У папы есть привычка дарить мне на 8 марта исключительно книги. И не просто книги. А те, которые для него самые-самые. Он редко навязывает мне свои взгляды на литературу, редко настаивает на том, чтобы я прочла какое-либо произведение,и поэтому если он дарит мне книгу,значит для него по-настоящему важно чтобы я её прочла. В случае с "Мастером и Маргаритой" он даже не вытерпел, и подарил мне её 7 марта, в тот же день, что и купил. Я на тот момент пару раз слышала от него об этой книге, но как-то руки совсем не доходили.И вот (...барабанная дробь...) я держала её в этих самых, не дошедших до неё руках. Я начала её в тот же вечер. Закончила спустя сутки. И в очередной раз убедилась, что лучше папиных советов ничего нет! А ещё печатные книги всё-таки лучше электронных. В них есть особый магнетизм!И интересно, что же мне подарит папа на это 8 марта...?
Обе куклы из коллекции «Дамы эпохи» стоят у меня на одной полке, однако Джейн Эйр и Эмма Бовари вполне могли бы встретиться и в жизни.
Роман Шарлотты Бронте вышел в 1847 году, а книга Гюстава Флобера — в 1856-м, так что разница в возрасте у этих дам — девять лет. Могли бы быть подругами, старшая и младшая.
Допустим, Эмма не умерла. В волнении перепутала пузырьки и выпила не мышьяк, а, например, слабительное, и отделалась легким испугом и нервной горячкой. Любящий супруг Шарль, обеспокоенный ее нездоровьем, решил отправиться на воды… нет, на морской курорт. Врачу виднее.
Чета Бовари может себе это позволить: в далеких колониях скончался позабытый дядюшка (прямо как у Джейн Эйр) и оставил неплохое состояние. Долги покрыты, разорение больше не грозит — сели и поехали. Может быть, в Бат, на целебные источники. А потом в Брайтон.
Там дамы и познакомились. Супруги Рочестеры тоже прибыли подышать морским воздухом. Обнаружились общие знакомые. Скажем, бывший пациент Шарля представил их друг другу.
И вот дамы прогуливаются по набережной. Им есть о чем поговорить. Эмма делится с Джейн открытием, что счастье не только в любви. Джейн говорит ей, что счастье не только в работе.
Когда в книге дошла до момента, где Лизель впервые читает вслух в подвале во время бомбёжки, меня накрыло ощущением узнавания. Есть у меня среди рифмованных текстов очень похожая история...
...И теперь, думая о Лизель, я буду вспоминать Матрёнку, а возвращаясь к Матрёнке - думать о Лизель.
Две девочки (Матрёнка старше Лизель, но едва ли намного), два горя, одна война.
Нет, не так. Две девочки, одно горе и одна война.
...Они вполне могли бы быть подругами, эта страшная игра была затеяна не ими.
Принесу сюда текст о Матрёнке. Думаю, ему правильно поселиться в истории к "Книжной воришке".
Матрёнка
Эта доля, лукова и свята,
Зацепила не тебя одну.
Стала жестче. Схоронила брата,
Мужа проводила на войну.
Голод к горлу подступал горою,
Вымерз двор, на улице мело.
Той военной лютою порою
В дом твой приходило все село.
И при свете чахнущих поленьев
Со страниц отцовских старых книг
Ты звала то витязей из пены,
То хромых есенинских калик,
Снова разливалось синью лето,
Васильково, звонко, чумовО.
Хитрое плетение сюжета
Становилось значимей всего.
Век назад записанное слово
Как живой водой текло под кров...
- А Ростова - слышь, не из Ростова?
У меня там зять, чтоб был здоров.
Вот теперь на фронте... - дед замолкнет,
Бабки перекрестятся в углу...
За межой затянут песню волки.
...Кружат, кружат пары на балу...
...Вздрагивала в пальцах похоронка,
Ты же не сдавала рубежи.
- Почитаешь вечером, Матренка?..
- Почитаю.
(Голос, не дрожи...).
От информбюро: враги все ближе.
'Где Ромео? Дудочку бы мне..."
......................................
- Было пять мне в сорок первом. Выжил
Чудом. Помню тени на стене,
Шли к Матренке чаще ближе к ночи,
В горнице - как сельди в чугунке.
А она читает - и закончит
Вечно на волнительной строке.
День прожить хоть тяжко - так ведь важно
Чтоб вернуться, выслушать финал.
...Что потом с ней стало? Это страшно.
Лучше б, внук, ты этого не знал...
Пеплом припорошены скрижали
Памяти - и снится до сих пор:
Поселенье немцы окружали,
превращали в бешеный костер.
Жители уйти успели. Тонко
Выл пожар и ветром дым несло...
Поздно спохватились - где Матренка?
И тотчас все поняли без слов.
Заждались любимый и братишка.
...Так с библиотекой и сожгли...
Маленький боец с потертой книжкой
Не отдал врагу своей земли.
(с) Александра Снег
7. 06. 2014 год.
На втором курсе университета меня настигла и накрыла неразделённая, беспросветная, трагическая и необратимая любовь к преподавателю домашнего чтения Глебу Николаевичу. И это даже не выдуманные ИО, потому что я сильно сомневаюсь в том, что моя влюбленность могла остаться для кого-то тайной, стало быть, и скрывать нечего. Разве что глухой слепец мог не заметить, каким жесточайшим румянцем заливало мои щеки, как нещадно дрожали руки и предательски срывался голос в его присутствии. В любви моей было мало постыдного и противоестественного: юный преподаватель только-только сам выпустился из нашего же вуза, естественно, с красным дипломом, кучей медалей и наград, из лучшей группы за всё время существования факультета. К сожалению, "Джейн Эйр", которую мы читали в рамках курса, не давала в полной мере развернуться творческому преподавательскому потенциалу Г.Н. Он выкручивался, как мог: мы писали не просто словарные диктанты, но целые истории про неудачливого мистера Пэйна и его врага мистера Пэйнта (кстати, эту практику весёлых диктантов я использовала, когда сама стала преподавать в вузе), мы ставили сценки из книги, придумывали альтернативные продолжения глав и... переводили стихи.
Собственно, моя история как раз про стихотворение. Сейчас уже не помню, кто кому в книге пел романс, но у меня на компьютере сохранился так и не пригодившийся художественный перевод. Этот перевод занял у меня всю ночь. Не могла же я ударить в грязь лицом, когда мой во всех смыслах любимый преподаватель дал нам это творческое задание. Десять литров кофе, проигнорированные остальные предметы, нервное возбуждение, бьющее все рекорды - и вот он, перевод!
А на следующее утро я ползу в универ, дремлю на парах, вся в предвкушении и ожидании своего триумфа и его одобрения. Начинается пара, с переводом готовы только два-три человека. И на меня нападает дикий ступор, полнейшее оцепенение. Я говорю, что не сделала перевод, как и большинство одногруппников. Остаток пары молча сижу, уставившись в окно. В конце занятия Г.Н. говорит, что некоторым стоило бы быть чуть более активными на парах...
В общем... сплошной провал и безответность. Ниже привожу оригинал романса и мой перевод. Всем тонко чувствующим натурам, не переносящим плохую поэзию, читать не советую.
“The truest love that ever heart
Felt at its kindled core,
Did through each vein, in quickened start,
The tide of being pour.
Her coming was my hope each day,
Her parting was my pain;
The chance that did her steps delay
Was ice in every vein.
I dreamed it would be nameless bliss,
As I loved, loved to be;
And to this object did I press
As blind as eagerly.
But wide as pathless was the space
That lay our lives between,
And dangerous as the foamy race
Of ocean-surges green.
And haunted as a robber-path
Through wilderness or wood;
For Might and Right, and Woe and Wrath,
Between our spirits stood.
I dangers dared; I hindrance scorned;
I omens did defy:
Whatever menaced, harassed, warned,
I passed impetuous by.
On sped my rainbow, fast as light;
I flew as in a dream;
For glorious rose upon my sight
That child of Shower and Gleam.
Still bright on clouds of suffering dim
Shines that soft, solemn joy;
Nor care I now, how dense and grim
Disasters gather nigh.
I care not in this moment sweet,
Though all I have rushed o’er
Should come on pinion, strong and fleet,
Proclaiming vengeance sore:
Though haughty Hate should strike me down,
Right, bar approach to me,
And grinding Might, with furious frown,
Swear endless enmity.
My love has placed her little hand
With noble faith in mine,
And vowed that wedlock’s sacred band
Our nature shall entwine.
My love has sworn, with sealing kiss,
With me to live - to die;
I have at last my nameless bliss.
As I love - loved am I!”
Любовь, которой суждено
Лишь раз зажечь сердца,
Стремилась пламенной волной
По венам без конца.
И каждый день её приход
Надеждой был моей,
Но сердце обращалось в лёд,
Когда прощался с ней.
Я был слепцом в мечте найти
То счастие без слов:
Где я бы утопал в любви
И сам дарил любовь.
Но пропасть разделила нас,
Опасна и темна,
Как пенный вал в прилива час,
Как океан без дна,
Как сквозь непроходимый лес
Разбойничья тропа.
Нас разлучили
Ярость, скорбь и праздная толпа.
Я презирал тревоги дней,
Препятствий череду,
Я рвался всей душою к ней
Сквозь страх и темноту.
По радуге, как в ярком сне,
Я к ней стремился вновь;
Ребёнком света и дождя
Была моя любовь.
И разошлась страданий мгла
При свете радости.
Вновь разве нас беда могла
Жестоко развести?!
И в тот момент не думал я,
Что всё, чего достиг,
Могло развеяться, как дым,
В расплаты горький миг.
Пусть ненависть меня сразит,
Закон растопчет пусть,
И власть с издёвкою грозит,
Но я не отрекусь
От той, с которой поцелуй
Скрепил святой союз,
И чья рука – в моей руке
В знак неразрывных уз.
