Если бы роман «Джейн Эйр» вышел в наши дни, стал бы он продаваться как жанровый?

Кадр из фильма "Джейн Эйр" (2011). В заглавной роли - Миа Васиковска.

О прото-феминистках и коммерческой движущей силе Шарлотты Бронте
Автор: Линдси Фэй

«Это очень примечательная книга», – писала критик Элизабет Ригби о романе Джейн Эйр в Vanity Fair в марте 1849 года. – «Мы не припомним, где бы еще сочетались такая неподдельная мощь и такой ужасный вкус. Вместе они помогли ей достичь той большой известности, которой она пользуется; потому что в наши дни непомерного преклонения перед всем, что несет печать новизны и оригинальности, явные грубость и вульгарность получили свою долю наиболее неуместного обожания».

Признаюсь: я не помню, как читала «Джейн Эйр» первый раз. Я помню, как перечитывала самой известное литературное свершение Шарлотты Бронте, потому что делала это, когда была подростком, и что-то привлекло мой взгляд и потянуло за собой. Новые книги тоже были хороши, и могли занять меня на несколько часов или несколько дней. Но когда я прочитала определенные волнующие места из этой книги, мне нужно было вновь к ним вернуться, точно так же и сейчас я испытываю потребность раскрыть «Любовную песню Дж. Альфреда Пруфрока» (стихотворение Т. С. Элиота – прим. перев.) или посмотреть повтор сериала «Звездный путь», или шесть раз подряд послушать «Fast as You Can» Фионы Эппл. Мое страстное желание превратиться из потребителя или критика в фаната было непредсказуемым, и книги, которые не прошли отбор, возвращались в библиотеку и помечались галочкой в моем амбициозном (и, сквозь призму времени, претенциозном) списке «Классика: выполнено». Можно было бы поспорить, что поступать таким образом – баловать себя чистым ангстом, или чистым приключением, или чистым развлечением, потому что эти книги гарантировано возвращают тебя к тому времени, когда ты впервые их прочла – это, на самом деле, «ужасный вкус». Но не у меня одной есть такая привычка, и я до сих пор обнаруживаю, что при определенном настроении перечитывание может быть большим утешением, чем чтение. Кто-то может сказать, смысл чтения не в утешении, и объяснить мне, в чем они видят смысл чтения, и я отошлю их к процитированным выше словам Ригби, добавив искреннее de gustibus non est disputandum («о вкусах не спорят» (лат.) – прим. перев.).

21 апреля 2016 года Шарлотте Бронте исполнилось бы 200 лет, если бы такое было возможно, и поэтому в недавнее время мы часто о ней вспоминаем. Хотя я не знала этого, пока не начала изучать ее жизнь спустя много времени после прочтения ее произведений, Бронте совсем не волновало отношение Ригби, за что я очень ее полюбила. В своем легендарном прологе ко второй редакции «Джейн Эйр» Бронте негодует: «Консерватизм – это не мораль. Лицемерие – это не религия». Эта мысль развивается в тексте и дальше. Можно легко представить себе галдеж в Твиттере, который вызвала бы в наши дни такая ее уничижительная атака на критика.

Стало бы такое резкое возражение проявлением ужасного вкуса в рамках современного контекста социальных сетей, если бы оно было адресовано кому угодно, от получившего одну звезду рецензента Amazon Vine (сервис Amazon.com по сбору отзывов – прим. перев.) до Митико Какутани? Возможно. Но это также была бы женщина, заявившая во всеуслышание, что считает своего худшего критика интеллектуальным комедиантом, а готовность Бронте постоять за себя на протяжении всей ее жизни по-прежнему очень вдохновляет. Бронте в реальности испытала на себе плохое отношение к детям в школах-пансионах, которое она описывает в «Джейн Эйр», и которое подорвало здоровье и, возможно, унесло жизни двух ее сестер. Но вышила ли она об этом сонет, чтобы повесить на стену? Нет: она написала внушительный, хорошо продаваемый роман, вызвавший всеобщий ажиотаж, следуя по стопам других успешных коммерческих авторов-женщин, таких как Афра Бен, Джейн Остен и Мэри Шелли.

