Размышления Дженни Чжан о романе «Маленькие женщины» и желании быть похожей на Джо Марч

Автор: Дженни Чжан (Jenny Zhang)

С того самого дня, как я выучила второй язык — английский — я решила, что судьбой мне уготовано стать гением, и талант мой проявится именно на писательском поприще: в совершенно непревзойдённых, выдающихся произведениях. А пока этого не произошло, мне нужно готовиться, как спортсмены готовятся к олимпийским играм. И, как любой другой начинающий чудо-писатель, которому хочется вкушать успех и признание прямо сейчас, я стала читать, читать, читать, а потом писать, подражая своим литературным кумирам в надежде, что в один прекрасный день у меня тоже получится как у них.

В десять лет я отвергла книжки-картинки и накинулась на книги для детей постарше, по-прежнему выбирая исключительно девчачьи темы, единственно мне тогда интересные. Истории о покинутой всеми девочке, которая в одиночку противостоит этому жестокому, холодному миру, действовала на моё писательское честолюбие как валерьянка на кошек. Как и любимые персонажи, главные героини моих собственных ранних опусов были отважные, решительные и необычные девочки, именно такие, какой я представлялась сама себе. Они частенько действовали сгоряча, часто дулись и были подвержены резким перепадам настроения: сейчас — милые, а через минуту – злыдни.

Я всегда придумывала для своих героинь счастливые концовки: все без исключения были вундеркиндами, благодаря своим творениям они обретали невероятную славу и к тому же встречали идеального мужчину — настоящую любовь на всю жизнь. Уже подростком я твёрдо уверовала в расхожее заблуждение: женщины должны и могут иметь всё.

В очередную воскресную поездку всей семьёй в Костко (сеть мелкооптовых магазинов в Америке, при входе в которые необходимо предъявить карточку покупателя, подтверждающую оплату годового взноса – прим. пер.) я наткнулась на роскошно иллюстрированную книгу Луизы Мэй Олкотт «Маленькие женщины», ту самую, которую я столько раз видела в библиотеке и мимо которой я столько же раз проходила мимо. Меня отталкивало одно слово на обложке: женщины. Я обожала девушек-героинь и с ужасом ждала, когда стану «женщиной». Ведь они крепко-накрепко связаны путами самопожертвования и обязательств. Женщины должны трезво смотреть на жизнь, а не предаваться глупым детским фантазиям. Какая жизнь ей уготована, как не жизнь моей матери – единственной женщины, которую я знала лучше всего? А какая у матери была жизнь? Одна нескончаемая череда обязательств: передо мной, моим отцом и моим младшим братом, перед её родителями и родителями моего отца, перед её друзьями, друзями моего отца и родителями их друзей, перед её начальником, сослуживцами и так далее, и тому подобное.

Достижения матери всегда соизмерялись в привязке к другим людям: её работа была эмоциональной и требовала буквально полную настройку на чувства других. Работая с жалобами и притензиями, ей приходилось успокаивать недовольных клиентов и глубоко прятать свои собственные чувства. Её трудоустройство напрямую зависило от умения ежедневно понимать и входить в положение других, одновременно подавляя свои не такие уж и положительные эмоции, сбрасывая их в воображаемый и постоянно полный кувшин, который иногда переливался и обрушивался на меня и отца.

Вообще-то, в детстве моя мать тоже хотела стать писательницей. Она обожала читать и писать, но мне без конца твердила, что нужно взрослеть, нужно заботиться о других. «И тебе тоже», — убеждала она меня, а, может быть, просто пыталась заговорить. Ей не хотелось, чтобы я воображала себя кем-то особенным. Она верила, что цифры не врут: если что-то популярно, оно, должно быть, того стоит. Это было жизненное правило. И если оно работает с ресторанами, то обязательно сработает в семье и браке. Нужно делать то, что должно, а иначе – крышка.

У девушки гораздо больше шансов найти мужа и родить детей, чем стать знаменитой писательницей. Мать верила, что какими бы ужасными дети и семейная жизнь не были, гораздо ужаснее быть одинокой и бездетной. «Лучше быть как все, чем пытаться быть кем-то особенным», — повторяла она снова и снова.

