Порою нестерпимо хочется...
взять и убить издателя.
Такая обложка - преступление против великой книги.
Сволочи.
Еще Сталин говорил о том, что незаменимых в нашем деле нет. Тема индивидуализма, муссируемая Кен Кизи в своей объемистой книжке, бесконечна в своем обсуждении, но великие дела редко совершаются в одиночку. И здесь совершенно неважно - кто этот один. Человек, коллектив или общество.
Случай из жизни, что ассоциативно всплывает в памяти при упоминании термина "штрейкбрехер" (помимо многострадального Герствуда из "Сестры Керри" да Незнайки, оставшегося без ботинок) возвращает меня мысленно в конец прошлого века на самый последний курс университета. Скрылись в тумане и за поворотами проселочной дороги, отзвенели стаканами всякие сессии. Перед студентами осталась единственная задача - получить, наконец, вожделенную синюю корку, которую в этой стране тут же можно вывесить в туалете, чтобы всякий инакомыслящий микроб тут же подох, глядя на изобилие троек в твоем дипломе. Особенно отягощал жизнь выход очередных Героев и отсутствие классового сознания у господ пожарников, не желающих снижать цены на водку.
Однажды утром в комнату старосты курса за каким-то чертом приперся куратор этого самого курса - бородатый дядечка средних лет, относящийся к редкому виду университетского преподавателя, совмещающего фрилософски-иронический взгляд на своих подопечных с довольно трезвыми взглядами на жизнь. Старостой курса был я сам (ненавижу выражение "ваш покорный слуга", от него несет какой-то халдейской безысходностью). Лучшая и большая часть курса еще и не думала выходить из запоя со времен последнего экзамена и я, разумеется, не был исключением. Куратор принес с собой несколько бутылок пива, чем вызвал мой особенный интерес и, поговорив на отвлеченные темы минут сорок, наконец, перешел к делу.
А оно было в следующем. Историческая последовательность на улице уже и еще была довольно дикой, поэтому внезапный разгул демонстративной демократии вылился в то, что студенты нашего университета стали повально отказываться сдавать государственные экзамены, которыми сопряжено каждогодное получение дипломов. С этой целью на имя ректора писалось короткое требование с указанием на то - куда именно он может засунуть свою госкомиссию и каким именно тушканчикам в степи нужны его госэкзамены. Для подобного требовалось редкостное единодушие, то есть - должны были стоять подписи всех студентов курса.
Курс у нас был довольно небольшой, к последнему году обучения особенно - наши ряды заметно поредели, бойцов мы подрастеряли, но университет на наше горе был самым громадным в стране, поэтому речь шла о, если мой склероз меня не подводит, 167 особях преимущественно мужского и женского пола. Графическую экспертизу, разумеется, никто бы проводить не стал, но требовалось принципиальное согласие всех студентов курса отказаться от госов и ограничиться одной лишь защитой диплома. Сам университет, к слову будет сказано, не был заинтересован в подобном новшестве (и оно, естественно, в дальнейшем не прижилось), поэтому процедура эта проходила с переменным успехом на разных факультетах. Но, куда деваться бедному ректорату от свободолюбивых студентов и, в конечном итоге, все мы где-то дети каких-то экспериментов.
Куратор допил пиво, улыбнулся и по секрету сообщил мне, что 2 человека из 167, вернее - две девушки отказываются подписывать требование и собираются сдавать госэкзамены. А это означает, что сдавать эти экзамены будет весь курс. На одну девушку еще бы не обратили внимания, ибо даже в деревне не без дурачка, но две дуры на всех - это уже много, это тенденция и характеризует весь курс в целом. С этими девушками разговаривали - и студенты, и преподаватели, склоняли их к сожительству с нехорошими мыслями по поводу того, что идти против коллектива аморально, что они подводят товарищей, поступают неэтично, взывали к их душевным качествам и гражданской сознательности. Было бы наивным полагать, что обе эти отмороженные ботанички именно для этого зубрили абсолютно все предметы в течении пяти предыдущих лет, чтобы лишить себя удовольствия лишний раз блеснуть своими офигенными знаниями и продемонстрировать всем остальным глупым недорослям мораль и принципы настоящих советских (уже тогда не советских, ах, как жаль) студентов.
