Цитаты — стр. 4

Императора могут стащить за волосы с трона и выбросить на улицу. Но потом, постепенно, новый владыка захочет, чтобы ему помогли надеть пиджак, а затем подумает о том, что этот пиджак было бы неплохо украсить парой медалей. А уж после демократический правитель захочет, чтобы ему поставили кресло с высокой спинкой, которое лучше соответствует его высокому положению.

Он ухаживал за сотней солдат в лихорадке, но они все вели себя тихо; никогда он не видел, чтобы жар был такой мукой. Сама болезнь явилась ему в новом обличье, непреклонном, нарочито жестоком. Они все проходили через это? — спрашивал он себя. Все мои пациенты? Что за вопрос! Вопрос капризного ребенка, а не человека, который видел столько смертей. Как мог он так плохо понимать болезнь? Но все это время, думал Люциуш, все то время, что он практикует медицину, он, поразительным образом, испытывал магическую уверенность, что когда он отходит от больного, страдания утихают. Когда пациента выводят из амфитеатра, когда рассеивается толпа студентов, когда солдат относят в темный угол церкви, страдание утихает

Но после слова «Самбор» Люциуш почти ничего не слышал. Перед его глазами возникла железнодорожная карта, впечатанная в память за время, что он служил в санитарном поезде. Самбор. Он был там вскоре после нового назначения. Наши пути пересеклись. Он почувствовал головокружение, пока пытался переварить этот факт. Лето, август. Да, он помнил эти изнывающие от зноя палаты.

Люциуш не понял еще, что происходит, когда внезапно в его сознании образовалась пустота. Он знал, где он, помнил обстоятельства прибытия, помнил, как его зовут, – да, это тоже следовало проверить, – но, глядя на эту площадку, он словно бы глядел на карту с белым пятном. Как будто простые детали повседневной жизни – звуки, смысл детской пантомимы, законы, по которым эти люди отбрасывают тени, – вдруг ускользнули от него. Даже плакат над раскопанной площадкой, который до этого он умудрился не заметить, казалось, состоял из слов, лишенных всякого смысла:

«ФРОНТ» В ВЕНЕ:
ПОСЕТИТЕ ОКОПЫ В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ!
ХРАБРОСТЬ, ЧЕСТЬ, ПОДВИГ!

Они из камня, подумал он, глядя на учителя, на детей. Просто лед и камень, и под ними ничего; и на кратчайшее мгновение он не сомневался, что представший перед ним мир состоит только из пустоты и неясных фигур, пронизанных серебристым светом.

Война была объявлена в июле. Поначалу Люциуш не оценил возможности, которые это открывало. Мобилизацию он полагал помехой в учебе; его тревожили слухи, что занятия приостановят. Однокашники хмелели от судьбоносных перемен, убегали из читален, чтобы попасть на демонстрации, выстраивались в очереди перед призывными пунктами; весь этот патриотизм был ему непонятен. Он не участвовал в толкотне вокруг карт, где все увлеченно изучали продвижение Австро-Венгерской императорской и королевской армии вглубь Сербии, или немецкий марш-бросок через Бельгию, или столкновения с русскими войсками у Мазурских озер. Его не интересовали передовицы, воспевающие «избавление от всемирного застоя» и «обновление германского духа». Прибывший из Кракова кузен Витольд, двумя годами младше его, со слезами на глазах признался, что поступил на службу в пехоту, потому что война – впервые в жизни – заставила его почувствовать себя австрийцем, на что Люциуш заметил по-польски, что война, видимо, также лишила его остатков ума; его просто убьют, вот и все.

Он думал иногда, что если бы ему довелось расти в другое время и в другом месте – среди других, молчаливых людей, – его неловкость оставалась бы незамеченной. Но в Вене, где острословие правит бал, где легкомыслие возведено в символ веры, его недостаток был у всех на виду. Люциуш – само имя, выбранное отцом в честь сиятельных римских царей, звучало насмешкой: чего он не умел, так это блистать.

И если это была любовь - да, это слово подходило как нельзя лучше: головокружение, ревность к соперникам, погоня за всё более интимными секретами, - если его чувство к Медицине было любовью, то чего он вовсе не ожидал от Неё, так это взаимности. Вначале он заметил вот что: когда он говорил о Ней, заикание пропадало. До конца второго года у них не было экзаменов, и поэтому только в третьем семестре, холодным декабрьским днём, явился намёк на то, что он обладает, как написали в его годовой аттестации, "необычайной способностью воспринимать то, что находится под кожей".