Самые язвительные высказывания Владимира Набокова о других писателях

Владимир Набоков был необычайно категоричным человеком, особенно когда дело касалось литературы. Его собственной, в первую очередь – когда его спросили про работу его редактора, он фыркнул: «Я подозреваю, что под "редактор" вы имеете в виду "корректор"», – но сразу после идет (что еще бы это могло быть) вся остальная литература. В интервью он, казалось, наслаждался, рассказывая о своих претензиях к работам других авторов, особенно когда считал их незаслуженно любимыми читателями.

Читая его жалобы полвека спустя, надо сказать, я тоже наслаждаюсь. Сейчас, когда литературный мир, кажется, полон решимости заявлять, что каждая книга Хорошая, потому что это Книга, откровенные анти-книжные мнения Набокова ощущаются почти упоенно грешными. Ну, я полагаю, не было никого, кто чехвостил его в Твиттере за то, что он решился высказать свое мнение; у него не было реального повода бояться, что плохой отзыв будет нависать над ним и мешать его карьере или получению желаемой издательской рекламы на обложке. Если же говорить о кровной мести, то у Набокова, несомненно, была своя легендарная битва (имеются в виду отношения Набокова и Уилсона – прим. пер.), но я представляю его настолько надменно и агрессивно величественным, что его тело на самом деле бы отразило плевок любого недовольного писателя, получившего плохой отзыв и решившегося сунуться к нему.

И все же, было что-то одновременно ханжеское в набоковском языке без костей. В эссе 1966 года, отвечая своим критикам, в основном своему бывшему лучшему другу Эдмунду Уилсону (на которого намекалось выше), Набоков написал:

Мистер Уилсон в ужасе от моего «инстинкта зло смеяться над великими». Ну, с этим ничего не поделаешь; мистеру Уилсону придется принять мой инстинкт и ждать следующего приступа. Я отказываюсь быть ведомым и контролируемым единством установленных взглядов и академических традиций, чего он бы хотел от меня. Какое право он имеет не давать мне находить посредственными или переоцененными таких людей как Бальзак, Достоевский, Сент-Бёв или Стендаль, питомца всех тех, кто любят, чтобы их французский был простым?.. Если мне не разрешено показывать мое очень особое и очень субъективное восхищение Пушкиным, Браунингом, Крыловым, Шатобрианом, Грибоедовым, Сенанкуром, Кюхельбекером, Китсом, Ходасевичем – если назвать лишь немногих, кого я восхваляю в своих заметках, мне также должно быть позволено поддерживать и очерчивать эту похвалу, указывая читателю моих любимых привидений и подделок в зале ложной славы.

Точно, точно!

Вообще я не защищаю грубость ради грубости, и Набоков может быть до странного мстительным (примером может служить его кампания против Пастернака, среди прочего – с другой стороны, когда интервьюер спросил его, какую лучшую вещь человек может сделать в своей жизни, он сказал: «Быть добрым, быть гордым, быть бесстрашным»); я также не думаю, что он на самом деле прав во всем нижесказанном. Я просто нахожу его откровенность бодрящей, а его оскорбления в высшей степени умелыми. Это Набоков, в конце концов. Так что ниже приведены одни из лучших оскорблений Набокова, кинутые в других известных писателей и их книги.

О Берольде Брехте , Уильяме Фолкнере , Альбере Камю , Эзра Паунде :

Многие признанные писатели для меня просто не существуют. Их имена высечены на пустых могилах, их книги — бутафория, а сами они, на мой литературный вкус, совершенные ничтожества. Брехт, Фолкнер, Камю и многие другие ничего не значат для меня, и я должен бороться с подозрением в заговоре против моего мозга, когда вижу, как критики и собратья-писатели преспокойно принимают за «великую литературу» совокупления леди Чаттерлей или претенциозную бессмыслицу этого совершеннейшего мошенника мистера Паунда. Я заметил, что в некоторых домах он заменил доктора Швейцера.

– из интервью Набокова для The Paris Review в 1967 году

О Томасе Элиоте и Эзра Паунде (опять):

В отличие от многих моих современников, в двадцатых — тридцатых годах я избежал влияния отнюдь не первоклассного Элиота и несомненно второсортного Паунда. Их стихи я прочитал гораздо позже, где-то в 1945-м, в гостиной одного из моих американских друзей, и остался не только совершенно равнодушен, но вообще не мог понять, почему они хоть кого-нибудь должны волновать. Однако я признаю, что произведения этих авторов сохраняют некоторую сентиментальную ценность для тех читателей, которые познакомились с ними в более раннем возрасте, чем я.

– из интервью Набокова в 1964 году журналу Плэйбой, включенному в сборник В. В. Набоков – Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе

О Томасе Манне , Борисе Пастернаке и Уильяме Фолкнере

То, что, к примеру, ослиная «Смерть в Венеции» Манна, или мелодраматичный и отвратительно написанный «Живаго» Пастернака, или кукурузные хроники Фолкнера могут называться «шедеврами» или, по определению журналистов, «великими книгами», представляется мне абсурдным заблуждением, словно вы наблюдаете, как загипнотизированный человек занимается любовью со стулом.

