Чтиво от Юрия Володарского (с рецензиями) — 281 книга — стр. 3

6/7

Это второй роман Фоера, по-хорошему наглого юного выскочки из нью-йоркского Бруклина. Первый, Everything is Illuminated (2002 г.), вышедший в русском переводе под названием «Полная иллюминация», увидел свет, когда автору едва исполнилось 25, и тут же стал мировой сенсацией. Роман удостоился положительных отзывов таких звезд мировой литературы, как Джойс Кэрол Оутс, Джон Апдайк и Салман Рушди.

Интересно, что книга имела непосредственное отношение к Украине: один из героев отправлялся на поиски еврейского местечка, родины своих предков. В 2005-м по «Полной иллюминации» сняли фильм с участием бывшего хоббита Элайджи Вуда и культового нью-йоркского музыканта, уроженца Боярки Юджина Хатса (Евгения Гудзя) — в российском прокате и на DVD он назывался «И все осветилось». В том же 2005-м, в год своего 28-летия, Фоер выпустил «Жутко громко и запредельно близко». Пожалуй, его карьеру пока что можно считать самым стремительным литературным взлетом XXI в.

На мой вкус, «Полная иллюминация» при всех ее достоинствах вышла излишне экзотическим блюдом. Роман был густо просолен лингвистическими изысками, щедро проперчен откровенными сценами на грани перверсии и обильно сдобрен специями в виде жутко экстравагантных образов и запредельно сказочных сюжетных ходов. В этом отношении вторая книга писателя — явный шаг вперед. В пику названию Фоер существенно убавил звук, после чего его особенный голос зазвучал более естественно.

В центре романа — последствия теракта 11 сентября 2001 г. В тот день среди прочих трех тысяч человек погиб Томас Шелл, отец 9-летнего Оскара, необычного мальчика с подвижной психикой, безудержной фантазией и обостренным чувством справедливости. Оскар очень любил отца и никак не может примириться с его смертью. Через несколько месяцев после трагедии он случайно разбивает вазу из отцовской кладовки и находит в осколках странный конверт. На его обороте написано «Black», а внутри лежит ключ. Зная любовь отца к логическим играм, Оскар решает, что это посмертная загадка Шелла-старшего, которую он непременно должен разгадать.

Пора сказать об экспериментах с формой. Текст перемежается картинками; эффектной финальной метафорой становится серия фотографий человека, падающего с небоскреба, которая приведена в обратном порядке — время словно повернулось вспять. Некоторые страницы зияют демонстративной пустотой, есть и такие, где по центру набрана одна-единственная фраза. Имеются фрагменты с корректорскими пометками и отрывки с лакунами между предложениями. Любопытен прием с постепенным уменьшением межстрочного интервала, имитирующий ускорение речи персонажа вплоть до полной ее неразборчивости, когда буквы слипаются в густую черную кашу.

Чтобы найти владельца загадочного ключа, мальчик отправляется в долгие путешествия по всему Нью-Йорку. Он знакомится с сотнями людей по фамилии Блэк, узнает истории их жизни и даже невольно влияет на их дальнейшие судьбы. «Жутко громко» — очень трогательная и исключительно человечная книга, временами откровенно бьющая по эмоциям. Может, чересчур сентиментальная. А может, и не чересчур.

noch_ 4 января 2013 г., 21:25

4/7

Чтобы войти в историю мировой литературы, Милорад Павич мог не сочинять свои двадцать романов — достаточно было одного «Хазарского словаря». Вышедшая в 1984 г. книга в течение нескольких лет, когда ее спешно переводили на все ведущие европейские языки, сделала сербского писателя одной из самых ярких литературных фигур конца ХХ ст. При этом своим феноменальным успехом Павич был обязан в основном двум факторам.

Во-первых, его проза отличалась огромной плотностью метафор, многие из которых носили фантастический характер. Сюжеты тоже выходили далеко за рамки обыденной действительности. По существу Павич стал символом направления, именуемого магическим реализмом, — несмотря на то что кроме него на этой благодарной ниве подвизались такие люди, как Борхес, Маркес, Кортасар, Рушди, Кальвино, Сарамаго и десятки других выдающихся писателей. Именно в творчестве Павича магический реализм достиг своего апогея, и новейшим представителям этого течения, как то Мураками, Митчеллу или Петровичу, превзойти его не представлялось возможности.

Во-вторых, Павич, внеся в «Хазарский словарь» элементы интерактивности, стал своего рода провозвестником эпохи компьютерных технологий. Роман не имел четкого сюжетного развития и предполагал чтение в произвольном порядке. У него были две версии, мужская и женская, и не важно, что они отличались друг от друга одной-единственной фразой. В середине 80-х новые структурные идеи были важнее их воплощения.

«Бумажный театр» стал одной из последних книг писателя, ушедшего из жизни четыре месяца назад. Его можно считать окончательной победой формы над содержанием: судя по этому сборнику новелл, в преклонные годы литературная игра превратилась для Павича в самодостаточное занятие. Произведение, названное в аннотации «романом-антологией», собрано из 38 рассказов 38 писателей из 37 стран мира (по неведомой причине Испания в книге представлена дважды). Нетрудно догадаться, что всех этих авторов придумал и озвучил сам Павич.

Озвучка обошлась без стилистических имитаций. Все «писатели» сборника, будь то канадец, японец, француз или грек, изъясняются одним и тем же фирменным павичевским слогом. В книге достаточно вычурной образности и леденящей душу мистики, а главный интерес вызывают, опять же, эксперименты с формой — скажем, в голландской новелле сказка сказывается сначала в обычном порядке, а потом задом наперед. К счастью, в текстах присутствует хоть какой-то национальный колорит: в норвежском рассказе упоминаются фьорды, а в венгерском — озеро Балатон. Спасибо и на том, что корейского дядечку зовут Чхунхян, а польскую даму — Малгожата. Могло ведь быть и наоборот.

Если это и преувеличение, то не слишком большое. Взгляните на имена грузинского и украинского писателей: первый назван Авраамом Хотько-Жалобовым, а второй Максимом Александровичем Джугашвили. Последние шутки Павича вышли на редкость странными. Впрочем, нетрудно представить, как в одном из потусторонних миров, созданных сербским писателем, он собственной персоной восседает на облачке и посмеивается над читателями, тщетно пытающимися понять его лукавый замысел.

noch_ 4 января 2013 г., 21:26

6/7

Странное определение «между стихами и прозой» не стоит воспринимать слишком всерьез, однако у него есть свои резоны. В самом деле, как назвать сочинения, собранные в книгу с каламбурным названием «Парадоски»? Формально тексты этого сборника, несмотря на то что большинство из них подчеркнуто прозаичны по тематике, обладают множеством свойств, позволяющих причислить их к разряду поэзии. А именно — наличием ритма, иногда рифмы, делением на короткие строки, высокой плотностью содержания, яркой афористичностью. Ну вот, к примеру:

дети —
это самое святое на свете
грех — это то
в результате чего
они рождаются
эти дети
путь
по которому
будущая жизнь протекает
им мужчина гордится
женщина его скрывает

Многие тексты в книге снабжены авторскими картинками — Петрушевская, как известно, замечательная рисовальщица. Так вот, на рисунке, сопровождающем приведенное выше стихотворение, изображены горделивый, густо покрытый шерстью Адам и скромная нежная Ева. Первый торжественно провозглашает: «XXL!», вторая застенчиво шепчет: «S».

Картинки имеются не во всей книге, а только в ее первой, заглавной части. Тексты, которые сама автор называет «парадосками», представляют собой емкие стихотворные сентенции, балансирующие на грани между деланной наивностью и сдержанной мудростью. Собственно, почему на грани? Наивность и мудрость вовсе не мешают друг другу, а совсем наоборот.