Благодаря смелости Бронте, «Джейн Эйр» остается одним из моих любимых романов; но в 2016 году эта книга приводит меня в смятение больше, чем, когда я была ребенком, как сбивает с толку многих моих подруг-феминисток, с некоторыми из них я разговаривала по поводу этой статьи. С одной стороны, Джейн часто отказывается потакать прихотям мистера Рочестера просто потому, что она это может. Она противопоставляет пылу хладнокровие. Она полагает, что, скорее всего, не испытает шок при виде крови, и так оно и есть. Она часто доказывает правомерность своей собственной свободной воли, и делает это громко. И она сбегает от напряженных отношений, чтобы найти счастье в компании двух своих двоюродных сестер (Дианой и Мэри Риверз – давайте забудем о Сент-Джоне). С другой стороны, абзац за абзацем Джейн беспокоится из-за своего подчиненного положения по отношению к мистеру Рочестеру. Она явно не возражает, когда внутренняя жестокость ее тогдашнего жениха грозит перерасти в физическое насилие. И когда она сбегает из Торнфилда, она чуть не умирает от голода из-за недостаточно бережливого планирования финансов и своей абсолютной физической неспособности постучать в какую-нибудь дверь и попросить еды.

Очевидно, что самые привлекательные части романа «Джейн Эйр» – это те, которые связаны с байроническим, некрасивым, страдающим комплексом вины, манипулирующим людьми, жестким, угрюмым, лживым, обаятельным, безутешным, неотразимым мистером Рочестером (который представляет собой совсем другой тип, нежели Остеновский осторожный, колючий, чванливый, ошеломленный мистер Дарси). Думаю, читатель, никого не удивит, что именно романтические моменты были теми частями, которые я перечитывала снова и снова, несомненно, из-за моего ужасного вкуса в литературе. Является ли мистер Рочестер настоящим колониалистом и потенциальным двоеженцем, который добивается расположения еще одной своей невесты, полностью совращая другую женщину, а именно мисс Бланш Инграм? Определенно. Угрожает ли он «прибегнуть к насилию», если Джейн не выслушает его объяснения по поводу того маленького инцидента с женой на чердаке? Да, к моему абсолютному огорчению взрослого человека. Является ли он драгоценным мужчиной-ребенком с печальными глазами, которого так хочется утешить, и который, когда Джейн его отвергает, бросается в слезах на софу? И это тоже.

Несмотря на то, что роман «Джейн Эйр» был общепризнан как часть канона великой западной литературы, мне приходится бороться за возможность гордиться тем, что я его люблю, и что мне нравятся эти витиевато написанные, неправдоподобные сцены. Спустя полтора столетия после его создания, мне приходится биться за право не соглашаться с презрением Ригби по поводу его вульгарности – и почему же? Признавая, что если мужчина хотя бы заикнется о том, чтобы подавить меня, как мистер Рочестер поступил с Джейн, я уйду от него в течение шести секунд, должна ли я отказаться от остального романа? Например, я бы предпочла оставить ту часть, где он думает, что между ними есть тонкая нить, каждый конец которой прикреплен к ребру другого. И я хотела бы сохранить ее, не считая это «обремененным виной» удовольствием, потому что я не верю в переживание вины из-за удовольствия.

Я предпочла бы, чтобы перечитывание любимых произведений было нескрываемой радостью, и точка. Относится ли стигма удовольствий с оттенком вины к мужчинам современности, я не знаю, но, судя по всему, неизменно солидным считается бородатый субъект, который снимает с переносицы свои очки без оправы и спокойно принимает решение выделять время в середине каждой унылой зимы в коттедже, чтобы перечитать Поправку-22 . Это звучит «интеллектуально», в то время как внимательное изучение «Джейн Эйр» звучит… сентиментально, наверное. Что ж, «Поправку-22» я тоже читала, несколько раз, особенно главу под названием «Смерть Сноудена», потому что она научила меня-подростка тому, что «если душа покинула тело, то тело человеческое — всего лишь мусор». Такое тяжелое, саднящее чувство при чтении этих слов. Но тонкие нити Бронте привлекают меня так же сильно, как и мусор Хеллера. Есть ли на самом деле разница в благородстве перечитывания того и другого, или я интернализировала нечто самоуничижительное из того, что нам говорят о нашем восприятии книг – особенно, если это книги, написанные другими женщинами?

