личной свободы. А еще — ярким, эффектным, ироничным и, что особенно важно, жизнеутверждающим.

В декабре будет оглашен победитель конкурса «Книга года Би-би-си», остающегося, несмотря на свой скромный призовой фонд, самой статусной литературной премией Украины. В этом году два явных фаворита: «Музей покинутих секретів» Оксаны Забужко и «Ворошиловград» Сергея Жадана. О том, какой вектор развития отечественной литературы покажется экспертам более привлекательным и какие выводы из этого можно сделать, станет известно не позже, чем через месяц.

noch_ 4 января 2013 г., 23:46