После 2-х недельного запоя, на следующее утро я был вынужден на трезвую голову спуститься со своего 23 этажа, пройти по переходу и еще раз подняться на 8-й этаж своего факультета. Это было очень далеко и меня мутило. Метафизическая ненависть, описанная Венечкой Ерофеевым уже подкатила к самому горлу, но о порции гуманизма речи не шло, ибо если магазин уже и открылся, то мне пока в него было не попасть. Я шел и ненавидел всех - куратора, всех преподавателей, ректора-бюрократа, тупых студентов, цвет окон в коридорах, звуки арфы, которых не было и даже вас, читающих сейчас эти строки. Мне потребовалось 10 минут для того, чтобы объяснить глупым отличница - в чем смысл бытия, мировую концепцию индивидуализма и провести сравнительный анализ их индивидуализма и своего собственного. Победа была полной, безоговорочной, враг был повержен, куратор впечатлен, а верные нукеры здесь же, рядом с дверьми в учебную часть факультета, подали мне вожделенную четвертинку "Российской".
После этого 167 особей, преимущественно мужского и женского пола, защитили нахаляву дипломы МГУ и у них началась интересная, захватывающая и чрезвычайно увлекательная взрослая жизнь. У меня же - только продолжилась. И, проводя параллель между альтруизмом и личным, склонен думать, что человек всегда и при любых обстоятельствах выбирает второе. Даже если это второе посещает порою блажь великая и оно совпадает с первым.
Россия, Югра, 2000-е годы.
-Работать некому! Ты что не понимаешь? Что с бригадой из Курганской области? Точно не приедут? - лицо шефа было красным, а шея, будто имела каркас, которому кожа была мала.
- Не приедут…- потупившись, бормотала я.
- Уволю! Всех! У меня объемы заберут из-за вас всех! или на просрочку выполнения работ попаду из-за вашего старания, нахлебники! С какого они не приедут? Им столько заплатили в прошлый раз! Они же колбасы за свою жизнь не нюхали, а тут такие деньги… Я так и знал, что это был их предел мечтаний, и так платить, просто их портить!… ты узнала - почему не приедут?
- Узнала.
- Ох, спасибо тебе! Ну потрудись теперь мне рассказать, я все-таки тебе зарплату плачу. Слушаю внимательно, почему лучшая бригада, получив у меня за работу больше чем предлагали другие, не выйдет ко мне на объект?.
- Их жены не пускают. Они без денег приехали домой, после месячной вахты.
- Как…?
- Ну вот так. Мы им зарплату выдали, достойную, как вы уже сказали. Билеты на поезд купили. Вахта их отвезла на вокзал. Водитель вахты доложил мне, что поезд уехал с нашей станции вместе с ними. На вокзал они поехали прямиком из бухгалтерии. То есть с деньгами.
- В поезде прогуляли…
- Стало быть - да. К себе в поселок приехали в невменяемом состоянии. В себя приходили дня два…
- А ты откуда знаешь?
- Бригадиру названивала, все телефоны, адреса и контакты, включая телефон администрации поселка, где живут, я у него взяла, когда их оформляли. Когда на работу устраиваются - они готовы все секреты раскрыть. Не то что, когда на работу выходить не хотят. Естественно - нигде не брали трубку. Ну и названивала до тех пор, пока не нашла желающего поговорить на эту тему. Нашла - жену бригадира. Уж она не стеснялась… Еще бы - отправить мужа на месяц в тайгу, управляться самой в безденежье, и встретить его еще более пьяным чем уезжал. И без денег.
- Угу. Иди психологом работай! Где бригаду брать на следующую вахту? Устроила тут! Телефон доверия…
- Там же и будем брать. Но! Зарплату зачислять будем на карты, на третий день после окончания вахты и отбытия поезда. Это не законно. И я не участвую в переговорах при их забастовках, - потому что они абсолютно правы будут, если их устроят, и по приглашениям компетентных органов - я тоже ходить не буду. Зато они деньги не пропьют, привезут домой и их отпустят к нам еще.