Когда я спросила Сюзанну Ринделл, автора романа Three-Martini Lunch , что привлекло ее в «Джейн Эйр», она ответила: «В то время я читала много книг, в которых женские персонажи прихорашивались и рисовались, и использовали свои женские уловки либо для того, чтобы зацепить мужчину, либо чтобы взять над кем-нибудь верх. И то, что у Джейн была только ее безыскусность, показалось мне принципиально новым… Мне всегда нравилось, как она предпочитала практичность всему остальному, и не извинялась за это». Мне тоже это нравилось, потому что, будучи в детстве «книжным червем» с Тихоокеанского Северо-Запада, я сама была абсолютно бесхитростна. В последнее время мы слышим – совершенно небеспричинно – много разговоров о представлении интересов, идея о том, что не-белые, гендерно неопределенные или не-гетеронормативные персонажи – это не литературная бутафория: они жизненно необходимы. Романы должны отражать человечество, а не узкий его осколок. Поддерживая утверждение Ринделл, что отсутствие у Джейн Эйр красоты было революционным, я вспоминаю большое количество экранизаций, где в этой роли задействовали очаровательных актрис, надели на них серое платье и назвали их «невзрачными». В определении таких актрис, как Джоан Фонтейн, Рут Уилсон и Миа Васиковска, как «невзрачных» столько же смысла, сколько в назывании некрасивым мистера Рочестера в исполнении Тимоти Далтона (он также играл Джеймса Бонда). В 1848 году Бронте смогла использовать более широкий спектр женских образов, чем удалось Голливуду в наши дни.

Джейн никогда не кодифицировалась как роковая женщина: она невзрачная, бледная, небольшого роста, бедная, молодая, со всех сторон невпечатляющая – но ее дух неукротим. Так читатель – любой читатель – получает ценный жизненный урок. Не обязательно выглядеть так, будто сошла с разворота Vogue, чтобы высказывать свою точку зрения, и вряд ли это урок предназначен для определенного пола. Маленькой девочкой я также читала книги, которые полагалось поглощать мальчикам: всю научную фантастику и фэнтези, и да, все произведения Хемингуя. Пожалуй, я не смогу сказать, сколько раз я перечитывала «Там, где чисто, светло»; от описания одиночества и сострадания в этом рассказе захватывает дух. У меня было много серьезных разговоров с мужчинами о Хемингуэе, и только три беседы о «Джейн Эйр», хотя я готова поспорить, что оба произведения являются мощными творениями, только каждое по-своему.

До своих последних дней на земле я буду цитировать слова лауреата Пулитцеровской премии Майкла Шейбона (в России его издавали как Чабона - прим. перев.) из его книги «Maps and Legends»: «Все романы являются продолжениями; влияние – блаженство». Джейн Эйр напрямую вдохновила меня на написание моего пятого романа, «Джейн Стил» ( Jane Steele ), сатирически-романтической переработки, в которой весьма затюканная гувернантка одновременно еще и героический народный мститель-убийца. Строчка «Читатель, я его убила» появляется в тексте довольно рано, и содержит определенную иронию. Я только рада, что использовала внушительную горсть от Бронте, примешала обсыпку от Чарльза Диккенса и сэра Артура Конан Дойла, и попыталась воссоздать масштабную готическую приключенческую сагу. Она принимает оттенок Дремлющего демона Декстера , и я льщу себя надеждой, что вам не нужно считать себя женщиной, чтобы насладиться этой историей. И хотя мне достаточно повезло иметь в поклонниках великодушных читателей-мужчин (частично благодаря тому, что мой недавний протагонист, Тимоти Уайлд, был полицейским времен примерно 1845 года), факт остается фактом – найдутся мужчины, которые даже не взглянут на «Джейн Стил» только из-за названия. Хотелось бы знать, как это соотносится с более общими дилеммами, с которыми сталкивается наша культура.

Как-то раз один мужчина задал мне вопрос относительно моей трилогии о нью-йоркском копе: «Для кого вообще написаны эти книги?». Он спрашивал потому, что мой протагонист был мужчина, а потом указал на мою физическую форму. Почему это произошло? (Я спросила его, не думает ли он, что Льюис Кэрролл был девочкой-подростком).