Жизнь, которую рисовали мне родители, представлялась сущим кошмаром. Если им верить, то наилучшим для меня вариантом было бы стать зубным врачом. Зубным врачом! Чтобы ковыряться в чужих зубах?! Одна мысль о посещении зубного внушает людям страх и парализует волю. Я же хотела вдохновлять людей на действие, писать стихи, которые переносили бы читателя в волшебный мир, быть воплощением призыва Рильке изменить жизнь и никак не меньше. Но когда я отвергла амбициозные планы родителей сделать из меня зубного врача, они предложили альтернативу – профессию юриста – быстро добавив, что не тех юристов, которых показывают по телевизору, когда они предстают в суде и беспристрастно приводят аргументы о зле расизма и алчности корпораций, а тех, кто весь день работает с бумагами в офисе.

Вот о такой хорошей жизни для меня мечтали родители: стабильной работе, где можно было бы не сильно утруждаться. Страстно любить свою работу – плохо. Однообразие, несложные задания, бумажная работа, где нет большой ответственности и которую можно было бы повторять изо дня в день пока не подойдет время выходить на пенсию, а потом доживать на пенсионные сбережения, тщательно ведя бюджет, вот это – хорошо. И, разумеется, я должна была найти парня, который бы рассуждал так же, выйти за него замуж и побыстрее нарожать от него детей, пока я ещё не превратилась в истеричную грымзу.

А может сразу покончить с собой, здесь и сейчас? Такие мысли приходили мне в голову всякий раз, когда родители заговаривали о моей взрослой жизни. Лучше вкусить жизнь во всей её полноте и трагично умереть молодой, чем дожить до глубокой старости и выть от скуки. Есть, наверное, люди, которые желают именно такую жизнь, о какой так настоятельно увещевали мои родители, люди, которые легко могут представить себя счастливыми, которые даже могли бы с удовольствием отмечать определённые достижения, но не я. Картинка моего неприменного взросления, которую рисовали мне родители, была похожа на тюрьму. Мне хотелось оставаться ребёнком как можно дольше: ведь потом мне придётся похоронить все свои мечты и спуститься на землю.

Я всё-таки прочитала «Маленьких женщин». От скуки. Почти на целый час родители оставили меня одну в книжном отделе Костко и за это время я проглотила больше половины романа. Страницы были достаточно плотными, несмотря на то, что книга была в мягком переплёте. А на обложке были нарисованы сёстры Марч: в широкополых шляпах с бантами, они мило размахивали тростями. Мег была одета в светло-фиолетовое полосатое платье с круглым белым воротничком, Джо - в простое тёмно-синее платье с белым воротичком-стойкой, Бет - в желтоватое платье в тонкую полоску, а самая младшая Эми в небесно-голубое матросское платье.

Ближе всех мне должна была быть Джо, ведь у неё все лучшие черты характера её создательницы (своеобразие, бесстрашие, находчивость и творческая искра), а не очень привлекательные (из-за взрывного характера и частых перепадов настроения Луизе Мэй Олкотт, наверняка, поставили бы сегодня диагноз какого-нибудь психического заболевания или расстройства личности) авторское перо преуменьшило. Ведь поклонницы романа всегда больше всех любили Джо Марч: маленькую женщину, на которую каждая читательница хотела быть похожей, ведущую солистку четвёрки, самую талантливую и смелую, единственную из сестёр, чьё представление о том, какой жизнь женщины могла и должна быть, не выглядит сегодня невероятно устаревшим, единственную героиню, которую называли многие выдающиеся женщины-писательницы своим вдохновением, которая сформировала их как писательниц, как феминисток, не говоря уже о многочисленных женщинах, чьи имена и жизни были не столь знамениты, чтобы попасть в анналы истории, но и на них Джо Марч оказала такое же глубокое впечатление.