- Признайся - ты в доле, что ли? Или женская солидарность? Хотя, это одно и то же.
- Нет, зарплату отрабатываю. Кроме того, надо будет еще с бригадиршей договориться, если вы согласны.
- Договоришься… Бедолаги. Я бы на их месте тоже не поехал… Ну ничего, месяц хотя бы отработают, а там мы еще кого-нибудь найдем.
Он рассказал, как плачет тайга
Без мужика она одинока
Нету на почте у них ямщика
Значит мне туда дорога…
- Н.А, я эта, по личному вопросу, ага, сяду, - я впервые увидела нашего бригадира красавца Леху, завсегдатая корпоративной доски почета, неуверенным в себе и мнущимся.
- Да, конечно, Алексей, я тебя слушаю.
- Ну эта, я хотел спросить.
- Ну, спрашивай..?
- Н.А., я видел ты в теннис играешь, я туда в качалку хожу, видел - играешь…
- ?
- Ну эта, как научиться то в него играть?
- Ты за этим пришел? Несложно научиться.
- Ну, я не умею такие разговоры говорить… Короче, ты с Наташей играешь, что в администрации работает.
- И?
- Блин, ну нравится она мне, есть у нее кто? Я бы подошел к ней. Ты, Н.А., не смотри что я работяга, я на заочном уже на третьем курсе учусь. Генеральный сказал, что если работать так же буду и отучусь мастером меня сделает, а там и в прорабы. А зарабатываю я и щас хорошо. Уж явно больше чем она в своей конторе, - Леха похоже перестал смущаться и перешел в атаку, видя во мне препятствие, которое надо одолеть.
- Ну а я чем могу тебе помочь? Мне даже как то странно все это слушать. Подошел бы, в чем проблема то?
- Агга! Подойдешь к такой - как же! Ну эта, ты бы замолвила бы словечко ей за меня… И про заочный расскажи, и что непьющий я, и что в теннис я научусь, а я бы, эта, подкатил, ну помогал ей, тяжело то бабе то одной, а я то знаю, что нет никого у ней.
- Знаешь что, Алексей, во-первых, я с ней не в таких отношениях, что бы сводничеством заниматься, да и с тобой не в таких, захотел подкатить - так подкатывай сам, а во-вторых, иди работай, у меня еще из-за тебя неприятности будут, сидишь тут в рабочее время, у меня люди в коридоре ждут, иди.
- Вот-вот - а ты говоришь, подкатывай, подкатишь к вам, - Леха сжав губы и сузив глаза, направился к выходу, натягивая на ходу шапку, - до свидания, Н.А., спасибо что не отказали.
Наташа была старше меня на целых восемь лет и занимала должность начальника отдела местной администрации. Для меня, работавшей только пару лет после окончания юрфака, это казалось существенной дистанцией. Но она, похоже, ее не ощущала и общалась со мной на равных. После того, как мы провели две недели в одной больничной палате, мы подружились и иногда проводили вместе время. Наташа была сдержанной, высокой длинноволосой русской красавицей с длиной аристократичной шеей, и все это вместе приковывало к ней взгляды, где бы она не появлялась. Казалось, вся ее жизнь была посвящена карьере, она буквально горела на работе, до сих пор с благодарностью вспоминаю все ее советы, которые заполняли смыслом все белые места моей профессиональной неопытности.
Про разговор с ее воздыхателем я ей не рассказала. Он сам нашел способ обозначиться - заявился на теннисный корт во время нашей игры и стал собирать и подавать нам мячи. Он поздоровался со мной и мне ничего не оставалось как их представить. На вежливое Наташино «очень приятно», Леха густо покраснел и сходу предложил угостить нас соком, отвезти по домам на своей личной машине, починить все сломанное дома. Он бы продолжал, но мы отшутились и продолжили свою тренировку. С этого дня мы обзавелись собственным подавателем мячей.
Мне пришлось рассказать ей историю «сватовства», и честно охарактеризовать Леху как надежного работника и мечту всех девушек отделочного участка и даже офисных барышень.