И я был рад с ней умереть
И возродиться вновь:
В её я утопал любви,
И сам дарил любовь…
P.S. Глеб Николаевич, привет вам, если вдруг вас какими-то ветрами занесло на ЛЛ. Мало ли...
Все началось очень давно, когда мне было лет 12, примерно. Нам по школьной программе нужно было рассказывать какой-то текст, где упоминались факты войн: даты, причины, кто с кем и прочее. Вот, приблизительно тогда у меня это и началось.
Я начала задавать себе и другим вопросы, не понимая, что никто мне не ответит. А именно, было это примерно так:
-Елена Леонидовна, а зачем люди вообще воюют?
-Надя, что за глупый вопрос? За власть, деньги, территории.
-Да это все понятно. Но зачем им это?
Здесь учительница уже начала немного выходить из себя, видимо, считая меня слишком глупой или дотошной.
-Да что значит зачем?! Воюют, значит, надо.
Далее в диалог начали влезать уже ученики, повторяя все тот же ответ про власть, территорию и деньги.
Однако, мое любопытство так и не было удовлетворено: я так и не поняла, зачем и почему люди воюют. Затем мне удалось отложить эти мысли в сторону, опасливо избегая данную тему, когда мы проходили ее по истории или обсуждали на других уроках, из-за чего, конечно же, были проблемы, но это к делу не относится.
Но, видимо, избежать этой темы (чего я до сих пор сильно желаю) так, чтобы она не соприкоснулась с моей жизнью больше ни за что и никогда, мне не было суждено (хоть в судьбу и не верю, просто так получилось, вот и все. Просто люди такие.). Так получилось, что обсуждение войн - это одна из тех тем, которые присутствуют всегда и везде. Может, люди считают себя умными, когда говорят об этом, может, им кажется, что они понимают политику и могут заставить других "понять" ее также. Конкретно я, как Вы, наверное, могли уже догадаться, политику не понимала никогда. Да и сомневаюсь, что сами политики понимают до конца, чем занимаются. Как по мне, это та отрасль, где истины не добиться никакими путями, потому что ее там попросту нет. Каждый тянет одеяло на себя, считая, что оно его по праву.
Непонятливость спасает их от безумия.
Но с этим я еще как-то справлялась, как бы там ни было, люди не могут говорить о войне днями напролет, а потому долго терпеть не приходилось. Но потом ситуация на Украине изменила плавное течение моей жизни. Так как Украина находится рядом с нами, не мудрено, что все начали суетиться и обсуждать, плюясь от ярости и доказывая всем вокруг, что все так, как "видят" они, хотя на самом деле их напичкали ложью, а они свято верят, что все, услышанное и увиденное ими - это правда. Я в это не верю. Информация - это страшная штука, особенно в наше время, когда ее распространить сможет любой, даже Ваш кот или собака. Понятное дело, что кому что выгодно - тот то и будет выдавать за чистую монету.
В один "прекрасный" день мне вдруг почудилось, что все события вокруг меня связаны с войной. Фильмы, песни, темы обсуждения среди друзей и знакомых, новости, случайно услышанные в гостях, - все. И против своего желания пришлось вспомнить "1984" и "Скотный двор". Вспомнить, как легко люди поддаются влиянию, как легко ими управлять, как легко внушить что-то. И страшно, когда видишь это все вокруг себя. Безумно страшно. И даже не потому, что рядом война, а потому, что конкретно ты, вот ты, который до этого момента был уверен в своем будущем, планируя на десятилетия вперед, понимаешь, что, если вдруг что (тьфу-тьфу-тьфу!), ничего сделать не сможешь. У тебя нет власти, нет достаточного количества денег, чтобы все прекратить в одночасье, нет нефти (или другой ерунды, за которую люди готовы перегрызть друг другу горло). Ты подчинишься случаю, подчинишься обстоятельствам, потому что выбора нет. И ничего не зависит конкретно от тебя. Ты не управляешь страной, но куда страшнее, что в данных обстоятельствах ты даже не будешь управлять собой. По крайней мере, свободы в привычном смысле слова у тебя не будет. Да и вообще, что такое свобода? Было ли у тебя это когда-то? И как быстро могут это отобрать, назвав совершенно другие критерии этой самой свободы?
Человечество стоит перед выбором: свобода или счастье, и для подавляющего большинства счастье — лучше.
Конечно, зачем людям бороться, подвергая себя и других опасности, если они могут быть счастливы здесь и сейчас? Можно ведь сидеть на поводке, отказавшись при этом думать, и быть, якобы, счастливым. Лаять, на кого скажут; есть, что дадут; спать, где разрешат. Зачем свобода, если есть "счастье"?
А разве возможно одно без другого? Если ты счастлив, будучи несвободным, то, черт возьми, что с тобой? Да и умеют ли люди вообще быть свободными полностью? Насколько мне известно, человек этого боится, потому и придумывает себе всякие разности, чтобы отвлечься.
Но вообще, я хотела написать не совсем об этом, просто мысли повели меня на экскурсию.
Итак, в тот момент, когда все вокруг меня вдруг "заговорило" о войне, я задумалась, а зачем, собственно, люди соглашаются убивать друг друга по приказу? И что бы было, если бы люди отказались? Ведь, по сути, один человек, управляющий страной, что-то не поделил с другим, который тоже управляет страной, однако, убивать друг друга они посылают свои армии. И где логика? Когда Вы что-то не можете поделить со своим соседом, Вы собираете армию, и он собирает армию, и Вы, вместо того, чтобы решить все между собой, отправляете эти армии разбираться друг с другом? Что это вообще за бред?
Почему какой-то дяденька скажет мне, что мне нужно идти убивать, якобы, защищая свою родину, я должна соглашаться, не зная наверняка, правда ли я ее защищаю или я нападаю на другую страну? А кто мне скажет правду? Да никто. Кто я такая, чтобы кто-то что-то мне объяснял?
И как-то это все глупо, несправедливо и непонятно. Получается, что гарантий нет. Собственная жизнь для меня - не такая уж и собственная. А демократия - это и не демократия вовсе.
И, да, Оруэлл был прав, люди как убивали друг друга, в надежде занять пост повыше, так и убивают. И, боюсь, будут делать это, пока не сожгут эту планету дотла.
Довольно часто я читаю в метро. Как-то под стук колес лучше читается)) И эту замечательную, пронзительную книгу я тоже читала в метро в начале июня, по дороге на работу. И вот, стою я около дверей, внимательно и с удовольствием читаю книгу и на выходе на станцию выходящий мужчина говорит мне: "Как я вам завидую, что вы читаете ее в первый раз". Неужели мой интерес к книге так бросился в глаза, неужели мое погружение в чтение так внешне заметно? Конечно, улыбка до ушей была обеспечена мне на весь день, что и говорить. Чтение объединяет.
Жарким летом 2011 года я работала в кафе на берегу Атлантического океана, на живописном полуострове, именуемом Ocean City, штат Мэрилэнд.
Я только устроилась в Atlantic Stand и пока стажировалась. Менеджеры в свободное от посетителей время учили нас, а мы в свою очередь делились знаниями между собой (ведь не все и не всегда понимали быструю американскую речь). Так проистекал день за днем. Я видела, как толстые американцы ежедневно жрали бургеры, и их разносило все вширь от сладкой газировки и нашпигованной антибиотиками свинины.
Большинство моих американских знакомых только и знали что тусить, цеплять партию на одну ночь, а утром с похмельем расставаться, не обменявшись телефонами. Я не осуждаю. Но большинство молодых людей в Штатах - просто Stupid Americans.
Патрик работал в соседнем отеле, хозяин отеля был лучший друг моего Босса, поэтому мы обслуживали их бесплатно. Он заходил ежедневно, или через день, в свой законный обед, и всегда заказывал одно и то же - хотдог с горчицей и кетчупом.
В тот день я со скучающим видом спиной оперлась о стенку и ждала, что ко мне хоть кто-то подойдет, потому что можно было просто умереть от скуки. И я познакомилась с ним. Приятной наружности немолодой человек, с кудрявыми волосами и в очках.
Услышав мой акцент, он спросил:
-Where are you from?
-Ukraine (и тут же засомневалась, что он имеет представление о географическом расположении моей родины)
-Oh, it's neighboring to Russia!
-Exactly! (Я безмерно удивилась его познаниям, потому что однажды сказав посетителям что я с Украины, они спросили не в Африке ли это... ) Have you been to Russia?
-Unfortunately, I haven't. But I know it's a great country of a great people!
-Like who? (мой интерес все больше распалялся)
-Like Leo Tolstoy or Fiodor Dostoevsky.
...(тут у меня просто отвисла челюсть на пару секунд)
-Have you read anything by Dostoevsky?
-Sure! I love "Crime and Punishment"!
-Patrick! It's a real pleasure to hear it! Thank you!
Он не спросил за что я его поблагодарила, но на самом деле это была благодарность за то, что он вселил в меня надежду, что не все американцы тупые...
Задорнов не всегда прав :)
Пару месяцев назад я случайно наткнулась на каком-то телеканале на экранизацию 2011 года. И внезапно поняла, насколько я соскучилась по этой книге! Дома не было, в библиотеке брать не хотелось, в ближайшем книжном - тоже ничего не оказалось. Да еще я осознала, что не хочу новую книгу, мне нужна именно подержанная, кем-то уже читаная, с чуть пожелтевшими страницами и немного растрепавшейся обложкой. О___о В итоге на Арбате за писят рублей было куплено издание 1989 года, да еще и крепко-накрепко переплетенное. И я засела чита-ать. Как вдруг...
Этот неловкий (относительно, конечно) момент, когда ты осознаешь, что в твоей голове у Джен Эйр лицо Мии Васиковской - и только ее, несмотря на все старания; и разговаривает Джен Эйр в твоей голове голосом Серафимы Огаревой - и только ее... Не скажу, чтобы это было неприятно - даже наоборот, вышло очень круто и органично.