Джо сильно выделяется на фоне героинь романов, написанных для девочек-подростков. Она – единственная, кто предпочитает грязь приключений чистоте порядка, кто не видит ничего романтичного в том, чтобы быть зависимой от мужа, кто закатывает глаза при возможности получить наследство через замужество, кто предпочитает работать на износ, чтобы заработать своими произведениями и финансово поддержать семью, чем полагаться на деньги мужа, кто на почти всём протяжении книги отрицает традиционное утверждение, что женщинам суждено всегда приносить в жертву свои собственные интересы и похоронить свои собственные желания в угоду мужчинам.

Она – единственная героиня, на которую многие юные читательницы «Маленьких женщин» хотели бы быть похожими, а вот я в двенадцать лет, по собственному определению, «бунтарка» и «гениальная писательница», уже на первой странице книги решила, что никто мне так не был противен, как Джо Марч. Её мальчишечьи замашки, резкость, забывчивость, физическая ловкость, но неуклюжее прихорашивание, полное отсутствие интереса к мужскому вниманию, в частности, со стороны её лучшего друга и соседа Лори, который казался мне эталоном мужской красоты, с таким приятным, женственным именем и похожим на девочку-подростка в своём обожании и неугасимой любви к Джо, особенно в реакции на её отказ (не слишком завуалированно угрожая покончить с собой, заламывая руки и надрывно вскрикивая: «Я не смогу полюбить никого другого, и я никогда не забуду тебя, Джо! Никогда, никогда!») – её идеалы, упрямство, независимость, полное безразличие к принятым в обществе нормам поведения, всё в ней меня отталкивало.

Джо должна была быть мне близка, единственная из сестёр, которая не только хочет быть известной писательницей, но у которой к концу книги всё ещё есть шанс ею стать. Играя в хитрую игру, когда на вопросы можно отвечать только правду, Лори спрашивает Джо: «Чего тебе больше всего хочется?», на что она неискренне отвечает: «Шнурки для ботинок». Лори ловит её на блефе: «Неправда. Чего тебе хочется больше всего на свете, только честно?» и она выпаливает: «Таланта. Лори, ты ведь подарил бы мне его, если бы мог, да?» и смущённо улыбается, видя его разочарование, тем самым напоминая читателю, что она – единственная из четырёх сестёр Марч, чьё желание не может исполнить ни один мужчина в мире.

Она мечтает о всепоглощающем творческом порыве, о просыпающимся из глубины души таланте. Позже, когда Лори признаётся ей в любви, Джо удивлена и сбита с толку, она чётко даёт ему понять, что не может ответить взаимностью и даже говорит, что не уверена, выйдет ли она вообще когда-нибудь замуж и сможет ли отказаться от всего, что ей дорого, ради какого-то парня. Лори не верит. Девушка не может быть счастлива сама по себе, они все, в конце концов, находят себе парня, ради которого готовы «жить и умереть», так почему же, ну, почему же это не может быть он?

Но вместо того, чтобы поддержать Джо и её выбор своих интересов вместо любви хорошего, красивого, богатого человека, когда в обществе женщинам были не доступны ни власть, ни средства и, кроме замужества, мало что вообще было доступно, я ужаснулась. «Какая же эгоистка», – думала я, ничем не отличаясь от своей матери, которая также меня критиковала всякий раз, когда я объявляла, что хочу стать писательницей, а не чьей-то матерью. «Джо никогда не сможет жить лучше, чем Лори!» – злилась я. «И что он вообще в ней нашёл? – удивлялась я. – С чего это она решила, что может быть такой же свободной в своём выборе, как парни? Отчего это она решила, что, будучи бедной, ей можно вести себя как богачке?»

Означала ли моя реакция, что я отчасти узнавала в Джо саму себя и мне не нравилось, что я видела? Может быть, другие видели меня такой же, какой я видела её: вызывающей раздражение, нелепой, отказывающейся взрослеть, упрямо цепляющейся за детские мечты? Благодаря Джо я, наконец-то, поняла тех самых людей, против которых я восставала, – своих родителей. Каким-то непостижимым образом именно жизнь Джо в «Маленьких женщинах» помогла мне понять, почему мои родители с таким упорством следовали правилам. Они прожили дольше, пережили больше и знали гораздо лучше меня о том, как сильно этот мир наказывает тех, кто действует не по шаблону.