К моему удивлению, разборчивая Наташа его не отвергла.
Леха изменился. Его скромная намытая иномарка отражала солнечный свет на служебной автостоянке, его перестали интересовать претензии скандальных рабочих групп к администрации компании, он перестал отпускать комплименты офисным барышням. Через какое-то время Наташа перестала играть в теннис со мной - у нее появился новый ученик. Она и Леха, в новом модном спортивном костюме, даже были замечены в числе болельщиков биатлона в Ханты-Мансийске. После этого и того, как он был замечен в Наташином гараже, меняющим резину на ее внедорожнике, по маленькому городу поползли слухи.
Она тоже изменилась. Стала улыбчивей, мягче и беспечней. Наташа не отрицала, что у нее отношения с нашим бриагдиром, но и не обсуждала их ни с кем.
Так продолжалось несколько месяцев. Однажды, Леха снова явился ко мне в кабинет. На этот раз он спрашивал моего совета, как уговорить Наташу выйти за него замуж. Он ее звал, она не пошла. Он ее уговаривал, она не пошла. Он собирался просить руководство компании, что бы они «замолвили за него словечко, повлияли на нее». Он ее любит, а она его - выходит, что нет. Тогда зачем она «сошлась» с ним? Она «такая» - с ним… Он хочет детей, а она «что за женщина» их не хочет рожать от него. Леха был в отчаянии. Побоявшись его решительного настроя обсуждать это со всеми, мне пришлось заверить его, что я поговорю с ней…
- Ох, моя дорогая, как мне стыдно, что тебе пришлось все это выслушивать, - Наташа была подавлена - вот как за него выходить замуж? Если при малейшем затруднении отсутствие воспитания прет отовсюду. Ты недавно здесь живешь, не знаешь статистику, сколько битых женщин из-за того что замуж выходить некого, кроме как за них. И я туда же. Другие мужчины давно женаты - их щенками разбирают. И на каждого женатого, помимо жены, еще по две. Не распутных, а просто одиноких. Это же еще хуже. Я вот зареклась встречаться с такими как Алексей еще лет десять назад. Ты видела же мою маму? Она приехала сюда со вторым потоком покорителей Севера. В 70-х годах. Со мной, ясельным ребенком на руках. Детсадов не было, женщины по очереди дежурили с детьми, жили в вагончиках, топили дровами, воду носили по километру в ведрах. Туалет на улице, тридцатиградусный мороз, представляешь? Но он все же лучше, чем теплое время года, дорог не было, грязь, самая важная часть гардероба - сапоги болотники. Но они выдержали, никто не хотел детей в интернаты за тысячу километров сдавать. Так и выживали, она не работала - пахала. Это сейчас она руководитель, холеная, и возраст ей ее не дашь, а сколько ей пришлось пережить, чтоб меня вырастить, отучить. Так вот, когда мне было лет двенадцать, мы уже жили получше, квартиру нам дали и за ней стал ухаживать один из нефтяников, что на нефтяных кустах в тайге работают. Мастером он был. Высокий, крепкий, все нипочем. Непьющий, если не считать двух недель в году глубокого агрессивного запоя. Мать видимо устала одна, сейчас я ее понимаю, и она вышла за него замуж. Жить мы стали лучше, чего скрывать. Ко мне хорошо относился, это маме нравилось. И она родила брата, так как она продолжала много работать, я его вынянчила и для меня он - мой ребенок. Толик, так маминого мужа звали, видя как я брата люблю, меня баловал, гордился перед друзьями, что хорошо женился. Руки у него золотые были - дачу построили, ты видела какая хорошая, это он все сам сделал. По дому все делал, мы с ним вдвоем хозяйство вели. Но какой он был ревнивый, ты не представляешь. Мама женщина видная, при положении, сама знаешь, когда работаешь нужно со многими людьми общаться, мероприятия посещать, телефон не умолкает. Он ее ко всем мужчинам ревновал. К коллегам, к соседям, к начальнику. Год терпел, две недели пил, когда пил, поколачивал ее. Потом снова виноватый год не