Да и Рочестер из Фассбендера вышел славный, чо уж.
Мой папа перечитывал эту книгу каждый год и всегда в ней находил для себя что-то новое. Он цитировал речи главных героев, знал наизусть каждый жест и фразу даже незначительного персонажа. И когда вышел фильм режиссера Бортко - папа очень ругался, когда герои должны были говорить определенные реплики - а они были либо не такими, либо отсутствовали, либо было добавлено что-то свое от режиссера.
И вот когда я закончила 10 класс и нам дали список литературы на лето - я первым делом взялась за "Мастера и Маргариту". Я была в восторге от этого замечательного романа и твердо решила, что на экзамене обязательно "вытащу билет" с вопросом об этом произведении.
Когда в школе пришло время обсуждения "Мастера и Маргариты" - я одна из первых принимала участие в дискуссиях и горячо спорила со своими оппонентами - ведь это было очень важно, чуть ли ни честь семьи отстаивала))
Закончился 11 класс, пришло время экзаменов. Я решила подготовить ответ на свой вопрос в билете. Нужно было сравнить любовь Мастера и Маргариты. И именно в этот момент я поняла, что совершенно ничего не понимаю! Я думала, что главные герои любили друг друга одинаково, а оказалось все совсем по-другому...
Любовь Маргариты была всепоглощающей и самоотверженной, отважной и дерзкой. Маргарита не просто была готова на все, она сделала все возможное и невозможное для любимого человека.
А Мастер, а что Мастер? Конечно, он любил Маргариту! Но как-то так...по-странному...Зато он нянчил свой роман, лелеял его. А когда роман не приняли - ну вот, печаль, грусть, депрессия - вот так и до дурдома добрался.
Любовь Маргариты можно сравнить с Воландом, а вот любовь Мастера - с Иешуа. Не особо толковое сравнение, но ведь так и было. Один - брал и делал, а второй - не вышло, ну и ладненько.
Экзамен я сдала на "пять". Вышла из кабинета, как в тумане. Немного расстроилась, что не смогла прочувствовать книгу с первого раза и, что хуже всего, больше не хочется пробовать. Искренне пыталась понять, что же нашел в этом романе папа, но так и не спросила у него, да и теперь уже никогда не узнаю.
Мне было лет 12. "Пап, есть что почитать?" - обычный вопрос. Папа чешет тыкву и идет к полке, сует книгу. На название я особо не смотрела, потом. Иду в свою комнату, Кто такой эсквайр, я знала, это что-то типа владельца дома, а кто такой Теккерей - понятия не имела, потом в тексте предисловия вспыл Филдинг... это еще кто? потом посмотрю
А телек в соседней комнате работает. И слышу: Сегодня книге Джейн Эйр исполняется 150 лет. Я смотрю на название . Она! Я в комнату. Красивый интерьер дома в Хоуорте, диван Эмили... оказывается там еще и сестра была, бегу на кухню. Пап, сегодня у этой книги день рождения!!! А папа поглощает суп из кильки в томате, ему уже все равно.
Меня бесят люди, да так сильно, что я порой прям думаю: «А не социопат ли я часом?» Вернее не сами люди, а ситуации которые они создают.
Я даже выделил отдельные категории бесючек от людей, пожалуй познакомлю вас с некоторыми из них, потому как уверен, что вас они тоже бесят. Но знайте, что меня сильнее.
Первая категория - «Человек - узкий проход».
Я люблю ходить, и если есть возможность не ехать на общественном транспорте, а дойти, то обязательно пользуюсь этим моментом. Как правило хожу я куда-то, бесцельно не слоняюсь, поэтому темп держу достаточно быстрый. Во всяком случае мои попутчики всегда жалуются, что не успевают.
Представьте себе, выхожу утречком из дома и мчу летящей походкой в сторону станции. Так как город, в котором я живу, проектировали люди с «заботой» о горожанах, то понаделали всяких узких закоулков, в которых могут разойтись в аккурат два человека. И вот в таких местах, как правило, любит останавливаться и заниматься своими «неотложными» делами человек - узкий проход. Их как-будто притягивает к этим местам. В такие моменты хорошо понимаешь Спартака, для которого в узком проходе численность не имела значения. БЕСИТ.
Вторая категория - «Человек - пусть весь мир подождет»
Это мои любимчики. Стоишь в нескончаемой очереди в «Пятерочке», ждешь, размышляешь о вечном. Очередь монотонно продвигается, и ты уже практически у заветной кассы. Казалось бы, ничто не мешает заранее приготовить деньги и банковские карты. Но нет, находится индивид, который начинает поиски своих несметных богатств, когда услышит сумму своих покупок. Милый человек, на что ты надеялся, что продавец тебе разрешит забрать покупки без оплаты? Или кто-то из очередь оплатит их за тебя? БЕСИТ.
Ну и напоследок еще одна категория - «Человек - вам моя музыка не мешает?»
Каждый рабочий день езжу на электричке. Обычно в это время я занимаюсь каким-то полезными для себя делами - чтением, английским или делаю что-то по работе.
Устроившись поудобнее в полупустом вагоне, погружаешься в свои дела. Но на следующей станции подсаживается «человек - вам моя музыка не мешает?». Этот человек смотрит видео или играет на смартфоне, но делает это принципиально без наушников. Под возгласы умирающих орков читается или работается не так уж продуктивно, сами понимаете.
С***ка, тебе хватило денег на покупку смартфона, а на наушники не хватило? Я в это не верю, тут просто дело в неуважении к окружающим и это просто БЕСИТ.
Это далеко не весь список бесилова. Переделать всех этих людей - просто утопия, поэтому можно только поменять свое отношение к ним, и книга «Тонкое искусство пофигизма» как раз об этом.
Теперь я не люблю эту книгу (вообще не люблю Булгакова), а в юности она была одной из любимейших моих книг. Более того, это книга, которую я перечитывал больше, чем какую-либо другую, - никак не менее 40-а раз.
Мне советовали её прочесть ещё году в 1988-89-м, но я тогда так и не сделал этого – почему-то мне не нравилось название.
А взял я её впервые в руки в сентябре 1990-го, - когда пошёл в 10-й класс.
У моей сестры был том в мягком переплёте, который я вежливо у неё попросил. Знала бы она, во что превратится он через полгода!
Я прочёл «Мастера…» дня за три, пришёл в бешеный восторг и тут же заставил прочитать его своего закадычного друга, с которым мы сидели за одной партой. Он тоже прочёл роман дня за три и вернул его мне. Я снова перечёл его, теперь уже дня за два и снова дал ему. Он тоже перечёл и отдал мне. Так мы «перебрасывались» этой книгой не менее полугода. Истёрлась она чуть не до дыр и сестра была не в восторге от этого.
Разговаривали мы теперь почти исключительно цитатами из Булгакова. Нас никто не понимал, но нам это даже нравилось. Иисус и его друзья не увлекали нас вовсе, история Мастера с Маргартой тоже не брала за живое, а вот с Бегемотом, Коровьевым и Азазелло мы просто сроднились!
Когда в 11-м классе мы стали изучать «Мастера…» в курсе литературы, мы с моим другом только снисходительно посмеивались, слушая объяснения учительницы и вопросы наших одноклассников. Сравниться в знании этой книги с нами не мог уже никто!..
Бывает такое, что произведение искусства становится тебе настолько близким, что ты чувствуешь, - будь у тебя талант, ты создал бы его точно таким же, не изменил бы ни буквочки, ни запятой.
Словом, «Мастер и Маргарита» стала моей настольной книгой на несколько лет.
Постепенно очарование прошло. Но как сказал Лермонтов:
Другим предавшися мечтам,
Я всё забыть его не мог;
Так храм оставленный - всё храм,
Кумир поверженный - всё бог!
Хоть Булгаков и перестал быть для меня богом, очарование, подаренное мне его книгами в юности, осталось в душе навсегда.
В сложные дни, когда нет желания ни наряжаться, ни выходить из дома, ни жить вообще, я вспоминаю свою прабабку.
И очень хочу быть такой же уверенной в себе, столь же жадной до жизни, как и она. Она была красавицей с замашками домашнего тирана. Легенда отдельно взятого нашего семейства. И я вам сейчас расскажу, в чем ее главный секрет, он такой простой, вы упадете.
Она всего лишь безоговорочно доверяла только одному человеку, и делала так, как он ей подсказывал. Этим человеком была она сама. Никакой фантастики - азбучные истины: работай, если хочешь чего-то достичь, или пусть за тебя работают другие, самодисциплина и исключительная вера в себя. Всю жизнь она поступала так, как ей казалось правильным. Ей невозможно было ничего навязать.
В 40 лет она поступила в медицинский, потому что всегда об этом мечтала. До этого она была зубным техником, а хотелось быть причастной к чему-то большему. Не просто делать улыбки красивыми и здоровыми, но участвовать в таинстве появления на свет новых людей. В общем, после окончания мединститута она до 70 с лишним лет работала в роддоме.
Она не могла усидеть на месте. Периодически ветер перемен звал ее куда-нибудь в путешествие: в вояж на теплоходе по Волге, в соседний город к родственникам, есть рыбу в Астрахани, потому что она там свежая и вкусная, смотреть белые ночи в Питере, ловить солнечные лучи в Крыму.
Она не выходила из дома без шляпки и накрашенных губ. По дому тоже никогда не позволяла себе ходить растрепанной и в застиранном халате (такого в ее гардеробе вообще не водилось). По дому она рассекала в элегантных брючках и белой свободной шелковой блузе, и даже к плите становилась именно в таком виде. Наряды шились на заказ, прадед доставал отрезы самой лучшей материи по большому блату.
Она всегда находила повод устроить праздник. Ее 88-летие пышно отмечалось в ресторане, почти как юбилей, потому что две восьмерки – это очень счастливое число и бывает только раз в жизни. И праздновать дома было бы решительно невозможно.