– из интервью Набокова Роберту Хьюзу в 1965, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

О Уинстоне Хью Одине и (хуже) Роберте Лоуэлле

Да вовсе я не пародировал Одена в «Аде». Я для этого плохо знаю его творчество, но знаком с несколькими его переводами, и меня возмущают грубые ошибки, которые он с легким сердцем позволяет себе делать. Конечно, Роберт Лоуэлл — еще более опасный преступник.

– из интервью Набокова Джеймсу Моссмену в 1969, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

О Николае Гоголе

Я старался ничему у него не учиться. Как учитель он сомнителен и опасен. В худших своих проявлениях, например в украинских вещах, он никчемный писатель, в лучших — он ни с кем не сравним и неподражаем.

– из интервью Набокова для The Paris Review в 1967 году

Об Эрнесте Хемингуэе

Что до Хемингуэя, то я впервые прочел его в начале сороковых, что-то о колоколах, яйцах и быках, и возненавидел это.

– из интервью Альфреду Апелу в 1967

О Джозефе Конраде и (опять) Эрнесте Хемингуэе

Они и есть детские писатели в самом точном смысле слова. Хемингуэй, конечно, из них лучший: у него, во всяком случае, есть свой собственный голос, и ему принадлежит очаровательный, прекрасно написанный рассказ «Убийцы». Описание радужного блеска рыбы и ритмичного мочеиспускания в его знаменитой рыбной истории превосходно. Но я не выношу стиль Конрада, напоминающий сувенирную лавку с кораблями в бутылках, бусами из ракушек и всякими романтическими атрибутами. Ни у одного из этих двух писателей я не могу найти ничего такого, что хотел бы написать сам. Уровень сознания и эмоций у них безнадежно юношеский, что можно сказать и о некоторых других почитаемых писателях, любимцах студенческих курилок, а также утешении и опоре студентов-выпускников, как, например… — но некоторые из них еще живы, и мне не хочется обижать еще здравствующих «стариков», когда мертвые еще не похоронены.

– из интервью Набокова журналу Плэйбой в 1964, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

О Федоре Достоевском

Нерусские читатели не понимают двух вещей: далеко не все русские любят Достоевского, подобно американцам, и большинство из тех русских, которые его все-таки любят, почитают его как мистика, а не как художника. Он был пророком, журналистом, любящим дешевые эффекты, никудышным комедиантом. Я признаю, что некоторые эпизоды в его романах, некоторые потрясающие фарсовые сцены необыкновенно забавны. Но его чувствительные убийцы и высокодуховные проститутки просто невыносимы, во всяком случае, для вашего покорного слуги.

– из интервью Набокова журналу Плэйбой в 1964, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

Я категорически не приемлю «Братьев Карамазовых» и отвратительное морализаторство «Преступления и наказания». Нет, я вовсе не против поиска души и самораскрытия, но в этих книгах душа, и грехи, и сентиментальность, и газетные штампы — вряд ли оправдывают утомительный и тупой поиск.

– из интервью Набокова Джеймсу Моссмену в 1969, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

О Марселе Прусте (чьи работы Набоков вообще-то любил) и Томасе Элиоте

Сначала мой мозг онемел
От твоих сомнамбулических цифр, Эдмунд.
Теперь, отбросив этот ступор,
Я увидел, что последнее – анаграмма Прусту (stupor – Proust),
тогда как Элиот
хорошо сочетается с туалетами. (T.S.Eliot – toilets)

– из стихотворения, написанного в письме Эдмунду Уилсону в 1948 году

О Зигмунде Фрейде

Чего ради я должен пускать чужака на порог своего сознания? Может быть, я раньше говорил об этом, но намерен повторить: терпеть не могу не одного, а четырех докторов — доктора Фрейда, доктора Живаго, доктора Швейцера и доктора Кастро. Конечно, первый «снимает с тебя одежды», как говорят в прозекторской. Я не хочу, чтобы меня посещали серые, скучные сны австрийского маньяка со старым зонтиком. Считаю также, что фрейдистская теория ведет к серьезным этическим последствиям, например, когда грязному убийце с мозгами солитера смягчают приговор только потому, что в детстве его слишком много — или слишком мало — порола мать, причем и тот и другой «довод» срабатывает. Фрейдистский рэкет представляется мне таким же фарсом, как и гигантский кусок полированного дерева с дыркой посередине, ровным счетом ничего не выражающий, разве что рожу обывателя с разинутым от удивления ртом, когда ему говорят, что перед ним работа величайшего скульптора, здравствующего и поныне пещерного человека.

– из интервью Набокова Николасу Гарнхэму в 1969, цитата из «Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе»

О Генри Джеймсе

Я не прочел ни одной книги (за исключением сборника рассказов Генри Джеймса – жалкая вещь, абсолютная подделка, ты должен как-нибудь развенчать эту бледную морскую свинку и его плюшевые пошлости), не написал ни слова с тех пор, как я покинул Кембридж.

– из письма Набокова Эдмунду Уилсону в 1952

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