пил. Потом опять две недели. И так много лет. Она терпела и старалась это скрывать даже от меня. Из-за брата, из-за меня, нас он не бил, мы его любили. Никто и подумать не мог, что ее, руководителя унитарного предприятия, строгую, требовательную, прошедшую такие трудности, одну из основателей города - стабильно две недели в году бьет муж. Так я и выросла. Переехала от них - мама с Толиком с квартирой помогли мне, можно сказать, они и купили. Однажды, мне позвонил мамин заместитель, очень волновался, до заикания. Что-то с мамой. Я испугалась, рванула к нему, по телефону ничего не поняла. Ни до мамы, ни до Толика дозвониться не могу. Подъехала к его дому, выходной был, а он и говорит, что ему звонил муж Ларисы Андреевны (мамы) и заявил что ему все известно. Заму было стыдно повторять, то что он услышал, что дескать он и мама любовники и ему все известно, и что он с этим покончит, что все мы слезами умоемся. Что мама моя решила прогуляться в лесу одна в связи с этим. И он не будет ей мешать. Пусть хоть всю ночь в тайге с дикими зверями, по морозу гуляет. Что я пережила, ты себе не представляешь… Мы, не видя светофоров, поехали к даче, брат сказал что родители ругались и поехали в сторону тайги, видимо к озеру. Снег был свежий, мы поехали по следам. Недалеко, у озера остановились, я выбежала, металась, кричала, звала ее. Увязая по колено в снегу, шуба дурацкая путалась полами. Сколько - не помню. А потом плач ее услышала. Она стояла у дерева. Раздетая, в одной тонкой домашней пижаме, на морозе…Стоит. Дерево обнимает. Я думала, что я с ума сошла, или сплю в кошмаре. А она привязанная. Он ее привязал. Не дай Бог никому такое увидеть. Полузамерзшую, привязанную мать. Свою родную мать. Хорошо что брат не видел этого. А с другой стороны, может - лучше бы увидел. Потому что он до сих пор не может ей простить, что с отцом разошлась. Видеть его не могу с тех пор. А он то и не помнит ничего - в пьяном угаре был. Слухи были в городе, видимо заместитель не смог молчать. Но здесь не высшее общество, домашними разборками, даже кровавыми, никого не удивишь. А Леха - он хороший, но я очень боюсь. Знаешь что, а ведь мама мне говорит - выходи за него, только не расслабляйся, воспитывай и не уступай лидерских позиций, не впадай в соблазн быть слабой женщиной. Говорит, что она ни о чем не жалеет, и если вернуть время - поступила бы так же и благодарна судьбе за детей.
Через полгода я была свидетелем на свадьбе Наташи и Алексея.
- Кадровая политика нашей компании отдает предпочтение старым работникам. Производить в мастера и прорабов лучше тех, кто начинал работать с низов, мне странно, что я, генеральный директор, должен это объяснять, тебе - руководителю службы персонала…
- Я знаю, но у них нет полноценного образования, а оборудование требует навыков. Да и разговаривать они не умеют. А мои кандидаты ВУЗ строительный заканчивают. Я звонила в деканат, их хорошо характеризуют.
- Я тоже не умел разговаривать, научился. Вот что эти дискотечные мажоры будут делать на стройке? Впрочем, бери, ты же вправе их взять, посмотрим что выйдет.
Я ликовала. Наконец-то, люди из цивилизации. Опрятные, смышленые вчерашние студенты. И я сама приняла стратегическое решение для кадровой политики! Правильное - образованных специалистов в массы! Пусть привнесут что-то новое, подают пример рабочим. Более того, они дети уважаемых людей - заслуженных строителей, покорителей Севера, выросли здесь, жили в вагончиках в детстве, носили воду и дрова, местный климат их не должен шокировать. Не забыли же они его пока пять лет учились.
Двух братьев-близнецов оформили на должности мастеров на разные строительные участки, с полноценной заработной платой. Свою модную одежду они сменили на спецодежду, а инженерные белые каски гордо выделялись среди синих, рабочих.