Даже ушла она оригинально – в свой собственный день рождения, в день 90-летнего юбилея.
Она держала эту жизнь двумя руками и брала от нее все, что ей было нужно в данный момент. В этом была ее главная мудрость и принцип – быть собой в любой ситуации и не думать, что для чего-то ты стала стара.
Мой дорогой соавтор, Боря Георгиев, большой спорщик. Характер у него склочный, работать с ним тяжело. Вечно мы грызёмся. В ноябре прошлого года он в бложике у себя уронил мимоходом, что таким макаром можно и до соавторского развода докатиться. Честно говоря, мне бы этого не хотелось, поэтому тридцатого ноября Боря был приглашён на грог и потрепаться. Вместо потрепаться вышел у нас очередной спор. Я всё запомнила, и, чтоб отомстить соавтору за менторский тон, записала как бы от его лица нашу беседу о повести Аркадия и Бориса Стругацких «Понедельник начинается в субботу».
Вот этот прошлогодний безответственный трёп:
— И ты исполнишь любое моё желание? — спросила она.
Валя прекрасно знает, что в запальчивости я способен отчебучить чёрт знает какую глупость. Аффектация раздражает меня страшно: эта её поза — возле окна, спиной ко мне, голова вполоборота — театральщина. Вдобавок словечко: исполнишь. Контрольный выстрел.
— Да, — буркнул я, не найдя сил отвернуться.
— Что скажу, то и сделаешь?
Она резко сменила тон. Уселась на подоконник, ко мне повернувшись боком. Довольна. Поймала меня на слове. А что я такого наговорил?
— Да, — уверенно подтвердил я. Блеф чистой воды. Болтали же просто. Не помню о чём.
— Любое желание! — Валя не умеет скрывать чувства. — Ну и прекрасно. Я займусь грогом, а ты скучай пока и думай над доказательством. Варить на твою долю?
Грог, значит. Пусть будет грог. Я покивал, поджав губы, и Валя исчезла. Доказательство? Что я обязался доказать? Валя на кухне громыхала кастрюлями. Чёрные ветви акаций, распятые на крестовине окна, висели мёртво, в камине шипел огонь. Конец ноября, суббота. Мы говорили о нарративе. Как он появляется, откуда и почему. Мир идей как пратекст — трали-вали семь пружин плюс конфликт как движущая сила действия плюс прочая постмодернистская чепуха. Вроде безобидно, однако на мне теперь бремя доказательства. Что любой текст содержит описание своего зарождения, следы обрезанной пуповины, омфал, завязанный автором. Вот о чём мы говорили.
И ты берёшься найти такое в любом тексте? — спросила Валя. Ну да, в любом, сказал я. Любой ведь автор, продуцируя текст, тщится при этом понять, как он, автор, выберется из лабиринта вероятностей с готовой историей в зубах. Что не может не наложить отпечаток. Когда пишешь в соавторстве, это даже заметнее — выплёскивается в склоках, вот как у нас с тобой, сказал я. А она мне: про нас не интересно, про нас я и так всё знаю. В чужом тексте найти можешь? Пусть даже в соавторском. Пусть не доказать, для этого у тебя кишка тонка, но показать на примере, что в тексте — любом, какой бы я ни выбрала, — содержится вся эта геномуть: путь от зачатия истории через авторские родовые схватки к готовому нарративу?
Вот тут я и сглотнул наживку. Валя ловила «на слабо» и поймала. Кишка у меня тонка?!
— Ладно, — говорю. — Берусь не показать на примере, но доказать, что в выбранном тобою тексте заключена история возникновения нарратива, а плюс к тому ещё и сам автор, распотрошённый на множество человечков. Мальчишка из первого акта, зрелый муж из акта пятого... Всё во всём. Он сводник и рогоносец. Он действует и отвечает на действия. Влюбленный в идеал или в извращенье, он, как Хозе, убивает Кармен. Его неумолимый рассудок – это Яго, одержимый рогобоязнью и жаждущий, чтобы мавр в нем страдал, не зная покоя.
— Ты жалкий плагиатор, — съязвила Валя, заметив не-меня в моём спиче. — Но даже не надейся, что я тебе подсуну текст мастера Вила, к тому же, говорят, в соавторстве он изобличён не был. Это было бы просто, как бекон, милый мой недалёкий отелло, я тебе почище текст придездемоню. Бойся.
— Давай-давай, — сказал я.
— Значит, ты берёшься доказать? — вкрадчиво спросила она.
Настроен я был по-субботнему агрессивно, к тому же Валя задела меня за живое, назвав недалёким.
— Берусь. Если докажу — с тебя фант. Напишешь об этом статью.
— Идёт, — с готовностью попалась на крючок Валя.
Пока я втихомолку радовался успешному манёвру, она как бы невзначай продолжила:
— Но если не докажешь, с тебя фант.
— Договорились.
— И ты исполнишь любое моё желание? — спросила она.
Говорю же, в запальчивости я способен на многое, на глупость — особенно. Чувствовал подвох, но всё-таки сгоряча буркнул: «Да». Бездумно, безоглядно. А что за текст она подсунет? Вдруг не сдюжу? Тогда придётся честно выполнять любую прихоть взбалмошной девчонки... Проштрафился. Ну это ж надо: в ловушку угодить по-идиотски, с размаху въехать в собственную сеть, в своей же сделке послужить залогом! Ещё вопрос — чего она захочет, что за нелепый фант...
— Твой грог, — она сказала. И сунула мне в руки чашку.
— Уж я грог сварю так сварю, — добавила она, усевшись рядом.
На подлокотник кресла.
— Уж я задачу тебе задам так задам, — пропела она.
Из своей-то чашки уже отхлебнула. Видно было — ничего ещё не придумала, просто пугает. Берёт на понт.
— Смешивать в одной посудине грог и задачу... — убитым голосом проныл я. — Субботу хочешь мне испортить?
Авось, думаю, сработает. И будет дело в шляпе.
— Субботу? Да ведь... — Валя замолчала, помешивая в чашке трубочкой. Просияла. Выпалила:
— Понедельник начинается в субботу.
— Что? — спросил я, не смея верить.
— Вот тебе задача: найди в «Понедельнике...» автора и авторскую пуповину. Раскопай в повести историю рождения нарратива и родовые схватки нарратора.
Сработало. И дело в шляпе, подумал я, сдержав улыбку. В этом тексте я найду легко. Откашлялся (мне грог попал куда не надо) и начал:
— Итак, приступим.
— Прямо так и приступим? Тебе не нужно подготовки? Можем завтра или...
— Понедельник начинается в субботу, — возразил я.
Когда я был младшим научным сотрудником, мне казалось, что сказка эта написана специально для меня и обо мне. Видел я в ней родной институт, изображённый сатирически, и себя — научного сотрудника младшего возраста, влюблённого в науку, в которой смыслил пока ещё не очень. Был я тогда начинающий маг, и даже не маг, а так. Не личность, личинка. Навязшую в зубах борьбу с бюрократией увидел в «Понедельнике» и гимн позитивистской науке — а больше не нашёл ничего. Казалось странным — такая незамысловатая, лёгкая, легчайшая даже вещица после ТББ и чуть ли не одновременно с ХВВ! Авторы что же, решили отдохнуть и развлечься капустником? Тогда я не знал, что повесть задумана в конце пятидесятых, а если б знал — наверняка подумал: «Всё понятно», — потому что был молодым, самоуверенным и глупым.
— Ты и теперь... не старый, — заметила Валя и спросила: — А что в «Понедельнике...» непонятного?
Давай посмотрим. Зададимся вопросами.
Вопрос первый: кто такие маги? Учёные? Но ведь Привалов был учёным и до прямого попадания в НИИЧАВО. Что же, он раньше был недоучёным, и только занявшись научной магией удостоился чести? Можно ли принять в качестве объяснения длиннейшую нравоучительную вставку о том, как становятся магами:
«Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них наконец в качество, и они стали с миром в другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же. Каждый человек — маг в душе, но он становится магом только тогда, когда начинает меньше думать о себе и больше о других, когда работать ему становится интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова».
То есть, маги — просто учёные с большой буквы «У»?
Вопрос второй: причём здесь диван? Вокруг него устраивают чехарду в первой части, на нём работают в части второй и занимаются расследованием в третьей. Притом сказано, что суета вокруг дивана — это драма идей. Несуществующие пружины дивана прямо-таки движут всем действием. Почему?
Вопрос третий: зачем сюжет построен таким образом, что трудяга Привалов работает только во второй части и немного в четвёртой главе третьей части?
Вопрос четвёртый: что вообще объединяет «Суету вокруг дивана», «Суету сует» и «Всяческую суету»? Герои? Вяловатая интрига с двуликостью Януса Полуэктовича Невструева?
Вопрос пятый: если это повесть, а не четыре (считая послесловие) рассказа, то где завязка-кульминация-развязка?
— Ну-у... — задумчиво протянула Валя.
— Не торопись отвечать. Это не так просто, как кажется. Янус Полуэктович не случайно Невструев и един в двух лицах не только ради интриги. Привалов устраивает на диване привал совсем не потому, что ему работать облом. Суета вокруг дивана действительно драма идей, а маги... Ну, об этом чуть позже. Сначала я расскажу тебе, где я нашёл ключ к загадкам этой непростой и совсем не легковесной вещицы.
Однажды — в те времена я даже начинающим магом себя не считал, — прочёл я в одной книге:
«...И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток»
, — и вспомнил, что образ неба, свёрнутого как свиток, я уже где-то встречал, равно как и падающие звёзды. Я стал искать, предположив, что в «Откровениях» Иоанн Богослов кого-то цитирует. Обнаружил у пророка Исаии:
«…истлеет всё небесное воинство; и небеса свернутся, как свиток книжный; и всё воинство их падет, как спадает лист с виноградной лозы, и как увядший лист — со смоковницы»
Нашёл и тут же припомнил:
«…как жутко, гигантской чашей в мертвом свете луны ползёт, заворачиваясь внутрь, край горизонта»… «А горизонт видел? Знаешь на что это похоже?» «На свёртку пространства, я эти штуки знаю...»