Любой разговор о наследии Бронте, связанный с 200-летием со дня ее рождения, неизменно приводит к анализу проблем гендерного неравноправия, отчасти потому, что «Джейн Эйр» была принята как один из первых явно феминистских (или по крайней мере прото-феминистских) романов, и отчасти потому что мы все еще решаем эти проблемы. Сара Уайнман, редактор книг «Women Crime Writers: Eight Suspense Novels of the 1940s & 50s», сказала мне: «Я всегда недоумеваю, когда сталкиваюсь с мужчиной, который заявляет, что не читает книги, написанные женщинами. Почему? Всякий раз, когда я спрашиваю, я не получаю удовлетворительного ответа. Это испытание для мужественности? Разве мужественность сама по себе – это не испытание?». Меня это тоже озадачивает. Точно так же меня озадачивает, что многие мужчины утверждают, что читают только нехудожественную литературу – это «круче», или каким-то образом более полезно? Многие из этих самых мужчин, наверняка, не испытают никаких сомнений, смотреть ли им фильм или телесериал, который не является документальным. И в связи с этим встает вопрос: когда мужчины узнают, что чтение художественных произведений, написанных женщинами, это некоторым образом странно – или, того хуже, банально?

Имейте в виду: я не говорю об увлеченных мужчинах, которые просто не могут проявить интерес к чему бы то ни было, кроме работы в своих лабораториях молекулярной гастрономии, точно так же я не говорю о женщинах, которые не могут заинтересоваться кулинарными книгами, потому что, как необычно, они не готовят сами. Если я беседую с кем-нибудь, кто говорит: «Я пробовал читать классические вестерны, включая Одинокий голубь – полагаю, мне просто не нравятся вестерны», тогда я скажу, что верно, вестерны не для вас, и Бог с вами. Но я говорю, не судите, пока не попробуете, потому что книги не только для утешения; они еще и о сопереживании. Если вы учитель любого пола, сколько книг о девочках или женщинах, написанных женщинам, есть в вашем учебном плане? Если вы родитель, отличаются ли книги, которые читает ваш ребенок, гендерной специализацией? Конечно, совершенно логично для юных джентльменов сделать вывод, что есть «книги для девочек» и «книги для мальчиков», и вынести эту убежденность в свою взрослую жизнь. И в этом-то и проблема, потому что женщины составляют половину человеческого рода, и мы с трудом добиваемся, чтобы наши голоса услышали в сообществе, где доминируют мужчины. Нам бы очень пригодились более сопереживающие парни на нашей стороне; даже если разрушение гендерных барьеров, когда дело касается чтения, далек от статуса чудодейственного средства, мальчикам не повредит, если они прочтут Остров голубых дельфинов . И, в конце концов, это даже может улучшить ситуацию с равноправием на выбранном мною поприще: написание художественных произведений с целью заработка.

Во время обсуждения прогресса, которого добились женщины в вопросе издательского равноправия со дня рождения Бронте в апреле 1816 года, большей частью благодаря разрушающим традиции писательницам, которые пошли по ее стопам, Сара Уайнман сказала: «Ситуация улучшается, но думай об этом как о радиоизотопе с периодом полураспада. С течением времени он существенно разрушается, но всегда остается след; он никогда не может полностью исчезнуть». Это суждение удручает – но с исторической точки зрения здесь нечему возразить. «Женская литература» по-прежнему в значительной мере обособлена. Размышляя о том, как Бронте взглянула бы на эту проблему, Сузанна Ринделл замечает: «На самом деле все зависело бы от того, как Шарлотта Бронте хотела идентифицировать себя как автора, живи она в наши дни. Хотелось бы ей, чтобы ее воспринимали как «высоколитературного» автора? Хотелось бы ей заработать? Пришлось бы ей бороться за высокое положение любой издательской категории, в которую бы впихнули ее или ее произведения (тайна, женская литература, беллетристика для женщин)?». Они обе распознали тревожную правду, с которой сталкивались так много женщин: писательницы, как и их книги, могут нести «печать новизны и оригинальности», как сказала бы Ригби, но они остаются слишком вульгарными: часто воспринимаются как удовлетворяющие массовые вкусы; коммерчески успешные, но недостаточно представленные, когда дело касается рецензий и наград.

Слово «высоколитературный», когда оно используется для оценки культурной ценности, для меня ничего не значит. Франкенштейн Мэри Шелли – это роман ужасов. Ада, или Радости страсти Набокова – научно-фантастический роман об альтернативной вселенной. И, возможно, именно это заставляет меня задумываться, когда речь заходит о «Джейн Эйр»: этот роман – неприкрытая романтическая история, сочащаяся страстными, мучительными объяснениями в любви. Я признаю, что стиль его несколько витиеватый, и что в этом плохого, хотела бы я знать? Он о собственном «я», и о самоотверженности, и о любви, и о себялюбии, и мне это очень нравится. Может быть, еще через двести лет больше мужчин скажут то же самое.

Перевод: zverek_alyona
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