Остальные три части книги — «Карамзиндеревенский дневник», «Гордневник», «Провенансы» — это в основном зарисовки с натуры, причем преимущественно человеческой. В них Петрушевская рассказывает привычные истории про отпетых алкашей и интеллигентных старушек, мужиков-матерщинников и матерей-одиночек. Как всегда, ее персонажи вызывают странную смесь брезгливости и жалости, тоски и любви. В «Парадосках» можно найти множество скетчей, изображающих довольно неприглядные стороны бытия:

летний вечер
бомжиха
с большим картоном
подмышкой
найти который есть удача
ибо негде и не на чем спать
это главная бомжовская проблема
тычет в чужой домофон наугад...

Читатели со стажем помнят, какое мощное и одновременно тягостное впечатление произвел опубликованный в конце 80-х рассказ «Свой круг», один из самых знаковых текстов перестроечных времен. Тогда к Петрушевской прилепили нелепый ярлык «чернуха», хотя на самом деле в ее рассказе изображалась всего лишь жизнь без прикрас, которую многие не желали, а то и просто боялись замечать.

Важно вот что: Петрушевская описывает земную юдоль не с позиции хладнокровного стороннего наблюдателя, а как непосредственный участник событий, активно сочувствующий своим героям. «Низкое» у нее идет рука об руку с «высоким», и о чем бы ни шла речь в ее стихотворной прозе (или прозаических стихах), в ней всегда чувствуется присутствие доброты и милосердия. И хотя слово «Бог» в текстах Петрушевской встречается не так уж часто, она подлинно христианский писатель. Возможно, самый христианский писатель в современной России.

noch_ 4 января 2013 г., 21:26

5/7

Есть такой старый анекдот. В оркестр приходит новый дирижер. Он проводит ознакомительную репетицию: взмах палочки, музыканты играют вступление, и тут первый скрипач болезненно морщится. Дирижер останавливает оркестр, просит начать сначала, но все повторяется заново. После третьего раза дирижер не выдерживает и раздраженно обращается к первому скрипачу:

— Коллега, почему вы все время морщитесь? Хотите сказать, что оркестр фальшивит, а я этого не слышу?!

Первый скрипач смущенно отвечает:

— Маэстро, ради бога, не сердитесь. С вашим слухом все в порядке. Просто я с детства ненавижу музыку.

Это все вот к чему: Тарас Прохасько — такой удивительный писатель, который терпеть не может писать. Причем это не какие-то домыслы недоброжелателей, а его собственные, совершенно искренние слова.

Тем не менее, поскольку Прохасько все-таки писатель, время от времени ему приходится писать. Вот только вместо того чтобы сочинить пару романов, десяток повестей или сотню рассказов, отшельник с карпатских гор пишет тоненькую книжицу. В ней, однако, умещается столько жизненных сюжетов, сколько хватило бы на все вышеперечисленное.

Способа записи этих сюжетов в мировой литературе мне встречать не доводилось. Заглавное произведение книги представляет собой 70 страниц текста, разделенного на одинаковые абзацы по десять строк в каждом. Никаких других структурирующих элементов нет. Более того, деление на абзацы не имеет ни малейшей связи с содержанием. Наконец, если предложение не умещается в рамках одного абзаца, оно будет бесцеремонно оборвано и продолжено в следующем. По существу, главный литературный прием этой книги — полиграфический.

Рассказы из жизни писателя и его многочисленной родни сменяют друг друга с калейдоскопической скоростью. География встает на дыбы: только что был Львов — и уже Адлер, начинали страницу с Нью-Йорка, а заканчиваем в Чите. Прадед Гнат, дед Михась, отец Богдан, тетя Мира, брат Юрко, сестра Виталия мелькают так, словно семейный альбом превратили в мультфильм. За каждой короткой историей стоят людские судьбы и приметы эпохи, каждая из них могла бы послужить материалом для отдельного произведения, но, увы, Тарас Прохасько ужасно не любит писать... Кстати, второй текст, помещенный в книге, носит название: «Як я перестав бути письменником». Куда уж откровеннее.

Что это вообще за жанр такой? Мемуары? Слишком художественно Автобиографическая повесть? Но где же тогда мало-мальски связный сюжет? Впрочем, лучше не задаваться лишними вопросами, а просто наблюдать, как то, что выглядело бесформенной заготовкой, при ближайшем рассмотрении приобретает черты законченного, весьма оригинального произведения. Совсем как скульптуры Генри Мура: вроде бы кусок камня, а приглядишься — ух ты.

В прошлом году книга Прохасько, включавшая кроме рассматриваемых здесь повестей мистический роман «НепрОстые», вышла в русском переводе, после чего вот это самое «ух ты» ощутили и российские читатели. Прохасько окрестили «украинским Маркесом» и «карпатским Павичем». Среди рецензий критиков ведущих московских изданий («Афиша», «Коммерсант», «Книжное обозрение», «НГ-ExLibris» и др.) не оказалось ни одной отрицательной.

noch_ 4 января 2013 г., 21:27

4/7

Если бросить беглый взгляд на обложку, она покажется до странности знакомой. Однотонный фон, кривенькие детские буковки, наивные рисуночки — где ж мы это раньше видели? Где-где, конечно же, на обложке повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» (см. книжное обозрение в № 1 за этот год). Замечательная маркетинговая идея — оформить книгу в том же духе, что и бесспорный, а главное, отлично продаваемый литературный хит. Мол, если вам нравится Санаев, покупайте Аствацатурова, не прогадаете.

Кстати, действительно не прогадаете. С чувством юмора у отпрыска питерских филологов ничуть не хуже, чем у потомка московских актеров. Кроме того, Аствацатуров, как и Санаев, рассказывает о своих детских годах (им посвящена первая часть «Людей в голом»), не стесняясь сардонических эскапад в адрес родных и близких. Хорошо, что и к самому себе каждый из писателей относится с иронией. Еще Аствацатурова нередко — и надо сказать, небезосновательно — сравнивают с Довлатовым, с которым его роднит не только специфика юмора, но и повествовательная манера.

Аствацатуров, как и Довлатов, замечательный рассказчик. Его коронный номер — байка, случай из жизни, исторический анекдот. Последний из названных жанров предполагает среди фигурантов рассказа известных персонажей. Иногда автор называет их открыто — как, например, друга юности, популярного знатока из телевикторины «Что? Где? Когда?» Федора Двинятина. Порой не называет вовсе, однако по портрету некоего французского литератора, накачивающегося на презентации водкой и желающего хорошенько отдохнуть в компании умелых московских девочек, легко узнается не кто иной, как знаменитый Мишель Уэльбек.

Иногда один персонаж байки назван подлинным именем, а другой вымышленным. Так произошло в отношении тартуской истории середины 1980-х о студенте-филологе, который нес баночку с анализами в кожвендиспансер и встретил жившего в том же здании Юрия Михайловича Лотмана. Гостеприимный профессор, будучи уверен, что прилежный студент направляется именно к нему, немедленно пригласил юношу с баночкой в руках к себе на обед... Поскольку в те годы я сам учился в Тарту и хорошо знал всех студентов-филологов, то минуту-другую недоумевал, кто же скрывается за фамилией «Табонин», пока не сообразил просто-напросто поменять в ней порядок букв.

История действительно пикантная, так что истинного имени ее незадачливого героя мы называть не будем. Впрочем, «Люди в голом» полны и гораздо более фривольных рассказов. Надо сказать, что юмор филологов в некотором смысле напоминает юмор медиков, но если вторые специализируются на циничных шутках в отношении здоровья, жизни и смерти, то первые ничуть не смущаются при употреблении ненормативной лексики. Они просто не воспринимают ее отдельно от всей остальной.

