Ti amo (зарисовка)

С нежностью открываю для себя итальянский кинематограф середины 20-го века.
Открыл чудесного актёра — Нино Манфреди. Эдакий итальянский Пьер Ришар, но с трагичнейшей ноткой.
Поразил меня фильм с ним — Палач.
Совершенно изумительная карнавализация в смысле Бахтина, которую он открыл в романах Достоевского.
Такой фильм мог бы снять Кафка.. если бы родился в солнечной Италии.
Удивительная смесь юмора и трагизма.
Боже мой.. с такой тоской вспоминаю те благословенные дни, когда я с моим смуглым ангелом смотрел фильмы французской новой волны.
Прильну к её милой подмышечке.. и пусть хоть конец света настаёт. Я не замечу. Я уже в раю.
Как же хочется с ней обсудить фильмы.. да просто, поболтать о чём угодно.
Например о сумасшедшем парне за окном, который выгуливает невидимую собаку и бросает куда-то палку.
А, нет, это не сумасшедший. Просто у него маленькая и белая собака и её не видно на фоне снега.
Запал мне в душу этот фильм.

Жил себе человек, несчастный, одинокий. И встретил он женщину, и влюбился. Но она была дочкой палача и от них все шарахались. Отец был старый, и жизнь сложилась таким образом… чтобы сохранить отношения, молодому человеку нужно было на время стать палачом.
Да и не казнили уже давно никого. Может и не будут казнить. Жизнь текла как в сказке.. пока однажды не пришло письмо, что появилось чудовище, которого нужно казнить.
И начинается самое интересное. Палач словно становится жертвой и мучается, казнит свою душу.
Как в шахматах, при цугцванге, каждый его шаг становится всё более смешным и.. трагичным.
И тут я вспоминаю своего смуглого ангела. Нет, вспоминаю — не то слово. Вспоминают тех, о ком переставали думать. А я не перестаю думать о нём ни на миг.

Всё чаще и чаще мне снится один и тот же сон в последнее время: я иду за любимой на коленях.
Моя вина перед ней так нечеловечески давит на меня, что я даже во сне хожу перед ней только на коленях.
А в реальной жизни, а не во сне, я давно уже хожу по улице с именем любимой на устах, как нежный сумасшедший: каждый шаг - и милое имя любимой срывается с моих уст. Ни шага без имени любимой.
Волею судьбы, я стал палачом и чудовищем. Палачом и моего ангела, и собственной жизни, которая без любимой, не жизнь: одиночная камера заключённого за тяжёлое убийство, более жизнерадостна, чем «комната» моей жизни.
Господи.. я не знаю как это объяснить. Бывает такая изувеченность судьбы, при которой судьба сама для себя становится чудовищем и болью, и ранит самых близких. Поэтому хочется их оградить от себя, и этим снова им делаешь больно: и приблизить нельзя, больно, и тебе и любимому человеку, и отдалить —  ещё больнее.
Такое невозможно понять, в нормальной жизни, где есть солнечный свет, радость, улыбки, полнота жизни.
По-детски светло хочется компромисса. Если невозможно быть вместе.. то хотя бы изредка, навещать друг друга, быть как друзья..

В том то и трагедия, что нельзя. Я даже маму отдалил от себя. Не вижусь с ней.
Есть особая акустика ада в иных изувеченных судьбах. И такой лучик надежды и общения (лучик общения), всё равно что острое лезвие — по груди.
И ожидание этого лучика общения, — то же самое лезвие, если ты живёшь во тьме, а не как нормальные люди, в свете и счастье. В перманентном свете.
Я даже думаю, что именно в этом трагедия лермонтовского Демона.
Нет, он не из за гордости отверг небеса и скитается по пустыням миров.
Он осознал в себе некую увечность, ад мысли, который сжёг бы небо, заразил, искусил бы многих в раю, и неба не стало бы. Он хочет быть.. всего лишь частью неба, частью простых радостей и былинки и звезды и ангелов и простых людей.