Правильность моего решения подтверждало отсутствие жалоб на них от начальников участков. В суровом деловом обороте строителей это лучше всякой похвалы. Прошли месяцы, новые мастера освоились, научились емко материться и управлять бригадами. Наконец-то компания смогла внедрить сложный инженерный инвентарь, электронные системы учета непосредственно на объектах - «продвинутые» мастера легко справлялись с ними. Я торжествовала и даже получила согласие шефа подавать заявки в ВУЗы на отбор потенциальных инженеров среди студентов и принятия их на работу в будущем.
Однажды, в самом начале рабочего дня, мне позвонил один из них с вверенного ему строительного объекта, сообщил о взломе прорабского вагончика с инвентарем. Ночью была кража и ему нужны были инструкции - что делать?
И милиция, и собственная служба безопасности отреагировали мгновенно. На стройках всегда бывают кражи, раскрывают их быстро, потому что как правило воры берут то, что легко продать, оставляют много следов и еще до начала расследования украденные вещи предлагаются к покупке конкурирующим компаниям.
Здесь же, следов не было, кража была совершена в момент пересменки сторожей, сложное инженерное оборудование нигде «не всплыло».
На производстве всякое бывает, но работа должна продолжаться. Спустя месяц, рабочее утро снова встретило меня сюрпризом. Два «моих» мастера не вышли на работу. После долгих и неуспешных поисков, меня вызвали к шефу.
- Ну что, нашла своих протеже?
- Нет, даже родители не знают где они.
- Все они знают. В кутузке ночь провели. Только что с начальником ОВД говорил по телефону. Поймали их в соседнем городе - подставным людям пытались продать оборудование, что сперли у нас.
- Это они украли?…
- Да, специалист по кадрам, они! Это с первой минуты было понятно, кто еще разберется со всем этим? Ты же сама знаешь, специалистов нету!
- Какой ужас…
- Ужас! Они выпали отсюда, из этой среды, понимаешь? Заразились мегаполисом, никогда они не смогут работать на северной земле, как их родители! Только тот - кто живет здесь, обмораживает дыхание и ничего лучше не видел - хороший работник! Цинично? Зато правда.
Ущерб предприятию был возмещен их родителями, но шеф был неумолим в части уголовного преследования и дело было доведено до суда. Представлять интересы потерпевшей стороны пришлось мне. Ребята были сломлены, в них не было бравады, они прятали глаза, по наущению своего адвоката просили прощения «у предприятия», в моем лице. Свои мотивы объяснили скукой и желанием испытать острые ощущения.
Их мать, заслуженный строитель России, расчувствовавшись после моего ходатайства суду о снисхождении при вынесении приговора, плакала. В перерыве перед оглашением приговора, просила меня оформить увольнение по собственному желанию и выдать их трудовые книжки без «позорной статьи». Я согласилась. Еще горше заплакав, она мне рассказала - какая борьба была у них дома все это время, как мальчики презирали ее и отца за «честный, рабский труд», за то что они не образованные и дремучие.
Их осудили условно. Но в нашем городе никто больше не хотел принимать их на работу. Спустя какое-то время, я увидела их в синих рабочих касках на объекте в другом северном городе. Я долго наблюдала за ними из окна служебной газели, пока ждала коллегу, ушедшую в контору организации, под чьим логотипом они честно, по-рабски трудились на морозе простыми разнорабочими.
Знаешь ли ты, что планы нужны, чтобы их нарушать?
На полке стояла эта книга, в самом углу с воображаемой надписью: на самый крайний случай. А вот и край - смотрящий да увидит.
Приглашением послужил первый эпиграф,который при первом прочтении то ли не заметила, то ли не поняла:
То поля топчу ретиво
То стремлюсь я в города
А порою нестерпимо
Хочется нырнуть с обрыва
И исчезнуть навсегда.
...
Весна была в зените, пришли они и четыре раза протянули .... Тебе надо расслабиться!
(эти лесорубы бросали вызов жизни, реке и природе во всех смыслах этого слова)
Вёснами книги особо остро перекликаются с моими внутренними душевно-химическими процессами.
Пережить бы её, только бы пережить. Тут кто кого - или она меня - или я её.