Книга Аствацатурова определена издателем как роман, однако данная дефиниция весьма условна. По существу рассказики, анекдотцы и язвительные рассуждения всего лишь расставлены в хронологическом порядке и объединены фигурой автора-повествователя. Для романа маловато, а вот для легкого, но при этом вполне содержательного чтения — в самый раз.

noch_ 4 января 2013 г., 21:30

6/7

Новость, стремительно облетевшая 25 марта всю русскую блогосферу, была ужасной. Внезапная смерть «от обширного внутреннего кровоизлияния» 46-летнего Дмитрия Горчева, писателя, художника и блогера с более чем 12-тысячной аудиторией, повергла его поклонников в состояние шока. В эпоху развитых интернет-коммуникаций такой шок особенно силен: вроде только что человек писал свои насмешливые и мудрые заметки, и вдруг буквально несколько часов спустя оказывается, что его нет в живых...

Чудовищной несправедливостью казалось и то, что в последние годы неприкаянный писатель наконец-то обрел, что называется, простое человеческое счастье. Горчев не раз круто поворачивал свою судьбу — переселялся из казахского Целинограда в российский Санкт-Петербург, многократно менял род занятий, побывав токарем, учителем, переводчиком, художником и еще бог знает кем. Его последний переезд с женой и маленьким сыном из Питера в дальнюю деревню в Псковской области выглядел особенно экстравагантно. Однако, судя по записям в «Живом журнале», именно в этой глуши ему было хорошо, как никогда и нигде.

Подобный дауншифтинг, то есть бегство из мегаполиса и отказ от благ цивилизации в пользу «натуральной» сельской жизни, был вполне в горчевском духе. Известно, что многие писатели-юмористы в быту отличаются довольно угрюмым нравом, и Горчев был как раз из таких. Кроме того, этот на редкость раскованный в своих текстах автор жутко боялся публичных выступлений. Помнится, перед киевской презентацией «Жизни в кастрюле» он страшно нервничал, прятал дрожащие руки и вздыхал: «Скорей бы это закончилось».

Муза Горчева — девица специфическая. Пьет, курит, говорит басом, ругается матом, донельзя цинична и бесстыдна — в общем, та еще оторва. Иногда такое скажет — хоть стой, хоть падай. В большинстве случаев все-таки падаешь — от смеха. Горчев обладал редким талантом находить смешное в самых обыденных вещах. Мог одним легким движением пера, одной неожиданной фразой сместить ракурс так, что привычные предметы и явления, с которыми мы сталкиваемся каждый божий день, вдруг становились какими-то странными, нелепыми и даже фантастическими.

Его генезис вполне очевиден — Зощенко, Хармс, Венедикт Ерофеев. От первого у Горчева было острое чутье на пошлость окружающей среды. От второго — тонкое понимание абсурдных сторон бытия и поразительная свобода высказывания. От третьего — уже упомянутая неприкаянность и пресловутая русская душа, с известной легкостью преодолевающая расстояние от четвертинки до космических далей и небесных высот.

«Один человек был практически Бог. Но как-то было не до того: то дети в школу пошли, то жене пальто нужно купить. В общем, так и не собрался», — заканчивается вводная глава «Жизни в кастрюле». В отличие от своего персонажа, Горчев собрался и успел сделать немало — нам остались «Сволочи», «Осенняя жаба», «Милицейское танго», «План спасения» и другие замечательные книги. Остался желчный взгляд на мир, взгляд записного мизантропа, на самом деле распространяющий лучи потаенной и светлой любви.

noch_ 4 января 2013 г., 21:31

5/7

Те, кто регулярно читает книжные обозрения «2000», могли заметить, что их автор не большой поклонник жанровой литературы. При наличии огромного массива качественной прозы чтение триллеров, детективов, фэнтези, юмористических рассказов и дамских романов кажется мне слишком расточительной тратой времени. Тем не менее у всякого правила есть исключения, и одно из таких исключений носит имя Тонино Бенаквисты.

Несмотря на то что на русский язык уже переведен добрый десяток его книг, французский писатель итальянского происхождения более всего известен как автор «Саги». Роман о сочинителях дешевых мыльных опер, неожиданно для самих себя превративших непритязательный ситком (то есть комедию ситуаций) в главный хит французского телесезона, радовал волшебным сочетанием творческой свободы, стилистической легкости и своеобразного юмора. Этой книгой Бенаквиста словно переписал собственную судьбу — в конце 1990-х малоизвестный сценарист в одночасье стал лауреатом многочисленных литературных премий и одним из самых популярных писателей Франции.

Бенаквиста успешно пробовал себя в разных жанрах — писал детективы, полицейские романы, книги о ночной жизни Парижа и т. д. В «Малавите» он взялся за страшных американских мафиози, и они у него получились такими смешными, что Марио Пьюзо лопнул бы от негодования. А если бы не лопнул от негодования, то, по крайней мере, треснул бы от недоумения. И в самом деле, где вы видали гангстера, опечаленного утратой национального самосознания и низким уровнем собственной культуры, вследствие чего изучающего за решеткой итальянский, чтобы прочитать в оригинале «Божественную комедию» Данте?

В центре внимания «Малавиты» — славная семейка Манцони, в которой все как на подбор, вплоть до собаки, отъявленные бандиты и в то же время милейшие люди. Ее глава Фред сдал полиции крестных отцов ньюаркской мафии (включая того, что намерен прочесть Данте), и теперь ФБР прячет его с женой и детьми от возмездия в тихой нормандской деревушке. Найдя на чердаке пишущую машинку, полуграмотный киллер принимается отстукивать на ней роман о своей увлекательной мафиозной судьбе. Сынок у него тоже даром времени не теряет. За считанные дни на новом месте этот маленький Корлеоне становится непререкаемым авторитетом, таким себе школьным доном, на поклон к которому ходят не только сверстники, но и старшеклассники.

В «Малавите» отлично закрученный сюжет, но дело, конечно, не только в этом — хорошо скомпонованные истории у профессионального сценариста Бенаквисты не редкость. Удача романа — в миксе повествовательной динамики, очаровательного остроумия и превосходного чувства меры. Кстати, совсем недавно на прилавках появился сиквел «Малавиты» — «Малавита-2». Интересно, удалось ли Бенаквисте не сдать покоренных высот?

Под конец не лишним будет объяснить, в чем смысл названия книги. Во-первых, Mala vita, дословно «дурная жизнь», — одно из самоназваний итальянской мафии. Во-вторых, это кличка вышеупомянутого пса семейства Манцони. Весь роман собачка Малавита тихонько посапывает на коврике, но когда в доме начнется стрельба, убедительно доказывает, что она тоже настоящая мафиози. Пощады врагам не будет.

noch_ 4 января 2013 г., 21:31

4/7

Живет себе молодой человек Павел Дудник, пописывает рекламные тексты и статейки для географических журналов. Когда-то Павел был неудачно женат на девушке Инне, зато теперь счастливо и взаимно влюблен в девушку Сару. У Сары Полонской масса достоинств, среди которых мягкий характер, веселый нрав, кудрявые волосы и большие сиськи. Именно сиськи, а не грудь: рассказывая игривые истории, Денисенко предпочитает пользоваться просторечной лексикой. Звучит это приблизительно так: «А ще вона була надзвичайно цицьката. Одного разу в жіночому туалеті вона спробувала поставити дві філіжанки з водою на свої цицьки, але облилася. Ха-ха-ха!»

«В «Сарабанде» таких вот «ха-ха-ха» предостаточно — по жанру это почти чистая комедия. И действие в ней развивается по приличествующим комедии законам. Когда «цицьката» Сара отправляется в командировку в далекую Мексику, в такую глушь, где даже не работает мобильная связь (это ж куда нужно забраться в нынешние времена, чтобы тебя не могли найти!), квартира Павла подвергается набегу ее шумных родственников, которым потребовался приют на время ремонта. Не лишним будет уточнить: еврейских родственников. Повышающий степень комичности национальный колорит играет здесь не последнюю роль.