Но что-то в нём не может быть этой частью и это его жжёт, опаляет изнутри.
Если бы Демону сказали: разве тебе не важен рай? Ангелы не важны? Ты можешь жить на далёкой планете, словно в келье мрачной, но иногда к тебе будут прилетать ангелы, проведать тебя.
Он бы отказался. Есть наверно такая пытка в аду: если ты всего лишён, и жизни и себя, то просто на миг появляется что-то.. раз в 100 лет: часть странички со стихами Пушкина, блик света, краешек голоса любимого человека, окончание слова нежного, почти непонятного, сказанного не то тебе, не то кому-то ещё.
Это может свести с ума. Это рождает в душе надежду, которая в 10000000 раз более реальная (зёрнышко такой надежды), чем целый мир ада и твои тысячелетия в этом аду.
Такой экзистенциальный перепад атмосферного давления, не может выдержать ни человек, ни ангел.
Такая надежда разрывает грудь изнутри, как разрывает бутылку — вода, если её бросить в открытый космос.
Господи.. я бесконечно виновен перед моим смуглым ангелом.
Видит бог, что я бы с радостью пожертвовал жизнью, чтобы быть с ней рядом, по человечески, хотя бы 5 минут.
Она мне важнее всего, что есть на земле и на небе.
Я люблю её больше жизни. Я даже не понимал раньше, как верны и глубоки эти слова: люблю больше жизни.
И вот, чудо всей своей жизни.. я доставляю боль. Становлюсь её палачом, палачом нашей любви. И своим палачом.

Потому что без любимой, моей жизни просто нет. Это камера одиночного заключённого.
Волей неволей, мой образ мучительно двоится в её милом сердечке: я чудовище и ангел..
Такие перепады, сердце тоже не может выдержать.
Идеально было бы умереть, освободиться от своей изувеченной судьбы, которая мешает мне быть с любимой, сбросить её, словно смирительную рубашку… рубашку-тела, к её милым ногам, раздевшись до бессмертия, до бессметной любви к ней.
И прийти в её спальню вместе с крылатым Достоевским, Пушкиным, Цветаевым, Петраркой, и сказать: ангел мой, я люблю тебя больше жизни. Теперь ты понимаешь это?
У меня не было друзей при жизни, и теперь у меня есть вот эти крылатые друзья (я так при жизни называл грачей и синичек), они знают, что я люблю одну тебе.
Александр Сергеевич, подтвердите.
- Да, да, он говорит правду. В раю это сразу видно. А он и правду говорил, что вы изумительны, mon doux ami. У вас невероятно красивые глаза, цвета крыла ласточки..
Петрарка, ты что молчишь? Она ведь и правда, божественна в своей лиловой пижамке.

- Benedetto sia ‘l giorno, e ‘l mese, e l’anno,
e la stagione, e ‘l tempo, e l’ora, e ‘l punto,
e ‘l bel paese, e ‘l loco ov’io fui giunto
da’ duo begli occhi, che legato m’hanno;

- Это LXI сонет? Люблю его.

- Ma non dire a Laura che ho letto queste poesie a questa bellissima sconosciuta russa…

- Ну всё, мы оставляем его тут. Он говорит, ему не нужен рай. Где вы, там и рай..
Владейте им. Теперь он ваш, целиком.
Да ничего страшного, что вы в пижамке. Не стесняйтесь. Она вам очень идёт.
Мы ангелы. Мы можем видеть сквозь вещи..
Господи, зря я это сказал. Не переживайте так. Мы видим сразу, сквозь вещи и тела,  — душу.
А душа в вас столь же прекрасна, как и ваше изумительное тело..
Ну всё, всё, нам пора уходить, а то ваш любимый ревниво смотрит на меня.

Любимая.. прости меня. Я тебе принёс флоксы из рая. Они там странные, да? Счастьем пахнут.
Прости, что на земле я бегал от тебя, скрывался. Я ведь не тебя милой, чуждался, а себя, как аксаковское чудовище.
Не хотел тебе причинить боль.. но причинил. Прости меня.
Вот, смотри, я и кувшинок нарвал в раю. Нет, что ты, это законно. Надеюсь.
Теперь я буду жить с тобой, комнатным и нежным призраком.
Могу спать в ванной, если хочешь. Или в туалете. Надеюсь ночью никого не напугаю..
А в идеале, лучше бы спать под твоей кроватью. Это мой рай.
Ты бы спала.. я бы за ножку тебя держал. Ах.. и в раю нет такой неги.
Что? Ничего не жутко. Могу вместе с носочками твоими милыми спать под твоей кроватью.
Лишь бы рядом с тобой, недалеко от тебя.
Прости меня, счастье моё. Я люблю тебя.