Глаза закрылись и реальность расплывалась, мысли кружились и вворачивались в нутро, мешая дышать. Пришлось прибегнуть к медитации на смерть - освобожение от всего - ну хотя бы представить себе - однако ж, когда мрачные прекрасные узоры понесли куда-то моё тело, подступила паника. Реальность окончательно проворонила свои границы. Некуда было бежать - от мыслей, мыслей, мыслей. Они материализовались прямо на шее и душили, суки, душили. Подумала о балконе. Низковато. Включила Смешариков. Сон в подарок.
Наутро поехала к своим корням - тому, что породило меня на эту грешную землю. Вперить в них немой вопрос. Но там обнаружила старость и немощь. Безысходность. Невозможность помочь. Вернулась. Но их тени приехали со мной. Неохотно проверила почту. Обнаружила письмо с похвальбой за хорошую работу. Вот он, кусок мяса, брошенный собаке после прогулки на краю обрыва. Но ещё одни выходные позади. Ещё один бой вничью. Ничего. Ничего-ничего.
Это единственная книга, после прочтения которой у меня возникло желание броситься в порыве страсти сразу же её перечитывать, ни на секунду не задерживаясь после последней страницы. что я и сделала. то есть на минуту зависнув над последней прочитанной страницей книги, устремив взгляд в никуда. а потом трясущимися руками, бросаюсь к началу книги и начинаю перечитывать. после нескольких страниц с трудом переубеждаю себя и останавливаюсь. надо вырваться оттуда. теперь взяла книгу полегче (надеюсь) чтоб отвлечься, но всё борюсь с желанием открыть эту книгу про лесорубов и вновь окунуться в этот мир. и не вылезать оттуда пока не сойдёшь с ума. потому что эта книга такая. она может.
- Вот с какой радости я должен просить у какого-то ханта разрешения сходить на охоту?!- шефу надоело охотиться в традиционных местах и я запросила разрешение охотиться в новом месте.
- Это его земля, земля его рода…- в компетентных органах меня отослали договариваться на право охоты с главой хантыйского рода, владеющего этой землей.
- Чеегооо? У меня дача 10 соток болотной земли… У меня - покорителя Самотлора! я эту дикую землю осваивал… А у человека родоплеменного строя сотни гектаров! Где справедливость?
- Ну они же тысячи лет здесь жили, и по другому жить они не смогут, надо отдать должное законотворчеству Российской Империи, Союза, да и современной России им позволено пользоваться своей землей. Хоть и родоплеменные отношения, зато самобытные.
- Самобытные? Я в прошлый раз рыбачил и поймал на спиннинг за ожерелье мертвую хантыйку! Тяну, тяну, ну думаю щука огромная. А она из воды как из тумана свое спящее лицо… И в оленьей шубе, той же нипочем, в воде колосится мех, что тот соболь, а сверху бусы их, из шишек крашенных, тоже мне сокровища. Меня, видавшего виды аж затошнило, хорошо водка с собой была. Еле отцепил бабку. Я вот удивляюсь, ты когда уже соображать начнешь?
- Не знаю…
- Меня интересует берег К@@Ёгана, там вертолет удобно сажать. Купи ящик водки, пусть отвезет водитель их главе, а тот пусть подпишет где надо.
- Этот род не пьет.
- А ты откуда знаешь?
- Я местное телевидение по вечерам смотрю. Их род образцово-показательный, дом чистый, полные кладовки запасов, дети разговорчивые, там же живут, не в интернате. Лодки, бураны, собаки холеные, белые, даже тарелка спутникового ТВ на крыше из еловых веток. Туда даже французских антропологов привозили…
- Ну хватит! Позвони @-ву, в @-нефтегаз, они месторождения разрабатывали и сети тянули через его болота, пусть скажет тебе как с ним говорить и сколько надо дать… А, иди, я сам позвоню, он с тобой, малохольной, говорить не станет.
Через час.
- Ты знаешь, во сколько им обошлось согласие этого ханта? Два миллиона! И все официально - с нотариусом! Остальные новым бураном обходятся, да двумя ящиками водки, а этот видишь ли не пьет и никому не разрешает из своих!