Итак, в кабинете Павла без малейшего стеснения поселяется дядюшка Сары Геннадий Станиславович Полонский по кличке Гестапо (Ге-Ста-По, догадались?), а спальню узурпирует его 12-летний не по годам развязный сынуля Эмиль. Как мальчик из порядочной еврейской семьи он занимается музыкой и считается будущим гением. Дабы снискать лавры Рихтера и Ван Клиберна, усердный Милик штудирует на дудниковском немецком пианино R. Yors & Kallmann одну и ту же пьесу — партию фортепиано из «Сарабанды» для струнного оркестра и фортепиано Георга Фридриха Генделя. Эту композицию бедному Павлу придется слушать десятки раз на дню.

«Сарабанду банди Сари» легко превратить в сценарий для ситкома, наподобие каких-нибудь «Папиных дочек» или «Счастливы вместе». Почти все действие происходит в одной и той же квартире. Как основные, так и второстепенные персонажи романа, — изрядные чудаки. Большую часть книги занимают диалоги. Они, правда, приведены в несколько странной авторской редакции, нарушающей правила пунктуации, но если их переписать в обычном виде, у актеров вопросов не возникнет.

Вопросы пока что возникают у некоторых критиков. Денисенко явно хотела, чтобы ее комедия была не просто досужим развлечением, однако попытка запрячь в одну телегу коня и трепетную лань, то есть приделать к юмористической книге драматический финал, выглядит несколько искусственно. Впрочем, писательница нашла неплохой выход из положения: когда драматизм разрастается до пугающих размеров, одна из трагических историй оказывается не более чем очередной выдумкой неугомонного Эмиля Полонского.

В прошлом году «Сарабанда банди Сари» была признана лучшей книгой в номинации «Беллетристика» по версии журнала «Корреспондент». С одной стороны, честь и хвала Ларисе Денисенко, не первый раз побеждающей в этом конкурсе. С другой, если титул лучшего романа достается книге легкого жанра, значит, ситуация в отечественной художественной литературе не слишком-то хороша.

noch_ 4 января 2013 г., 21:32

6/7

Пожалуй, в первом ряду современных писателей нет автора мрачнее, чем Джон Максвелл Кутзее. Уроженец южноафриканского Кейптауна, живущий в последнее время в Австралии, сочиняет сумрачную, угрюмую, довольно тяжелую для восприятия и при этом совершенно беспощадную к миру прозу. Формулировка Нобелевского комитета, наградившего писателя премией 2003 года, звучала так: «Романы Кутзее характеризуются прекрасной композицией, напряженными диалогами и блистательной аналитикой. Он подвергает беспощадной критике жестокий рационализм и искусственную мораль западной цивилизации. Он интеллектуально честен и занимается проблемами различения правильного и неправильного, мук выбора, действия и бездействия».

Первый же роман Кутзее — вышедшая в 1974 году «Сумеречная земля» — обозначил основные темы, которые писатель с исключительной тщательностью разрабатывает на протяжении всего своего последующего творчества. Это конфликт цивилизации и варварства, пресловутое «бремя белого человека», его торжество и падение, величие и бесчестие (последнее слово тут ключевое). Именно об этом романы «Ожидание варваров» и «Жизнь и время Михаэля К.», герои которых доходили до крайней черты человеческого достоинства. Именно этим темам посвящены «Железный век» и «В сердце страны», где читателю явлены кровоточащие язвы южноафриканского социума.

И все же самой яркой и популярной книгой Кутзее стал относительно небольшой по объему роман «Бесчестие», вышедший десять лет назад и с тех пор многократно переиздававшийся на русском языке. Его сюжет отчасти напоминает «Людское клеймо» Филипа Рота: в обеих книгах немолодого профессора литературы исключают из университета за нарушения этического характера. Но если герою Рота, негру, всю жизнь притворявшемуся евреем, абсурдным образом вменяли в вину расизм, какового он не проявлял и в помине, то кутзеевский Дэвид Лури, преподаватель словесности, переспавший со студенткой, как ни крути, преступил традиционную мораль. И все же самое страшное (дело-то происходит в современной ЮАР), что Лури европеоид, а студентка — чернокожая.

Частная вина белого мужчины перед черной девушкой превращается в общую метафору вины европейской цивилизации перед коренными народами всех рас и континентов. При этом символическая ответная реакция аборигенов по-дикарски жестока: в «Бесчестии» черные подростки насилуют дочь профессора, и это своего рода месть за столетия унизительного апартеида и полного бесправия. Не менее суровое наказание ждет и самого Лури, вынужденного скатиться до самого низа социальной лестницы и навсегда смириться с собственным бессилием.

«Бесчестию» повезло с экранизацией: недавний фильм Стива Джейкобса с блистательным Джоном Малковичем в главной роли оказался практически конгениален книге. И все же я бы рекомендовал сначала взяться за роман. Из всего творчества Кутзее он легче всего для восприятия, и я думаю, что Татьяна Александровна Евтеева, прочитав его, не будет ко мне в претензии. А может, даже в кои-то веки останется благодарной упрямому критику.

noch_ 4 января 2013 г., 21:37

6/7

Меньше месяца назад Михаил Шишкин был гостем специальной прозаической программы фестиваля поэзии «Киевские Лавры», и я вел вечер с его участием. Интересно, что тема беседы, обозначенная как «элитарная литература в эпоху массовой», вызвала у писателя некоторые возражения. С его точки зрения, никакой «элитарной» литературы нет вообще, есть только хорошая и не очень. В качестве подтверждения своего тезиса Шишкин прочел новый рассказ, довольно простой по форме и при этом настолько лично-откровенный по содержанию, что зал готов был разрыдаться.

Тем не менее согласиться с Шишкиным по поводу характеристик его творчества довольно трудно. Уж больно необычна его повествовательная манера, уж слишком малое значение придает он сюжету и куда большее — слову как таковому. Неподготовленный читатель увидит в этой странной прозе бессмысленное нагромождение историй, событий, фраз и вряд ли поймет, зачем все это нужно. Характерно, что суть «Венериного волоса» не разглядел и такой продвинутый московский критик, как Лев Данилкин. А вот жюри ведущих российских литературных премий оказалось более лояльным к экспериментам: в 2005 году роман собрал беспрецедентный урожай призов, став победителем и «Большой книги», и «Национального бестселлера».

То, что перед нами весьма неординарная книга, видно с первых же страниц, на которых сцена рутинного допроса в швейцарском ведомстве по делам беженцев перемежается неожиданными фразами из курса мировой истории вроде: «У Дария и Парисатиды было два сына, старший Артаксеркс и младший Кир». Вскоре протокол допроса сменится письмом автора к некоему Навуходонозавру, гибриду Навуходоносора с динозавром — что за зверь такой? Да, со временем станет ясно, что главная фигура романа — называемый «толмачом» русский переводчик, который в перерывах между допросами почитывает исторические труды Ксенофонта, а Навуходонозавром в шутку называет своего сына. Однако ясность эта обманчива: вскоре повествование утратит не только удобную для читателя линейность, но и элементарную связность.

Начнется то, что более всего дорого Шишкину: шум эпохи, шорох времени, шелест словаря. В истории беженцев вплетаются все новые цитаты из древних сочинений, все громче и неразборчивее звучат посторонние голоса, рассказывающие какие-то бесконечные байки из обыденной жизни. Пожалуй, более всего этот текст похож на репетицию симфонического оркестра, в которой можно расслышать фрагменты знаменитых сочинений великих композиторов разных эпох.

Словно безумный коллекционер, Шишкин стремится спасти и сохранить от грядущего небытия все когда-либо услышанное и где-либо прочитанное. Сберечь все ненароком брошенные фразы, все рассыпанные по страницам русской классической литературы сентенции, все мимолетные описания и многомудрые измышления. Для тонкого ценителя эта проза — манна небесная, но вот Татьяна Александровна Евтеева наверняка отвернется от нее с первых же страниц. Я ее прекрасно пойму и только понадеюсь, что она при этом сможет понять меня.

noch_ 4 января 2013 г., 21:38

5/7

«Матисс» принес Александру Иличевскому «Русский Букер» 2007 года. Однако мне кажется, что недавнее переиздание романа свидетельствует не столько о популярности его автора, сколько о том, что премиальный институт в России стал влиять на спрос. Человек, купивший эту книгу по случайности — заинтересовавшись, к примеру, названием, — наверняка попадет впросак. Это вовсе не жизнеописание Анри Матисса; более того, к французскому художнику-постимпрессионисту роман ни малейшего отношения не имеет.