В Шанхае, где я родилась, я была радостным, общительным ребёнкам. До четырёх лет я была Эми Марч своей большой семьи. Что бы я не делала, меня всегда хвалили. Дальние родственники и друзья съезжали со всех концов страны посмотреть на меня – любимицу, благословенное чадо. На людях я была милым, спокойным ребёнком. Дома – непоседой. В девять месяцев я говорила полными предложениями, в десять – пела и танцевала.

Я обожала развлекать, по большей части своими рассказами, как и Джо, выдумки казались мне реальнее настоящей жизни. В подготовительном классе я скучала и, приходя домой, рассказывала родителям как мы ходили в зоопарк и я каталась на слоне. Как и Джо, мне нравилось ставить для родственников домашние театральные постановки, где актёры пели и танцевали. Весь мир и люди в нём представлялись мне будущими зрителями моего творчества.

Радостная, ничем не обоснованная увереность в себе, которую излучала моя детская душа, быстро испарилась после иммиграции в Нью-Йорк. Неожиданно у меня исчезла возможность говорить, никто больше не аплодировал, когда я открывала рот. Мой плохой английский был, в лучшем случае, жалок, в худшем – раздражал. Я онемела, больше ничто не свидетельствовало о том, что я могла развлекать или удивлять. Мне ещё не исполнилось и пяти, а я уже испытала кризис личности. Сладкая безмятежность стала постепенно уступать чувству, которое пятилетние девочки не должны испытывать, – злости.

К концу первого года в Америке я перестала ходить в класс по английскому для иностранцев, но не перестала стеснятся на нём говорить. Если мне хотелось что-то сказать, я это записывала. Так я меньше всего чувствовала себя стеснённой и неуклюжей, это была единственная возможность избежать отношения окружающих ко мне как к иностранке или, хуже всего, как к умственно отсталой. Я решила отказаться от своей мечты стать всемирно известной эстрадной артисткой. Вместо этого, я решила, что буду писательницей.

Но помимо мании величия, у меня была ещё более неблагородная причина, по которой я обратилась к слову письменному, – мне хотелось отомстить всем, кто был ко мне несправедлив, кто меня недооценил или только из-за цвета кожи решил, что я неинтересна, недостойна и ничем не примечательна. Лучший способ проучить всех – это стать автором головокружительно успешных произведений. Самая сладкая месть – оставить за собой последнее слово. Ничто так не подстёгивало меня, как желание доказать, как сильно окружающие ошибались. Ничто так не придавало мне сил, как умение перевоплощать свою жизнь в литературное произведение. Писательство стало чем-то вроде алхимии, которая превращала мусор прошлого в золото.

Сохранилось множество документов, подтверждающих, что в «Маленьких женщинах» многое было заимствовано из жизни семьи Луизы и её детства. Мег, Джо, Бет и Эми похожи на автора и её трёх сестёр, а прототип Марми, мамы девочек, списан с Аббы, вечно усталого матриарха семьи Олкотт, которая, выбиваясь из сил, старалась обеспечить то, что её муж, Бронсон Олкотт, – педагог, эссеист, борец за отмену смертной казни и реформатор, основатель нескольких прогрессивных школ и утопической сельскохозяйственной коммуны (все эти начинания по разным причинам провалились) – не мог предоставить: финансы.

Семья бедствовала и часто голодала, с трудом переживая суровые зимы Новой Англии, потому что из-за своих идеалистических взглядов Бронсон отказывался работать за зарплату, следовал принципам веганизма и ел исключительно корнеплоды, которые выращивал сам, вместо овощей, которые растут на поверхности земли, и не носил одежды из хлопка, шёлка и шерсти, так как такая одежда была результатом труда рабов и капитализма. Бедность, отравившая детство и юность Луизы (первые 25 лет её жизни семья переезжала более 30 раз), на страницах книги была написана розовыми красками.