Весь образный ряд — чаша, мёртвый свет полной закатной луны, землетрясение, небо, свёрнутое как свиток...
— Всё это понятно, — перебила Валя. — Без тебя ясно, что это очередная эсхатологическая реминисценция, их у Стругацких полным-полно. Ну, описали они в пятой главе второй части несостоявшийся локальный апокалипсис, так что?
— Ты не дослушала, как всегда. Небо, свёрнутое как свиток книжный. Понимаешь? Это не какой-нибудь, а книжный апокалипсис.
— Э-э… — Кажется, Валя решала, не счесть ли сказанное очередной шуткой. Я иногда подшучиваю над ней с серьёзным видом.
— Ты хочешь сказать, что действие «Понедельника...» происходит не в реальном нашем пространстве, а в книжном?
— Авторы намекают на это не раз и не два. В частности, в четвёртой главе второй части Привалов бьётся над задачкой о свёртке этого самого пространства по всем четырём переменным и, добив, сообщает решение Кристобалю Хозевичу Хунте. Да и в самом начале они открытым текстом тебе об этом говорят, в первой строчке: «Я приближался к месту моего назначения...» — ведь это дословная цитата из «Капитанской дочки»! Зачем, как не затем чтобы сказать читателю — действие будет развиваться в книжном хронотопе, а не в реальном пространственно-временном континууме.
— Не мельтеши, — попросила Валя.
Я обнаружил, что курсирую по комнате, имея в руке пустой стакан. Грога в нём не было. Как-то неожиданно кончился. Я пристроил стакан на подоконник. За стеклом вполне реальный, совсем не книжный, унылый вид — Девичья улица в конце ноября красотой не блещет.
— Ну ладно, пусть в книге. Как это относится к теме?
Я повернулся к пейзажу спиной. На Валю смотреть куда приятнее.
— Ты не ответил ни на один вопрос, — напомнила она.
Знаю. На то у меня есть причины. Мои вопросы, когда хочу, тогда и отвечаю. Но я отчасти ответил, потому что именно этот эпизод — уничтожение «гения потребителя» после несостоявшегося книжного апокалипсиса и есть кульминация внутренней повести.
— А...
Кажется, Валя, не дождавшись ответа, сообразила сама. Она забормотала: «Гений-потребитель... Выбегалло... Дерёт с кровью цитаты... Потребительское отношение к литературе... А маги, стало быть...»
— Писатели, — подсказал я.
— Фантасты, — возразила Валя.
— Я не признаю такого разделения, ты же знаешь.
— Ладно, пусть будут просто писатели. С миром, значит, они в других отношениях, чем обычные люди, потому что количество...
— Нет, не так. Не с обычным, а с книжным миром они в других отношениях, потому что количество прочитанного наконец перешло у них в новое качество.
Мы долго орали друг на друга: «А печать на бутылке с джином, а?!» «Материализация идей! Сцена искушения святого Антония! Блюдо на паучьих лапах! В пятой главе!» «Дубли Корнеева! Писатели-подражатели мал мала меньше!» «А говорящее зеркало?! Ведь это же сноски!»
Вдруг я заметил, что трясу Валю, ухвативши за легкомысленный её домашний халат обеими руками, и кричу: «А шерсть?! Шерсть на ушах!» Я понял, что хватил лишку.
— Довольно, — сказал я, оставив халат в покое. — Так мы с тобой далеко не уедем. Нужна система. Подожди-ка...
— Нет, это ты подожди! — возмутилась Валя. Объясни тогда, причём здесь данаиды в ватниках.
Дались ей эти данаиды. Я говорю, система должна быть, а она — ни в какую. Объясни, говорит, сначала кто такие данаиды в свете твоего предположения, потому что если какая-то мелочь в гипотезу не укладывается, её надо выбросить на помойку. Гипотезу, в смысле, а не мелочь, ведь мелочей в настоящей литературе не бывает.
— Данаиды? Ну это же очень просто. Чем они там занимались? Под началом толстомордого Каина взламывали асфальт и прокладывали какие-то трубы. Где это было? В библиотеке. Отметим эти факты и обратимся к «Послесловию и комментариям» — четвёртой части «Понедельника…» Там найдём, что:
«Данаиды — в греческой мифологии — преступные дочери царя Даная, убившие по его приказанию своих мужей. Сначала были осуждены наполнять водой бездонную бочку. Впоследствии, при пересмотре дела, суд принял во внимание тот факт, что замуж они были отданы насильно. Это смягчающее обстоятельство позволило перевести их на несколько менее бессмысленную работу: у нас в институте они занимаются тем, что взламывают асфальт везде, где сами его недавно положили»
. Итак, данаиды в библиотеке взламывают асфальт там, где сами его недавно укладывали. Ничего не приходит в голову?
— Цензоры? — шепнула Валя.
— Именно. А толстомордый Каин — Ванька Каин, попавший в НИИЧАВО прямиком из романа Алексея Толстого. Кстати, в «Понедельнике...» все три Толстых присутствуют в виде цитат, а Алексей Толстой — лично.
— Где? То есть я хотела спросить: кто он?
— Не хотелось бы мне снимать с героев маски, тем более что это всего лишь мои домыслы, да и авторы, судя по всему, хотели, чтобы читатель догадался сам, кто есть кто. Оставим в покое Толстого. Попробуй лучше развлечения ради угадать, кто такой Каин и...
— Ну ты же только что говорил!
Валя на меня обиделась. Так, слегка. Намекнул и не рассказал. Ничего, переживёт. Займёмся Каином.
— Каин не только литературный герой, в «Понедельнике…» он в двойной маске. Да ты сама отгадаешь: толстомордый, управлял цензурой. Кто такой царь Данай, приказавший данаидам убить своих мужей, тоже понятно. Понятно ведь?
— А! — сказала Валя.
Ну вот и хорошо. И хватит пока о шифрах, иначе мы завязнем окончательно, одних только «толстовских» аллюзий хватит на целую главу. Тот же Киврин Фёдор Симеонович, коего сожгли по доносу дьяка в деревянной баньке (как толстовского колдуна Ваську Силина), а потом били батогами нещадно и спалили на его голой спине полное собрание сочинений (как толстовского Киврина Кульмана) — персонаж совершенно бездонный. К тому же, как говорят некоторые, характером и манерой поведения он смахивает на Ивана Антоновича...
Опять я увлекся. Что там Валя?
— ... и если проследить за развитием образа Привалова, начиная от первой встречи с магами, то получится, что он и есть... — рассуждала Валя.
— Автор? — подсказал я.
— Да-а... А что такое? Чего это у тебя такая физиономия, как будто мыша съел? Смотри: изложение от первого лица — это раз; Привалов в прошлом математик-программист, работал в Ленинграде, занимался астрономией, где ему приходилось численно решать уравнения типа звёздной статистики — это два; он становится магом — это три: не логично ли будет предположить, что...
— Логично, да не совсем. По логике развития действия Привалов становится магом (то есть писателем) когда история отчасти рассказана. Сюжет выстроен, истинный автор уже преодолел часть лабиринта вероятностей, таща за хвост готовый нарратив. Возникает вопрос: кто же рассказывает историю? Кто строит сюжет? Кто может ухватить нарратив за самое важное место — за финал? Кто перемещается по сюжету как из прошлого в будущее, так и наоборот? Кто управляет персона...
— Вообще-то обычно директор, — мрачно буркнула Валя. Задело её, что не сразу догадалась, куда клоню.
А ведь ежу понятно, что именно Невструев и выполняет авторские обязанности в мирке «Понедельника...» Он един в двух лицах — намёк на божественную по отношению к повествованию сущность. С его появлением в первой части прекращается суета вокруг дивана — о чём нужно поговорить особо. И надо бы Валю утешить, сказать, мол, ты рыскала вокруг правильного ответа, все буквы угадала, а что не смогла прочесть слово, так это бывает. Но как ей теперь... А!
— Валя, помнишь, ты сама тут кричала, что зеркало...
— Да! Точно! Зеркало ведь говорило его голосом! Я так тебе и сказала — говорящее зеркало это авторские сноски. Затекстовый голос принадлежит Невструеву, значит он, Невструев, и есть автор. Сначала он снабдил текст сносками и дидактическими комментариями, а после, когда сноски показались ему скучными и вообще надоели, он снял их — отключил зеркало. Стругацкие терпеть не могли сносок, а от морализаторства отказались как раз после...
«Теперь её не остановишь, — подумал я. — Валя не отключается, пока не выговорит всё, что накопилось». Подумал так и стал обречённо слушать пространные разглагольствования о Невструеве Янусе Полуэктовиче. Что в кульминационном эпизоде части второй, когда горизонт заворачивался чашей, он стоял, упершись тростью в снег, и смотрел на часы. Не только потому, что знал наперёд, чем всё закончится. Как опытный автор следил за динамикой действия и отмечал объём. Это был, конечно же, У-Янус — автор в редакторской ипостаси. Он же — в забавной «сцене на ковре у директора» — определял персонажам сверхзадачи и расставлял авторские оценки — Ойре-Ойре, к примеру, благодарность вынес авансом. А вот Амвросия Амбруазовича бранить не стал. Точно так же как в «Отягощённых злом» Рабби не стал бранить дрисливого гусёнка Иуду за предопределённое предательство — ведь персонаж не более чем актёр, вся вина лежит на авторе. Именно он в ипостаси строителя сюжета, А-Януса, пробирается через лабиринт вероятностей, сжимая в зубах финал. Он управляет действием...
— Где? — спросил я.
Поток Валиных мыслей можно прервать вот так вот — внезапным лобовым вопросом. Какое-то время она молчала, внимательно изучая мою переносицу.