Обманчиво не только название, но и аннотации. Это действительно история о жизни российских бомжей, однако Иличевский рассказывает ее таким своеобразным, изысканным, причудливым языком, что сюжет отходит на второй план. Ощущения здесь важнее событий, стиль важнее личности, поэтика важнее судьбы. Собственно, главного героя книги, бывшего физика Леонида Королева, отличает именно пренебрежение к собственной судьбе.

Тонкая натура героя слишком чутко и болезненно воспринимает действительность. Лживость нового мироустройства воздействует на него самым что ни на есть физическим образом — подобно герою «Астенического синдрома» Киры Муратовой Королев не выносит муравейника московского метро, где его настигают приступы удушья. В конце концов социальная гонка становится невыносимой, и Королев решает сойти с дистанции. Однажды он швыряет ключ от квартиры в реку и уходит бродяжничать.

Реальные странствия по Москве и Подмосковью в «Матиссе» не так существенны, как мытарства неприкаянной души. Читателю, уютно расположившемуся в кресле или на диване, все эти ночевки в подъездах, на чердаках, в вокзальных залах ожидания и заброшенных домах покажутся сущим кошмаром. Однако даже такая странная свобода для Королева важнее любых благ цивилизации.

Несмотря на стилистическую прихотливость, «Матисс» далеко не самая сложная книга Иличевского. Квинтэссенцией его творчества можно считать сборник «Ослиная челюсть», чтение которого превратилось для меня в сущий кошмар. Такого бешеного потока чудовищно субъективных и невозможно умозрительных метафор я не встречал ни у одного из современных русских писателей. Если на этой книге сломался такой сноб, как я, то уж Татьяне Александровне Евтеевой читать ее не рекомендуется самым категорическим образом. Впрочем, от «Матисса» я бы ее тоже предостерег.

Напоследок два маленьких замечания. Первое касается названия романа: для Королева Матисс — это своеобразный символ той подлинной, яркой жизни, которой ему так остро не хватает. Второе относится к заголовку рецензии: оборот «нищие духом» из евангельской сентенции «блаженны нищие духом, ибо им принадлежит царство небесное», у нас обычно понимают неправильно. Согласно замечанию Сергея Аверинцева, речь идет вовсе не о том, что праведники отличаются низким уровнем духовности. Нищие духом — это на самом деле нищие по собственной воле. То есть те, кто презрел мирские богатства и с котомкой за плечами отправился на поиски истины.

Именно так поступил Леонид Королев. В финале романа он выходит в дорогу «за солнцем, впряженным в будущее». К чему его приведет этот путь, остается за кадром.

noch_ 4 января 2013 г., 21:39

5/7

Львовянка Марианна Кияновская известна прежде всего как поэт. Она — автор семи книг стихотворений, и «Стежка вздовж ріки» ее первый опыт в прозе. Этот небольшой по объему сборник новелл, вышедший в позапрошлом году, оказался вне внимания немногочисленных отечественных премий. Однако критики отметили его как одну из самых интересных украинских художественных книг 2008-го.

Есть такое выражение x «проза поэта», и к текстам Кияновской оно применимо в высшей степени. «Стежка вздовж ріки» отличается крайне бережной, внимательной работой со словом; лексика и фонетика здесь играют не меньшую роль, чем сюжеты и характеры персонажей. Более того, в книге есть фрагменты, когда прозаическая речь постепенно ритмизуется и переходит в декламацию. Кияновская словно вспоминает о первоначальной природе своего литературного таланта и отдает ему законную дань.

Эта проза создает особый мир, к которому не так-то просто приноровиться. Рассказы могут обращаться к самой разной тематике — тайне отцовства, ожиданию любви, перемене участи, тяжбе со смертью, — но главной в них становится некая тревожная, завораживающая, мистическая атмосфера. Кажется, будто действие происходит в потустороннем мире, что реки, обильно текущие по новеллам книги, на самом деле называются Стикс, Коцит и Ахеронт.

Вода — ключевая стихия книги. Ее пространство насыщено влагой, эта влага выпадает дождем и проступает росой, она плещет и сочится, мерцает легкой зыбью и накатывает тяжелой волной. Река — главная метафора сборника. Она неостановима, как вечно текущее время, это ворота в загробный мир и преграда на пути к новой жизни. А может, и то и другое одновременно.

«Стежка вздовж ріки» полна мифологических и библейских аллюзий, скрытых архетипических смыслов, смутных культурных параллелей. Проза подобного толка лишена однозначности и предполагает множество всевозможных трактовок. Более того, я не уверен, что она вообще нуждается в каких-либо трактовках. Может, самое правильное при чтении такой книги — расслабиться и наслаждаться. Конечно, при условии, что вам удастся это сделать.

Спешу заверить Татьяну Александровну Евтееву, что националистически-русофобских и половых комплексов, а также нецензурщины в прозе Кияновской нет и в помине. Есть боль и надежда, желание и отчаяние, любовь и смерть. Все это можно почувствовать вместе с автором, но только совершив немалую душевную работу. Стоит тратить силы или нет, каждый читатель, как водится, определит сам.

noch_ 4 января 2013 г., 21:40

4/7

На книгах Рю Мураками нужно писать предупреждение. Приблизительно такого типа: «Внимание, внимание! Если кто вдруг не знает, спешим сообщить, что к широко известному в широких кругах японскому писателю Харуки Мураками широко известный в узких кругах японский писатель Рю Мураками никакого отношения не имеет. Более того, по своей литературной манере они являются чуть ли не полными антиподами, и если вы любите нежную меланхолию, трогательные рефлексии и мистические приключения Мураками Харуки, то хорошенько подумайте, стоит ли вам браться за мрачную и насквозь перверсивную прозу Мураками Рю?»

Писатели-однофамильцы принадлежат к одному поколению — обоим около шестидесяти. Каждый из них испытал заметное влияние западной культуры. Герои и того, и другого — маргиналы, не вписывающиеся в тесные рамки социума. Формальное внешнее сходство еще сильнее подчеркивает реальную разницу между ними. Если Харуки дебютирует в 1979 г. повестью «Слушай песню ветра», полной грустных размышлений об ускользающем смысле бытия, то первая книга Рю «Все оттенки голубого» (1976) описывает повседневную жизнь подростков-маргиналов, под завязку набитую сексом и наркотиками. Характерно, что оба дебюта были отмечены японскими литературными премиями, причем Рю, чье полное имя на самом деле Рюноскэ, получил более престижную — имени своего тезки-классика Акутагавы.

Трилогия под общим названием «Монологи о наслаждении, апатии и смерти» состоит из романов «Экстаз», «Меланхолия» и «Танатос». Заголовки отдельных книг и соответствующие им понятия в общем названии цикла донельзя красноречивы: сначала неземной кайф, потом мучительная тоска и наконец неотвратимая гибель. Герои трилогии, которая по существу является одним романом в трех частях, торопятся получить от жизни все мыслимые и немыслимые удовольствия. Безумная гонка за все новыми и новыми наслаждениями постепенно разрушает их тела и души.

В центре повествования — демоническая фигура господина Язаки, режиссера модных мюзиклов, несокрушимой секс- и драгс-машины, существа, обладающего сумасшедшей физической выносливостью. Другой на его месте от такой жизни уже бы сто раз помер, а вот двужильного Язаки не берет ничто — ни цистерны алкоголя, ни тонны кокаина, ни дикие садомазохистские оргии. Это своеобразное божество разнузданности, жуткий гибрид Бахуса с Приапом и еще того третьего бога наркотиков, которого древние греки, на свое счастье не знакомые ни с «коксом», ни с «герычем», выдумать не удосужились.