- Ну имеют право… В земельном кодексе написано, что у их земель особый статус, надо согласовывать… они ведь живут охотой и рыбалкой, а стройка испортит экологию.
- Да знаю я, что написано, не умничай. Это хорошо, что недра им не принадлежат. Ага, были бы самые главные люди на земле - на нефти сидят тысячу лет и не понимают. Была б у нас столица Ёган какой-нибудь… Сам к нему слетаю, без вас всех договорюсь. Одни разговоры от вас, а толку ноль.
Мни снился сон. Сну снилась одна женщина. Не знаю что снилось женщине, быть может, я, или мои сны.
У меня однажды была любовь по переписке. Сны по переписке. Жизнь по переписке.
Но был один нюанс, словно из мира снов — я не видел лица этой женщины.
И вот мы договорились обменяться фотографиями. На утро.
Боже, как трепетно я ждал этого утра! Так наверно не ждут расстрела… я места себе не находил ночью, по сто раз подходил к окну, закуривал сигаретку… и улыбался чему-то в душе, луне в облаках, шелесту тополя.
Мир так ласково шелестел за окном. Не листва даже, а целый мир, ласковый и нежный.
В какой то миг поймал себя на том, что если бы я правда был перед расстрелом, и мне бы дали в последний миг, фотографию моей любимой, это было бы чудесно. Фотографию и сигаретку…
Я бы умер счастливым, прижав её к груди (фотографию, не сигаретку).
Так увлёкся этими фантазиями, что докуривал сигарету с полной уверенностью, что докурив, я умру, но перед смертью, словно ангела, увижу свою любимую…
С этой мыслью я и лёг спать. Рухнул в постель… слегка театрально, спиной, сердцем назад, словно в меня выстрелили.
И вот мне приснилось, что моя любимая прислала мне свою фотографию.
Боже мой… такое не снилось и Кафке.
На фотографии был высокий жёлтый тополь в тумане, и под ним надпись — я тебя люблю.
И тогда я пронзительной осознал всю экзистенциальность и трагедию моего положения: я всё это время переписывался… с тополем! И только теперь я понял, почему он не хотел, чтобы я видел его: он стеснялся того, что он не человек — а всего лишь — тополь!
Но боже мой… после первого шока (не каждый день узнаёшь, что любил не женщину, а тополь, что сладостно мечтал в жарких и эротических мечтах… не о женщине, а о тополе, и даже мастурбировал на тополь по ночам! какой стыд...), я пригляделся к тополю: хороший, милый тополь.. благородное дерево. Его любили Овидий, Данте, Пушкин. Я в хорошей компании. Правда, они любили его иначе…
И всё же я с такой нежностью стал разглядывать тополь, что слёзы блеснули на глазах. Я прижал фотографию к груди и прошептал: хоть ты и тополем оказалась, любимая, но я тебя всё равно не разлюблю и не оставлю.
Но меня стал мучить вопрос. Тоже экзистенциальный: что я скажу друзьям? Маме что я скажу?!
Сейчас уже нормально стало, когда мужчины признаются родным, что любят… мужчин. И это порой сложно даётся.
А что скажу я? Мама… я полюбил тополь. Прости.
Да она же в обморок упадёт. Друзья засмеют! И всё же любовь, важнее всего. Тополь, так тополь. К тому же, осенний, нежно раздетый…
Вот что значит загадочная женская душа. Стеснялась себя весной, когда цвела в июне, а осенью… прислала. Решила компенсировать весь этот бред — эротизмом, обнажением до души, синевы и улетающих на юг птиц…
Проснулся я в холодном поту с рукой на груди. Приподнял — не было раны. За окном стоял жёлтый тополь и шелестел, улыбался.
Любимая прислала мне письмо. там было её фото. А мне… страшно было его открывать.
Я не открывал его два дня. Выпил бутылку вина, для храбрости, и открыл…
Там был тополь.
А возле него, была самая прекрасная женщина в мире.
Да, "железный дровосек" Хэнк противостоит обществу. Не известно, как бы все это закончилось, если бы не умер его лучший друг (брат), и не изменила бы его жена... Не в восторге, но книга понравилась, но слишком затянуто...