— Где в «Понедельнике...» автор-администратор управляет действием? — переспросил я. Наблюдал между тем за Валей. Я-то знал, где. Я знал всё, разумеется, в пределах моих полномочий. Видел, как соавтор тычется в стены лабиринта, выбирая путь, следил за темпом и отмечал объём.
— Может быть, в конце первой части? В шестой главе? — несмело предположила она
— Умница! — похвалил я. — Именно там вмешательство А-Януса...
Говорить мне не пришлось. Снова Валя взяла слово, и уж взяла так взяла. Водопадом валила на меня хорошо известные мне сведения. Да, именно А-Янус в конце первой части из множества сюжетных ходов литературного Мультиверсума, просмотренных персонажем на волшебном диване, выбирает нужные. Да, именно после вмешательства А-Януса прекращается суета вокруг дивана, а бедняга Привалов чуть было не получает отставку. Не зря же он думает: «И я бы наверное погиб…» — когда его останавливает на выходе из музея Камноедов. Почему именно погиб? Потому что автор-администратор как раз собирался отрезать всю первую часть, вместе с недалёким персонажем и диванной неразберихой, оставить материал на неопределённое время в авторском архиве, в виде наброска. Это опечалило Корнеева и напугало Привалова, но Ойра-Ойра, как самый искушённый в вопросах квантовой магии — ведь говорят же, что прообразом ему послужил некто Новиков Сергей Петрович — сказал, что скоро-де в сюжет заглянет автор-редактор У-Янус, который: «...улетел в Москву. И в частности — по поводу этого дивана», — и наведёт порядок.
— И как? Навёл? — спросил я. — Давай и мы с тобой наведём. Построим схему сюжета. Что происходит в первой части?
— Автор протаскивает главного героя по лабиринту сюжетных ходов. Повалившись на диван, главный герой оказывается в литературном Мультиверсуме. Его, начинающего писателя, атакуют литературные авторитеты, коим он карикатурно пробует подражать — как в архаизированном диалоге с Кристобалем Хозевичем. Он пытается справиться с фантдопущением — экспериментируя с неразменным пятаком и умклайдетом, — и всякий раз терпит неудачу. В конечном итоге, прислушиваясь к советам учителей, он всё-таки остаётся в сюжете — именно как начинающий автор, главный герой повести.
— Кто же он, этот главный герой? — спросил я щурясь. Знал, что без подсказки Валя не ответит, поэтому добавил: — И почему директор, бог мирка повести, един только в двух лицах?
Забавное у неё сделалось лицо. Так, должно быть, Гамлет смотрел на тень своего отца.
— Третье лицо! — изрекла наконец Валя. Страшным шёпотом.
Я молча кивнул. Ну конечно. Теперь вся троица в сборе: автор-администратор, автор-редактор и автор-рассказчик. Структура повести понятна, от зачина и до финала. Первая часть — задумывая сюжет (читаем эпиграф к повести!), автор становится писателем. Вторая часть — писатель продуцирует текст. Третья часть — писатель, вынужденно отвлекаясь на различные посторонние дела, редактирует текст и в финале — о радость! — две авторские ипостаси, рассказчик и автор-редактор, приходят к соглашению, что повесть окончена. Но как это плохо: читать хорошую книгу с конца. И вот в этот самый миг, когда счастливый рассказчик с готовым нарративом в зубах выныривает из повествования, становится понятно, почему в названии частей использована цитата из Екклесиаста — весьма и весьма невесёлая:
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, всё суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которым он трудится под солнцем?»
Что пользы от нарратива, если истинной сути его не понимают без сносок? Поэтому и появляются после финала критические и нелицеприятные «Послесловия и комментарии». Обстоятельства заставляют рассказчика выполнить отвратительную для любого писателя работу — написать критическую статью о собственной повести.
Пока я раздумывал над этим, Валя листала повесть, периодически разражаясь комментариями. Нашла в тексте всех трёх Толстых. Обнаружила место, где закадровый автор репликой «Сражайся, Арджуна!» сообщает о том, что экспозиция закончилась, силы главного конфликта проявлены, и построены в боевом порядке обе армии. Обнаружила, что тоже знает, как использовать диван в работе писателя. Посмеялась над потугами автора доказать самому себе научность избранного фантастического допущения. Саваофа Бааловича Одина изобличила криками: «Да это же главный редактор! В прошлом тоже писатель!» Заметила, почему Луи Седловой не предлагал совершить путешествие в описываемое настоящее. Прошлась по автору, который через амбразуру перевода преодолел Железную Стену, разделяющую литературу на две части: «нашу» и «не нашу». О контрамоции высказалась в том смысле, что любой писатель в ипостаси редактора, конечно же, контрамот, и временами, переходя от эпизода к эпизоду, страдает выпадением памяти. Невструева заподозрила в симпатиях к эвереттике. Болтала без умолку, а я затосковал.
Финал — ужасная штука. Можно ли вообще без него обойтись? Вале что, она, даже если считать, что я выполнил условия пари, свой фант уже отыграла. Статья готова, надо только записать, снабдив финалом, который мне известен. Известен ли? Можно ли считать утверждение доказанным? Не уверен. Если нет, Валя вправе потребовать с меня фант. Любое желание! Надо же было додуматься...
— Чего ты сидишь такой надутый? — спросила Валя.
За окном пошёл снег. Зимой на Девичьей улице очень и очень неплохо. К тому же, говорят, весь декабрь в этом году Сатурн будет в созвездии Весов.
— Я думаю над финалом, — сказал я. — Знаешь, что мы сделаем? Ты напиши статью, а прав я или нет — пусть рассудит читатель.
— Хитрый какой! Предлагаешь ничью?
Иногда мне хочется выполнить любое желание Вали Ключко без всякого пари. Хорошо, что она об этом не знает.
В. Ключко
Когда по трем играм мне читать около 50 книг, а все, чего я хочу - перечитывать (и переслушивать) "Космоолухов"...
Да - именно так я понимаю приятный досуг: хорошая прогулка по летнем парку, а в ушах - мурлыкают очередные "Олухи". Не сразу случилась у меня любовь с этим циклом. Ну - признаться честно, Андрей Уланов, Ольга Громыко - Космобиолухи - не совсем похоже на то, к чему я привыкла. Были ну очень забавные моменты - вроде охоты на Шоаррскую лису или шапочек из оптоволокна. Но весь конец с захватом базы - это такое конкретное ЛитРПГ - и совсем не моя остановочка( Но с "Эколухов" - случилась любовь!
Это - Громыко, а значит - прописанные персонажи, фирменный юмор и "слабоумие и отвага" - в наличии. Очень мало персонажей, которые мне неинтересны, всегда что-то происходит, живые диалоги, нелепые ситуации... Мир - целые галатики! - прописан, с расами, мирами, экосистемами. Биологические подробности - меня не бесят, технические подробности - меня не бесят. А еще автор вбрасывает милые внутрячки - вроде деда-мозгоеда, подозрительно напоминающего противную бабку-соседку автора. Ну а "котик" по имени Ланс - просто мой краш)))
Как я уже обмолвилась - я читаю (и перечитываю) "Олухов" обычно весной или летом. Есть у серии такой летний дух дальних странствий и приключений, в "Киборге..." это вообще - лес (хоть и инопланетный). Помню как (где-то во время карантина) я сидела на балконе, слушала что-то типа "Грибной ловли" и смотрела на перламутрово-розовый закат. Сама автор пишет, что это из-за загрязнения, но - красиво же!
А еще профит "Олухов" в том, что - автор пишет их небольшими законченными историями и юморесками. Некоторые из которых - складываются в полноценную книгу, а некоторые - в сборники рассказов. "Не все рассказы одинаково полезны" - но есть те, которые я очень люблю. И они - довольно разные по настроению. Серьезный и светло-грустный "Отпусти", мрачные "Котик" и "Сердце фейри". Милые "Идеальное свидание", "Заноза", "Нецелевое использование". И даже откровенно стебные "Пиу-пиу" и "К Элизе". Я, конечно, рекомендую читать цикл с начала и со всеми рассказами - команда "Космического мозгоеда" того стоит) Кому лень - можно попробовать "Киборга..." - это такой вбоквил совсем без "мозгоедов" зато с шикарным бромансом Женька/Джек, который очень легко и изящно превращается в пейринг. Ну а что?! Шиперить - мое все))))
Да - это космическая фантастика - но какая-то очень легкая, веселая и залипательная. И еще - я очень советую серию слушать. Мне больше заходит озвучка Ивана Букчина, но и к Ивану Литвинову - я попривыкла, особенно в сборниках он неплох. Он, конечно, крайне странный голос выбирает - особенно Дэн не вышел - но зато озвучивает каждого персонажа - и ты их начинаешь узнавать... Конечно, над книгами автор работает, трясет художников - я даже "Киборга..." прибарахлила в бумаге в коллекцию. Но озвучка "Олухов" - очень хороша. Как и серия вообще.
P.S. Здесь есть засада, что "Биолухи" очень часто просто не заходят. Да - они написаны в соавторстве - и это чувствуется( Кому не зашли "Биолухи" - очень рекомендую посмотреть на ютубе или в вк клипец "Унылый Роджер". Мои неистовые плюсы и почтения - не могу перестать ржать и умиляться)
До этого дня с этой прекрасной книгой меня связывали лучшие чувства, которые только может испытывать читатель к любимой книге. Но пришел день, когда к этому чувству подмешали горечь разочарования.
Преподаю в школе литературу и наблюдаю различное отношение детей и подростков к чтению, но всё лелею мысль о том, что есть где-то в мире "святая" книга, с помощью которой можно вдохнуть в маленького человека любовь к чтению и книгам.
И (о ужас) выбор мой пал на "Часовой ключ". Принесла в школу, прорекламировала. Обложка книги кандидату №1 (ученику со слабым интересом и навыками чтения) пришлась по вкусу. В итоге - книга путешествовала 2 месяца и вернулась по моему требованию с прочитанной за это время одной страницей. Кандидат №2 (ученик способный и бегло читающий, мечтающий написать свою книгу) вернул мне её сегодня со словами: ай, лень.