В каждом из романов трилогии есть свой герой-рассказчик. Судьба его незавидна: встреча с Язаки и его не менее инфернальными возлюбленными Кейко и Рейко для среднестатистического человека чревата самыми печальными последствиями. Чтение Рю Мураками — занятие не столь опасное, но все же довольно специфическое. Тут стоит упомянуть собственную фразу писателя: «Те, кто не имеет опыта в групповом сексе и употреблении наркотиков, вряд ли способны понять мои сочинения». Так что ежели мы с вами, любезные читатели, в книгах «другого Мураками» чего-то не поняли, это вовсе не страшно. Здоровее будем.

noch_ 4 января 2013 г., 21:45

3/7

Середина 1980-х, типичный городок Новой Англии, типичный Кэмден-колледж, в котором типичные американские студенты изучают всевозможные виды искусств, от скульптуры до драматургии. Основных героев три: Шон, Пол и Лорен, каждый из них по очереди выступает в роли рассказчика; иногда слово получают также ряд второстепенных персонажей. С некоторой натяжкой эту конструкцию можно считать любовным треугольником, поскольку Шон влюблен в Лорен, Пол влюблен в Шона, а Лорен влюблена... эх, увы, не в безнадежно голубого Пола, а в какого-то балбеса, не испытывающего к Лорен ни малейшего интереса.

С интересами у студентов Кэмден-колледжа и впрямь негусто. Их, строго говоря, три: алкоголь, наркотики и секс. В общем-то, есть и четвертый — всякие прикольные вечеринки (самая популярная из них носит характерное название «Приоденься и присунь»), но любому первокурснику понятно, что без пива, виски, водки, марихуаны, экстази, кокаина и последующего совокупления правильная вечеринка немыслима. Можно предположить, что в быстротечных перерывах между долгими актами сладкой жизни кэмденские студенты успевают чему-то там обучаться, но уверенности в этом нет. Ни одна из четырехсот с лишним страниц романа учебе как таковой не посвящена. Имена преподавателей появляются в книге, только если кто-то из них заводит интрижку со студенткой. Некоторые персонажи довольно смутно представляют, на каком факультете они числятся. Написать здесь слово «учатся» не поворачивается рука.

Что характерно, в Кэмден-колледже царит удивительная сексуальная терпимость. По инерции там все еще отпускают шуточки насчет гомиков и лесбиянок, но похоже, каждый второй шутник и сам не без содомского греха. Действительно, если уж вечеринка непременно должна закончиться бурным соитием, а гетеросексуального партнера по какой-то причине найти не удалось, то почему бы не попробовать обойтись гомосексуальным? Вот так Шон, пока Лорен не выказывает к нему расположения, проводит ночи с Полом, и ни малейшего смущения по этому поводу не испытывает. Шона вообще мало что смущает; на все случаи жизни у него есть два готовых ответа: «Рок-н-ролл» и «Решай проблемы». Эллочка-людоедка рядом с ним — изощренный лингвист.

Второй роман Брета Истона Эллиса вышел в свет, когда писателю исполнилось всего 23 года (первый, «Меньше чем ноль», он написал в 21). Фигура будущего автора «Гламорамы» и «Американского психопата» сразу же оказалась в центре ожесточенной полемики. Одни критики восхищались жестким изобличением ужасных нравов в молодежной среде, другие обвиняли Эллиса в клевете и упаднических настроениях. В России похожую дискуссию не так давно вызвал сериал «Школа» Валерии Гай Германики. Печальная правда жизни многим зрителям оказалась не под силу.

Впрочем, одной правды жизни для искусства все-таки маловато. В 1987 г. книга Эллиса звучала как шокирующее откровение. Сейчас эта долгая монотонная история об экзистенциальном кризисе американского студенчества выглядит одним из многочисленных художественных пособий на тему «как жить нельзя» и ничего принципиального нового читателю не сулит.

noch_ 4 января 2013 г., 21:46

4/7

Когда-то Вадим Аплетаев был талантливым газетным колумнистом, но от безденежья пошел работать менеджером в преуспевающий банк. Продержался там два года, после чего скучная, нетворческая и совершенно бессмысленная офисная работа довела его до внезапного приступа бешенства. Первой жертвой Вадима стал ненавистный буржуин-директор, за ним пришел черед отвратительного жлоба-охранника, дальше герой вырывается из душных банковских стен на свободу и принимается мочить направо и налево всякую прочую человеческую мерзость.

«[Голово]ломка» — название многозначное. Это сама романная конструкция, похожая одновременно на лабиринт, ребус и квест. Это банальный способ убийства — Вадим с удовольствием крошит черепа врагов разнообразными тупыми предметами. Это, наконец, популярная в начале 2000-х электронная игра Head Crasher, с упоминания которой начинается действие романа. Характерно, что в первых главах книги реальная и виртуальная составляющие четко разграничены, но чем ближе к финалу, тем труднее определить степень подлинности происходящего. Когда победивший всех и вся Аплетаев отхватывает суперприз в виде миллиона баксов и двух девиц невозможной красоты, можно предположить, что все вышеописанное происходило только в его богатом воображении — точь-в-точь как в «Американском психопате» Брета Истона Эллиса.

В 2003-м об авторе по имени Гаррос-Евдокимов не было известно буквально ничего. Когда отличавшаяся мощным драйвом, плотным слогом и хлесткой образностью «[Голово]ломка» неожиданно завоевала премию «Национальный бестселлер», обойдя блестящую «Орфографию» Дмитрия Быкова, завеса таинственности начала спадать. Выяснилось, что Гаррос-Евдокимов это не один человек, а два, что молодые писатели обитают в Риге, что Гарроса зовут Александром, а Евдокимова Алексеем. От новых звезд молодой русской литературы стали ждать новых выдающихся свершений, однако каждая следующая их книга («Серая слизь, «Чучхе», «Фактор фуры») становилась еще большим разочарованием, чем предыдущая. В конце концов тандем распался (Гаррос перебрался в Москву, Евдокимов остался в Риге), но самостоятельное творчество писателей успеха им не принесло.

Одной из причин, по всей видимости, стала некоторая вторичность литературной манеры Гарроса-Евдокимова по отношению как к западному «офисному трэшу» (кроме уже упомянутого Эллиса можно вспомнить «Бойцовский клуб» Чака Паланика и «99 франков» Фредерика Бегбедера), так и к российскому («Generation «П» Виктора Пелевина вышел четырьмя годами ранее «[Голово]ломки»). Другое объяснение еще более банально: похоже, им просто не хватило таланта. Не стоит забывать и о суровой конкуренции в границах жанра. К трэшу можно причислить множество авторов, хорошо заметных на русском литературном ландшафте рубежа столетий. Речь об относительно молодых Ярославе Могутине и Михаиле Елизарове через более старших Илью Масодова и Баяна Ширянова (псевдоним Кирилла Воробьева) до мэтров вроде Юрия Мамлеева и Владимира Сорокина. Последнего, конечно, с огромными оговорками. С таким же успехом можно было бы называть Федора Достоевского автором детективных романов.

noch_ 4 января 2013 г., 21:46

4/7

Скандальная история с книгой Олеся Ульяненко, начинавшаяся как трагедия, в конечном счете приобрела черты безобразного фарса. Напомню краткое содержание предыдущих серий этой мыльной оперы. В начале 2009 г. в «Клубе семейного досуга» выходит роман «Жінка його мрії». Вскоре выясняется, что книга была послана на согласование в Национальную комиссию по вопросам защиты общественной морали, где ее сочли порнографической. Перепуганное издательство изымает отпечатанный тираж из всех книжных магазинов страны. Ульяненко (кстати, лауреат Шевченковской премии 1997 г. за роман «Сталинка») попадает в больницу с нервным срывом.

Весь 2009 год длятся акции протеста, судебные тяжбы и переговоры. Нацкоммор становится притчей во языцех, символом чиновничьего ханжества и некомпетентности. В результате писатель и моралисты от власти подписывают мировое соглашение, по которому Ульяненко обязуется отредактировать текст в соответствии с требованиями комиссии. В начале 2010 г. порезанная цензурой «Жінка його мрії» выходит в издательстве «Треант».

На первый взгляд, каждой из сторон конфликта удалось сохранить лицо. Нацкоммор все-таки добился кое-каких правок, Ульяненко все же смог опубликовать книгу. На самом деле проиграли все. Писателю как-никак пришлось поступиться принципами, и это весьма грустный прецедент. Что касается комиссии, то ее маленькая победа выглядит дичайшим абсурдом. Из первой главы романа исчезли показавшиеся Нацкоммору непристойными слова «член», «яйца» и «кончить», которые в громадном изобилии встречаются в современной художественной литературе. Зато в остальных главах все эти несчастные «члены» преспокойно остались. Да и к ненормативной лексике, время от времени появляющейся на страницах романа, у комиссии претензий не возникло.

Сама по себе «Жінка його мрії» вряд ли стоит того внимания, которое привлекли к ней бестолковые запреты. Это явно не лучший роман Ульяненко; он довольно сумбурен, эклектичен, не очень ладно скроен и не слишком крепко сшит. Действие начинается с экзотического самоубийства одной из героинь, которая в ванной засовывает в рот концы оголенного провода и ждет, когда кто-то нажмет на выключатель. Ее муж, майор СБУ в отставке, которого почему-то зовут генералом, тут же во всех позах имеет секретаршу, потом их сын-гомосексуалист предается содомии с неким капитаном, да и лейтенант, расследующий дело о гибели жены майора, тоже оказывается изрядным эротоманом. Так, с точки зрения Ульяненко, выглядит повседневная работа доблестной украинской милиции.

Детективная линия прочерчена прерывистым пунктиром. Эротические эпизоды чересчур нарочиты и выбиваются из контекста. Слог то становится чрезвычайно выспренним, то упрощается до конструкций типа «подлежащее-сказуемое-дополнение». Наконец, возникает странная мистическая линия, создающая некоторое напряжение, но не блещущая содержанием. Ну и количество трупов, само собой, неуклонно растет. Сей факт тоже мог бы смутить моралистов, но я уверен, что ни один член (извините за выражение) Нацкоммора до конца (извините за возможные ассоциации) роман Ульяненко читать и не подумал.

noch_ 4 января 2013 г., 21:46

5/7

Вообще-то Бэнкс не больно-то для развлечения. В его дебютном романе «Осиная фабрика» (1984, русский перевод 2002), который по сей день остается самым известным произведением писателя, было столько яркой запоминающейся жути, что репутация Бэнкса определилась на десятилетия вперед. Кто читал, припомните, кто не читал, представьте себе: глухая шотландская провинция, мрачная гнетущая атмосфера, семейка отъявленных психопатов, 16-летний балбес с манией величия, устраивающий ритуальные убийства насекомых и животных и к концу романа оказывающийся не придурковатым пацаном, а несчастной девочкой с ранимой душой...

Чем отличается Бэнкс, так это тем, что он все время чем-то отличается. Точнее говоря, каждый следующий Бэнкс разительно не похож на предыдущего. Вот и в написанном полтора десятилетия спустя «Бизнесе» нет почти ничего общего не только с «Осиной фабрикой», но и с созданной в 1997-м антивоенной притчей «Песней камня». «Бизнес» — роман, как для Бэнкса, на удивление легкий. Книгу с подобной тематикой и стилистикой могли бы сочинить записные социально-финансовые сатирики вроде Бена Элтона или Кристофера Бакли. Но даже на этой как бы чужой территории Бэнкс ведет себя совершенно непринужденно.

Можно сказать, даже несколько дерзко. Ко всему прочему писатель примеряет на себя блузку с юбкой — роман написан от лица женщины. Катрин Тэлман — дама во всех отношениях незаурядная, других в героини подобного рода книг не берут. В свои юные 38 (а выглядит Кэтрин, естественно, от силы на 30) она занимает довольно высокий пост руководителя третьего уровня в загадочной коммерческой организации, именуемой предельно просто — «Бизнес». Сия контора, берущая начало еще со времен античности, ныне представляет собой грандиозную транснациональную корпорацию с жесткой иерархической структурой, деловыми интересами по всей планете, вплоть до самых дальних ее уголков, и степенью влияния на уровне как минимум Ватикана. По существу «Бизнес» символизирует собой весь мировой бизнес как таковой.

Ну а сама миз Тэлман («миз» это, напомню, современный политкорректный гибрид «мисс» и «миссис» — кому какое дело, замужем дама или нет?), так вот, сама Кэтрин олицетворяет собой порядочность и чистоплотность при ведении этого самого бизнеса. Будучи истинной селф-мейд-вумен, зная на собственной шкуре, что такое бесправие, нищета и отчаянная борьба за существование, она сохранила человеческие черты и не дала бездушной машине по производству денег растоптать свое нежное сердце. Звучит несколько пафосно, не так ли? Что ж, Бэнкс бывает и таким.

А еще в «Бизнесе» есть фраза, которую невозможно не процитировать: «Русские создали свой вариант капитализма по образцу тех картин западной жизни, которые рисовала советская пропаганда. Им внушали, что Запад — это разгул преступности, поголовная коррупция, неприкрытая страсть к наживе, многомиллионный бесправный класс голодающих и кучка злобных, алчных мошенников-капиталистов, попирающих закон. Русские построили у себя именно этот вариант». Остается поменять «русских» на «украинцев», и мы получим наше с вами отечество. Картинка неприглядная, но к сожалению, правдивая.

noch_ 4 января 2013 г., 21:50

4/7

В начале 1990-х после выхода романа «Лучшие годы — псу под хвост» Михал Вивег в одночасье стал самым популярным современным чешским писателем. Молодого автора настойчиво сравнивали с Миланом Кундерой и прочили ему большое будущее. Вивег и впрямь напоминал Кундеру легкой манерой письма, чуткостью к психологическим нюансам и любовью к подробному изображению житейской повседневности. Однако если самый знаменитый чешский писатель смотрел на мир сквозь призму горькой меланхолии, то самый популярный предпочитал относиться к нему с примирительным юмором. Публика ответила благодарностью — тиражи книг Вивега вскоре перевалили за 100 тыс. экземпляров.

Удерживать внимание читателей — задача нелегкая, и каждый решает ее по-своему. Вивег пошел самым простым путем — он начал откровенно потакать массовому вкусу. Его книги становились все более поверхностными и мелодраматичными; непосредственное обаяние дебютного романа сменилось прагматичным следованием читательскому спросу. В результате писатель занял довольно удобную нишу: с одной стороны, его коммерческий успех постоянно растет, с другой, его все еще продолжают числить по ведомству «высокой» литературы.

«Роман для женщин» (2003) можно считать самым характерным примером нынешнего творчества Вивега. Юная героиня книги Лаура работает редактором в женском журнале. У нее начинается роман с импозантным сорокалетним мужчиной Оливером, креативщиком из рекламного бизнеса. Первый удар по нежным отношениям происходит, когда Лаура знакомит Оливера со своей мамой Яной — оказывается, что в юности у Яны с Оливером был короткий, но довольно болезненный роман. Тогда Оливер звался чудовищным рагульским именем Пажоут, и был для Яны символом неискоренимой чешской провинциальности.