Продолжать эксперимент я не решаюсь, мне жаль "опороченной" таким небрежением хорошей подростковой книги. Думаю - самый страшный враг будущего поколения - всеобъемлющая лень, которая порождает ещё большую.
Что ж великий классик был прав "Есть преступление хуже, чем сжигать книги... ". Думаю, продолжив высказывание, вы со мной согласитесь.
Борхес писал, что наше восприятие мира и книги порой может зависеть от одного имени на обложке, словно призма.
Если бы на обложке романа Достоевского «Идиот» было имя — Толстой, он бы читался совершенно иначе.
Мне показалось интересным, на примере Карлсона, показать, как выглядела бы сказка Линдгрен, если бы её написали разные писатели.
Саша Соколов.
Дождь накрапывал на вечерний снег на земле: казалось, дождь тихо сходит с ума, превращаясь в снег.
Мальчик сидел у окна, поджав тонкие колени к груди, и с грустной улыбкой смотрел на дождь, закутанный в тугую смирительную рубашку белого снега.
Дождь затих, перестал вырываться. На окна накрапывает синева…
- Так значит, врач сказал, что у нашего малыша шизофрения?
Как мы это пропустили?
- Мы не слушали… не слышали сына.
Были заняты своими проблемами, нашими вечными ссорами.
Как всё это грустно, милый: мы просто пили чай по вечерам, читали газеты, болтали с друзьями… падал жёлтый лист за окном, а сын наш… тихо сходил с ума в одиночестве.
Его душа кричала нам что-то издалека, а до нас доносилось что-то другое, словно бы её крик был написан мелом на школьной доске и кто-то случайно стёр надпись и крик, размазал его по доске в брейгелевские пейзажи детства: туман и снег на озябших деревьях.
Набоков.
Мотылёк залетел в открытое окно к мальчику и голубой ртутью счастья затрепетал на стене: ребёнок улыбнулся и протянул руку к дрожащей, ожившей лазури, и она чудесным образом разделилась: два мотылька летали в комнате…
Капнула с неба лазурь на карниз окна.
Рабочий красил фасад дома на 5 этаже, словно паук, зависнув на паутине тонкого троса.
Мужчина огляделся по сторонам.
Капнула на асфальт лазурь и замерла задумчивой кляксой, похожей на мотылька, на скорости врезавшегося в лобовое стекло несущейся машины.
Накрапывала лазурь…
Мужчина смотрел на малыша в открытом окне, скучавшего за чтением книги на полу: он лежал на животе и ноги его, как ресницы ангела, как бы медленно моргали, задумавшись о чём-то своём.
Паутина троса за спиной мужчины солнечно удлинилась, и его ноги неслышно коснулись подоконника.
Паутина отцепилась и повисла на середине окна, словно луч, прерванный, срезанный в пустоте оконной синевы.
Дверь мальчика была закрыта. Его родители ничего не слышали.
В комнате что-то случилось. С душой мальчика случилось что-то страшное.
С душой всегда случается что-то страшное.
Комната зарастала голубой травой боли, сдавленного, как бы примятого крика.
Счастливую комнату с ребёнком и солнцем на стене, уже не откроет никто: родители через 2 часа откроют комнату с адом и сойдут с ума, и вся квартира навеки зарастёт болью и криком, словно бессмысленной и дикой травой.
Марина Цветаева.
Совиное око крыш. Светит луна и зовёт…
Зачем же — лунатик? Нет, лунный мальчик, стоит у раскрытого настежь, во все стороны света и мира — окна.
Руки — расправлены крестом. Пальцы касаются звёзд, сердце — мира.
Глаза прикрыты и словно бы встали на цыпочки синевы.
Лёгкие миры, лёгкое тело, душа…
Нет больше комнатной прозы, есть роза сердца в лазурной вазе окна!
Сергей Есенин.
Рыжий человек,
Рыжий человек,
Рыжий человек
На кровать ко мне садится,
Рыжий человек
Спать не даёт мне всю ночь.
Кафка.
Однажды утром малыш проснулся от странного скрипа кровати.
Дверь в комнату была открыта. На ярком полу сидела грустная собака, и, положив мордочку на передние лапки, смотрела в сторону кровати.
Простуженным голосом, малыш позвал маму.
Тишина.
Папа тоже не откликнулся.
Собака робко оглянулась на тишину за спиной и подползла ближе к кровати и свету из окна.
Малыш перевёл тяжёлый взгляд в сторону от кровати.
На столике были недопитые бутылки ягодного ликёра, вино.
На полу, без сознания, лежал стакан.
Малыш попробовал снова позвать маму, но из его рта вырвался грубый, совершенно чужой голос.
Малыш испугался и попытался приподняться, оперевшись рукою о стену с выцветшими цветами обоев.
Рука малыша испугала его не меньше чем голос: она как бы принадлежала голосу. Рука была взрослой, с рыжими волосами: чужой.
Из малыша словно бы росло, как безумие жизни, чужеродное существование, окружая его изнутри и снаружи.
Плачущим, грубым голосом, малыш снова позвал: Мама!
И закрыл руками лицо.
Мамы и папы давно уже не было в этом мире.
Собака подошла к кровати и ласково облизнула дрожащие руки малыша на его лице.
Эдгар По.
Ворон сидел на осенней ветке возле окна и доводил перепуганного мальчика до истерики: ворон всегда появлялся вместе с призраком маленькой рыжеволосой женщины.
Родители не верили малышу, как это часто бывает у взрослых, и он каждую ночь шёл в постель, словно на эшафот.
Осень шелестела за тёмным окном.
Как в подсмотренном сне, оно открывалось беззвучно, словно звук в комнате выключили, как свет.
Влетал чёрный ворон и садился на книжную полку.
За вороном, из просиявшей, засвеченной тишины комнаты, как на фотографии, появлялся призрак женщины.
Мальчик вскрикивал и накрывался с головой одеялом: кто-то включал звук, словно свет.
Звук светил необычайно ярко. Малышу казалось, что он находится где-то на крыше.
Ярко слышны были птичьи крики, шелест вечернего города и голоса мужчины и женщины: женщина что-то говорила о своём разбитом сердце и о том что сбросится с крыши.
Сердце ребёнка билось во все стороны света и он боялся сорваться с высоты и разбиться насмерть.
Мальчик не знал слов молитвы, но сердцу нужно было зацепиться за какие-то прочные и вечные слова, добрые слова, и потому, зажмурившись даже под одеялом, как бы пятясь этой двойной темнотой в безопасность несуществования, он шептал побледневшими губами: карусель в парке вечером, папа! Рождественский снег за окном! Собачка, милая собачка! Рассвет! Бог! Мама!!
Андрей Платонов.
Холодная пустота поздней осени заметала маленький могильный холмик на окраине кладбища.
Мужчина и женщина стояли чуть в отдалении и смотрели на одинокую, вздрагивающую от плача фигурку мальчика, склонившегося на колени к своему умершему другу.
Мальчик шептал что-то в могилку, и руки его, словно послушные тени шёпота и боли, робко раскапывали мягкую темноту земли.
Губы мальчика шептали: милый мой, вернись, не прячься от меня в смерть, выходи, я не смогу без тебя!
Ну пожалуйста, выходи, ты не можешь умереть, такие как ты не умирают!!
Тёмная одежда на мужчине и женщине трепетали под ветром: она была похожа на бессильные взмахи крыльев раненой птицы.
Воннегут.
Детский сад. Окно озарено небом.
Пейзаж и солнце за ним похожи на акварельный детский рисунок (когда лишь 3 цвета осталось в коробочке с красками).
Солнце, как и полагается на детском рисунке, словно маленькое и робкое животное, спряталось в угол и свернулось в клубок.
Возле окна стоят дети. Говорят об облаках.
Один мальчик сказал, что его папа — летает на вертолёте и он время от времени ходит по облакам.
Другому мальчику стало обидно за своего папу, который был всего-лишь машинистом поезда, но он почему-то тоже сказал, улыбнувшись, что его папа, когда уезжает далеко-далеко, иногда, очень редко, тоже ходит по облакам, мягким, как лазурные и белые цветы в поле возле рельс.
Одной девочке стало обидно за маму и папу, которого она так редко видела, а мама работала у неё в тихой библиотеке.
Её губы сами собой улыбнулись и произнесли, словно бы вспомнив мамино мечтательное выражение лица: и моя мама тоже прогуливается по облакам. Очень редко, правда.
Дети стояли возле яркого окошка и мечтали.
Их чудесные родители с улыбками гуляли по облакам как по заснеженным крышам высоких и райских домов.
А одному мальчику нечего было сказать.
Он с грустной улыбкой всматривался в голубеющие облака и на солнышко, как бы ярким карандашом прорисованное в уголке окна.
У него недавно умер папа.
Стивенсон.
Ночной город замер и словно бы прижал свои огни к груди, как мать прижимает перепуганного ребёнка.
По городу тенями ходили слухи, что некий мальчик, боль души которого безмерна, по ночам превращается в чудовище и наводит ужас на опустевшие улицы, забираясь на самые высокие крыши домов, воя с них на луну.
Басё.
Луна за окном,
Как бездомный щенок.
Осень на крыше…
Агата Кристи.
Этот дом был странный: в нём жили неблагополучные семьи.
И всё же, когда утром дворник обнаружил на асфальте под окнами, труп маленького, рыжеволосого мужчины в самом расцвете сил, все были шокированы.
Версий случившегося было не так уж и много.
Жильцы дома шептались, что это могло быть самоубийство: одинокий силуэт мужчины видели ночью на крыше.
Но для Эркюля Пуаро, гостившего у своей шведской подруги, писательницы, всё было ясно как день.