Постепенно Лаура начинает понимать, что ее возлюбленный действительно далек от идеала. Он неряха, циник и сноб, его высокомерные друзья-интеллектуалы над ней смеются, а он этому не препятствует, у него продолжаются интрижки с его бывшими женщинами... В конце концов, чаша терпения переполняется, и Лаура решает порвать с Оливером. Тут наш циник, конечно же, решает, что эта девушка ему дороже всех на свете и пытается вернуть ее всеми доступными способами. Иногда довольно изобретательными — например, поместив в вагонах пражского метро покаянные любовные письма от некоего Оливера к некой Лауре. Читать будут все кому не лень, но только ей одной будет понятно, кому именно адресованы эти отчаянные воззвания.

Вивег четко попадает в целевую аудиторию. Влюбленные, жаждущие влюбленности и когда-то бывшие влюбленными девушки всех стран и народов будут читать его роман с замиранием сердца — конечно, при условии, что наивность у них сочетается со способностью к иронии. Ну а критики вправе относиться к Вивегу с той же прагматичностью, с которой он пишет свои книги, и рекомендовать их в качестве развлекательного сезонного чтива в поездах Донецк — Симферополь, Львов — Одесса и Киев — Феодосия. Самолеты, следующие в Анталию или Хургаду, тоже подходят. В крайнем случае годятся вагоны метро. Кстати, осмотритесь по сторонам — нет ли там среди рекламы чьих-нибудь любовных посланий?

noch_ 4 января 2013 г., 21:50

3/7

Звезда Андрея Геласимова взошла на российском литературном горизонте в самом начале 2000-х. Сверхновой назвать ее было нельзя, но засветилась она все же довольно ярко. Геласимов подкупал неожиданной простотой и непосредственностью, какой-то полузабытой искренностью. Характерно, что его героями оказывались разнообразные маргиналы: чувствительные подростки («Фокс Малдер похож на свинью»), несчастные девочки-дурочки («Жанна»), бедные дядечки-неудачники («Рахиль»). Геласимова даже можно было бы назвать «модным писателем» — так в эпоху чрезмерной сложности в искусстве возникает мода на простоту.

В прошлом году Геласимов был особенно заметным. Сначала за роман «Степные боги» ему присудили одну из главных литературных премий России — «Национальный бестселлер». Потом в свет вышла книга «Жажда», в которой были собраны лучшие повести и рассказы писателя. Наконец, в ноябре на книжных прилавках появился роман «Дом на Озерной», и почти сразу же российский Первый канал выпустил в эфир одноименный сериал. После этой хитрой комбинации возникла необходимость говорить не столько о литературе, сколько о маркетинге, пиаре и других медийных технологиях.

Впрочем, начнем с литературы, хотя те, кто смотрел «Дом на Озерной» по телевизору, следующие два абзаца могут преспокойно пропустить. Итак, перед нами живущая в тихом провинциальном городке большая семья со своими большими и маленькими проблемами. Старшее поколение представляют дедушка и бабушка; у первого добавляющее драматизма больное сердце и привносящий толику юмора склероз, а вторая просто очень вкусно готовит, особенно соленые грибочки. В среднем поколении имеются три сестры и их мужья с идеально выбранными типажами — соответственно, вялый интеллигент, мужественный майор-нацмен и грубоватый, но милый дальнобойщик. Младшее поколение перечислять не будем — их тоже много. Ах да, у трех сестер есть непутевый младший братец, из-за которого все и закрутилось.

А закрутилось вот что. Предприимчивый молодой человек придумывает фантастически прибыльную аферу с китайскими компьютерами, для которой ему нужен немалый стартовый капитал. Чтобы ее провернуть, он уговаривает всех сестер с мужьями отдать в залог свои квартиры. Дело, само собой, надежное, вероятность успеха, конечно же, 99 процентов. Он берет деньги, улетает в Китай за товаром, и тут этот жалкий ничтожный один процент внезапно превращается в сто.

Я успел прочитать «Дом на Озерной» до выхода сериала. Читал и недоумевал — отчего характеры такие схематичные? Зачем герои напрочь лишены внутренней жизни? Почему текст состоит из одних лишь событий и диалогов? По какой причине в каждой главе происходит нечто из рук вон выходящее — то суицид, то драка, то пожар, то инфаркт? Когда Первый начал крутить свое кино, все стало ясно.

Сериал «Дом на Озерной» это вовсе не экранизация одноименной книги Андрея Геласимова. Наоборот, книга — это литературная обработка сценария, для пущей солидности названная романом. Если хотите, можете считать подобный прием удачным маркетинговым ходом, хотя, на мой взгляд, это просто-напросто обман. Кстати, самый известный роман Геласимова называется «Год обмана». Отчего-то вдруг

noch_ 4 января 2013 г., 21:50

4/7

«Winter Sport» надо цитировать. Например, это: «Нэля была выгодная лучшая подруга: всегда лавчик есть на такси, если что, может припугнуть блатными, многих старших знает лично по папе, плюс страшная до таких степеней, что на ее фоне любая худая дура выглядит Золушкой». Или вот: «Лёцыка это не перло, он тут работал и все нормально срасталось, пока по ошибке не дернул «винтер» с какого-то носатого нарванного черта, который прибыл под кинотеатр на «Дикую орхидею» с двумя телочками». А то и просто: «Резкому нужен храбрый, но в этом балете Ваня, к сожалению, не танцевал».

Дело происходит в Харькове, в «лихие девяностые», но, в общем, в такой манере говорили, говорят и будут говорить где угодно «на раёне», будь то киевская Троещина, донецкий Текстильщик, севастопольская Горпуха или днепропетровские Новые Кайдаки. Так изъясняется приблатненная улица, гордо разгуливающая в трениках abibas, лузгающая семки, заливающая тоску дешевой «Русской» с козырьком (это в 1990-х; сейчас даже на дешевой водке закрутки — прогресс!) и мечтающая о красивой жизни. Вся книга Фоззи написана именно таким жутким и сочным языком.

Фоззи (в миру Александр Сидоренко) — тот самый рэпер из группы ТНМК и ведущий из телевизора. «Winter Sport», его вторая книга (первая — «Ели воду из-под крана» — вышла чуть более года назад), названа в честь финской шапочки-петушка, которую вышеупомянутый Лёцык взял на гоп-стоп у фраера, а тот, к несчастью, возьми и окажись сыном начальника местного ГУВД. Впрочем, несчастье помогло — перетерли с крутым дядей Вольдемаром по понятиям, и Лёцык наконец-то оказался при серьезных делах.

«Winter Sport» состоит из десятка незатейливых историй из жизни обитателей одного и того же харьковского микрорайона. Поскольку персонажи плавно перетекают из одной главы в другую, книга выходит чем-то вроде романа в рассказах. Тем не менее в послесловии автор открещивается от «романа», мол, одна знакомая сказала, что это «даже новеллками не назовешь». Кстати, да, жанр новеллы все-таки предполагает более острый сюжет и напряженную драматургию. В этом плане байки Фоззи подчас выглядят слишком уж бесхитростными — он рассказывает не так, как надо для литературы, а как вышло в жизни.

Читая «Winter Sport», я ловил себя на мысли, что для большинства моих харьковских знакомых характерна какая-то специфическая инфантильность. Сорокалетние ведут себя, как в тридцать, а тридцатилетних, если не вглядываться, можно принять за тинейджеров. Самому Фоззи уже 37, но с виду он совершеннейший пацан. И герои его тоже пацаны, пускай некоторым из них перевалило за полтинник, пускай среди них такие солидные авторитеты, как, например, ближайший друг дяди Вольдемара Леня Коцаный. Вот он справляет 60-летний юбилей, при этом одной ногой на том свете, но тоже, гляди ж ты, пацан пацаном. Просто такой особый, VIP-пацан. «Именинник Леонид тем временем срывал очередные аплодисменты: стоя на столе, он снял штаны и показал жопу, которая, по его словам, один в один — лицо какой-то телки, с которой ему пришлось трахаться по безнадеге как-то зимой в Сочи».

Такие люди у нас на раёне. Такая проза. Такая жизнь.

noch_ 4 января 2013 г., 21:50