Склонившись над трупом человека, которого никто не знал в маленьком городке, словно бы он упал прямо с неба, Пуаро заметил на его белой рубашке, алую кляксу, не очень похожую на кровь: это было варенье, скорее всего, клубничное.
Пуаро вспомнил рассказ подруги о её дальней, странной родственнице, работающей няней мальчика, живущего на 5 этаже: она была помешана на варке варенья почти в той же мере, как одинокие женщины, желая уйти от своей горькой жизни, заводят множество кошек.
Подняв голову, сыщик заметил, как в окне 5 этажа, женский силуэт спрятался за белую, словно бы перепуганную занавеску.
Мопассан.
Молодость этой одинокой и грустной женщины отцвела уже давно и осталась в памяти смутной тоской осенних цветов у окна.
Она уже ничего не ждала от жизни и не надеялась на личное счастье, устроившись в семью, няней для мальчика.
Женщина отдавала ему всю нерастраченную теплоту своего сердца.
Однажды, в прекрасную и лунную ночь она зашла на кухню и...сдержав рукой крик (ах, милые, милые женские руки! Сколько раз вы были союзницами надежды, любви?!), с изумлением замерла, прижавшись к стене: у открытого холодильника, освещённый светом, как ангел, стоял незнакомый мужчина.
Да, это был вор. Странный.. но вор.
Он пришёл украсть что-то ценное, но, не ведая того, похитил навек, сердце одинокой женщины.
Женщина сжалилась над ним и накормила.
Светила луна в окне, как свеча.
В сумерках кухни сидел за столом бездомный мужчина с рыжей щетиной на лице, жадно ел и улыбался, а над ним стояла она, и по-женски касаясь задумчивой правой рукой, шеи своей, любовалась на нежданное счастье своё.
Вскоре они стали каждую ночь встречаться на крыше.
Это была любовь, редкая, страстная, и трагичная, как бесприютный запах цветов поздней осенью.
Послесловие.
Рассказ Линдгрен стал для меня в детстве маленьким откровением: в нём было всё: и одиночество детства, и вечная тема отцов и детей, и тоска, почти моление детства о дружбе, как по ангелу, и тёплый комочек бесприютного счастья — щеночек.
И, разумеется, был тот, кто открыл мальчику целый мир, верленовскую поэзию крыш и лунной ночи.
До сих пор помню, как восторженный этой историей, я однажды в детстве прикрепил на спину вентилятор, и, отвоевав себе свободу удлинителем, словно тросом у космонавтов, связующим их с Землёй, носился по комнатам к экзистенциальному ужасу моего попугая и котёнка: забыв общие распри, они совместно прятались от меня кто куда.
Тогда же, осенью, я опустошил в один день запасы варенья на зиму, открыв сразу 5 чудесных баночек, и не доев ни одной: я был похож на Винни Пуха, прокравшегося ночью к Кролику, но уже без Пяточка.
Я был сама комнатная душа, с крыльями ветра за спиной. Я летал…
А вечером вернулась мама и мне прилетело уже от неё.
Варенье мы доели всей семьёй, с добрыми улыбками, словно к нам в гости приехал наш дальний и странный родственник — Карлсон.
"Если человеку кажется, что он дельфин, ему нужен психолог. Если он убивает дельфинов, ему нужен психиатр", а мне, видно, срочно требовался Бакман с его мироощущениями. Бывают такие моменты, когда книга приходит очень кстати. И здесь, похоже, именно тот случай. Я переехала в другой город и тут же появилось куча новых штук, которые нужны и дел, что необходимо сделать. Мне явно не хватает нескольких черт Зары... И решая вопросы по-своему, было очень неплохо почитать о ком-либо, кто понравился в книге более других, и пофантазировать, как бы вели они на твоём собственном месте.
У них в доме книги были повсюду - не только на полках, но и под столом, под стульями и по углам комнат. Книги лежали на кухне и в туалете, на телевизоре и в шкафу, небольшие стопки и целые горы толстых, тонких, старых, новых книг.
К. Функе "Чернильное сердце"
Вот это про нас. Да. Т.к. после переезда книжный шкаф приобретен не был, а книги всё прибывали и прибывали в наш дом, они стали в поисках местечка для себя расползаться по всей квартире, занимая все горизонтальные поверхности. После создания импровизированного книжного стеллажа из старых полок, которые мне за ненадобностью сбагрил мой друг, многие из книг нашли свой постоянный домик.
Но остальные так и продолжают заполнять квартиру. Как говорит сынуль Stisik , основное пространство занимают книги и лего. А мы так, ютимся). Вместе с котом по норкам своим.
Флипбуки приютились на маленькой полочке под неработающим телеком
и в тумбочке, где лежат старые "архивы" - Темкины рисунки, фотоальбомы и прочий милый сердцу хлам:
Далее фоторепортаж о жизни книг в отдельно взятой квартире
Остальные более габаритные стесняются меньше и располагаются на маленьких столиках, в маленьких столиках и рядом с ними.
На столе и тумбочке в кабинете:
На полу:
На стиральной машине:
На кухне тоже живут три книги: "Про еду. Про вино. Прованс" Ники Белоцерковской, "Домашняя японская кухня" и "Техника быстрых набросков". Последняя тоже не просто так поселилась на кухне, кухня - привычное для меня место обитания, поэтому пока что-то готовится, можно открыть книгу и потренироваться. Периодически на кухню временно переезжают те книги, которые читаю в данный момент.
В общем, они везде! Как в доме Мо и Мегги. Эх, как бы я хотела быть Элисон... Хотя нет, это уже сверх. Это уже совсем коллекционирование. Но какая у неё библиотека! Мечта! Ну и ладно. А у меня наконец-то будет большущий книжный стеллаж во всю стену кабинета. Померили, нарисовали, рассчитали. Ждем. Пусть уже для книг будет свой большой дом. А то и правда, скоро всё пространство займут!))
Зашли с папой в МФЦ, а там - книжный развал. Бери не хочу!
- Наташа, берем не больше двух.
- Ну паааап! Это же... (далее поочередно со все нарастающим восторгом перечисляются представленные фамилии)
- Джон Стейнбек!
- Наташа, ты не будешь читать Стейнбека.
- Но пап, я его уже читала. И потом это же шеститомник!
- Ну раз шеститомник...
- Козьма Прутков!
- У нас дома есть Козьма Прутков.
- Дома Козьма Прутков один, а дочери у тебя две!
- Это верно...
- "Графа Монте-Кристо" брать не буду: он есть у дедушки. Двухтомник Манна!
- Ты уверена, что это тот самый Манн?
- Дома у нас Томас Манн, а это - Генрих.
- Я читал обоих - скукотища.
- Статьи Леонида Трауберга в двух томах - надо брать! И только из уважения к тебе - беру Пачека...
- Вообще-то он Чапек...
Себе папа, как и собирался, отобрал две книжки - из области фантастики (в прямом и переносном смысле)
Преамбула: я по-прежнему работаю детским библиотекарем.
Амбула: есть две читательницы двенадцати лет. Барышни-прелестницы с обложек энциклопедий для девочек моего детства: джинсики такие типичные, топики-кофточки, сумочки через плечо, кокетливо-модные хвостики-косички, браслетики сорочьи, нувыпонели. И шествуют они всегда к одним и тем же полкам, где стоят романчики а-ля сёстры Воробей: "Мне 14 уже два года", "Хулиган из девятого бэ", "Валя offline" - и всё такое, всё такое.
Бодро парочка книженьки эти хватает, шёпотом игривым их обмусоливает и на месяц выпадает: читать.
В последний раз вместе с традиционным выбором выкладывают они мне на кафедру "Мастера и Маргариту". Я смотрю на них, они на меня не смотрят. Я продолжаю смотреть на них. Думаю про обложку: не слишком ли она выбивается из их привычного ряда тем, что, в общем-то, отсутствует? Думаю, кто же вам, золотые мои, посоветовал эту великую книгу про любоф? Я даже представляю, как это совет звучал. Думаю - а не предупредить ли?
Передумываю. Пусть удивятся.
В общем, их уже три месяца нет. Пропали девоньки. Виноват Булкагов или нет - пока неизвестно.
Когда по телевизору показывали сериал «Мастер и Маргарита», моя подруга услышала в книжном, как одна девушка говорит другой: «Смотри-ка, ну надо же! Не успели показать фильм, как уже выпустили книгу!»
На третьем курсе универа задали нам писать курсовую, мне попалась тема по Джен Эйр. "Ха - подумала я - какая благодатная тема!" Ну а что, информации много, по фильму помню, что сюжет совсем не сложный (про любоф же). Надёргала из интеренета информацию, скомпоновала по-симпатичнее и с радостью сдала. А преподаватель решил её почитать... после чего у него возник логичный вопрос "А вы читали вообще произведение?" Врать я не стала, и как следствие получила задание читать и переписывать :) Чем я, собственно, и занялась... Сначала читать было неинтересно и скучно, но события набирали такой стремительный оборот, так всё становилось интересно! Одна ночь!
Одна ночь для прочтения этой книги...читала взахлёб, в конце не могла остановить рыдания, в итоге курсовую написала на 5 :) Ооочень прочувствовала произведение. Спасибо большое великой феминистической английской писательнице!
Это случается в те дни, когда небо отражается в стёклах. Птицы бьются о них, разбиваются насмерть.
Возле домов с зеркальными стёклами особенно часто можно видеть их распластанные тельца.
Раскинутые крылья, запрокинутые головки.
Однажды меня попросили приглядеть за семилетней Ребёнкой знакомые. День был солнечный, яркий, и потому мы с ней решили пойти гулять. Что первым делом нашла Ребёнка? Маленькую разбившуюся синицу. Что она сделала вторым делом? Заплакала.
Мне никогда не приходилось говорить с детьми о смерти. И потому всё, что я могла сделать, это поступить так же, как герои книги Каннингема, когда нашли в саду мёртвого дрозда.
Мы устроили маленькие похороны.