Трудности сестёр Марч, пока их отец служил проповедником в армии во время Гражданской войны, – благородны и терпимы. В первой главе они отдают свой рождественский завтрак голодающей многодетной семье, а потом возвращаются домой и пиршествуют своей добродетелью, хлебом и молоком. Эта добрая рождественская история рассказывается, чтобы усладить наши души, но в действительности семья Олкотт частенько выживала благодаря помощи окружающих и нередко на столе не было ничего, кроме хлеба, воды и, может быть, яблок.

Сама Луиза была подвержена частым сменам настроения и у неё был непредсказуемый характер. Она была очень трудным ребёнком, её даже отправили жить с дедушкой, когда Абба была на последних месяцах беременности, ожидая Лиззи, третьего ребёнка и прототипа Бет. В книге же перепады настроения Джо преподносятся как милая особенность характера героини, её эмоциональные всплески не так сильны и не отталкивают читателя. Её увлеченность и эмоциональная возбудимость никогда не выходят за рамки допустимого и не превращаются в неконтроллируемые маниакальные эпизоды.

Единственный раз, когда читателю преподносится возможность увидеть Джо в неприглядном свете, происходит после того, как разбалованная Эми в запале чувств сжигает в камине работу старшей сестры. Нам потом объясняют, что это была рукопись книги, над которой Джо корпела несколько лет, и нам понятно, почему она совершенно раздавлена и наотрез отказывается разговаривать с Эми. Но когда расстроенная Эми раскаивается и, чтобы попросить прощение у сестры, следует за ней и Лори, которые идут кататься на коньках, Джо притворяется, что не видит её, и не передаёт ей предупреждение Лори о том, что кататься на середине реки опасно. Эми немедленно проваливается под лёд. Джо и Лори вытягивают девочку из ледяной воды и к вечеру всё опять возвращается на круги своя. Эми прощена. Прощена и Джо.

Тем не менее, после того, как Эми благополучно спасена, Джо со страхом признаётся Марми, что, возможно, ей никогда не удастся обуздать свой характер. «Ты не знаешь, ты даже не представляешь, как это страшно. Когда я разозлюсь, мне вдруг хочется кого-нибудь стукнуть или все вокруг крушить, и в тот момент мне это доставляет удовольствие. Я так боюсь, что сделаю что-то ужасное, и тогда все будут меня ненавидеть. Марми, помоги мне!»

Мать успокаивает Джо, говоря, что они очень похожи, что, на самом деле, она тоже была очень вспыльчивой. «Сорок лет я укрощала себя и только недавно добилась кое-каких результатов. Почти каждый день я вдруг начинаю чувствовать страшную раздражительность. Но я научилась скрывать это, и никто, видимо, не замечает, что со мной творится. Все же я надеюсь, что наступит день, когда я избавлюсь и от самой раздражительности. Во всяком случае, я буду стараться, пусть на это уйдет еще сорок лет».

Читаешь эти строки и кажется, будто они вырваны из какого-то другого романа, не удивительно, что Джо поражена. В предыдущих главах всё указывает на то, что Марми подобна святой, такое у неё бесконечное терпение, она просто какой-то суперчеловек, настолько спокойно ведёт себя с дочерьми. Даже если дела у семьи Марч идут неважно, Марми никогда не забывает позаботиться о тех, кому ещё хуже. Неужели всё это очень хорошо выученная роль? Или смысл жизни женщины заключается в умении ежедневно и очень хорошо свой гнев прятать? В чём тогда разница между умением это чувство не показывать и умением его подавлять?

Нам так и не объясняют, что же раздражает Марми, и поэтому я, будучи ребёнком, не поверила. Мне показалось это натянутым, автор просто решила убедить нас, что Марми – идеальная женщина: несмотря на сильные чувства и вспыльчивый характер, она никогда не позволяет им влиять на свою жизнь. А ведь настоящая ярость похожа на действующий вулкан. Её нельзя подавить.

Моя собственная мать частенько впадала в ярость из-за финансовых затруднений семьи, в которых она иногда обвиняла моего отца (в конце концов, это он принял решение уехать из Китая в поисках призрачной «лучшей жизни» в Америке), а иногда винила в этом жуткое невезение. Дома, за закрытыми дверями, мать иными вечерами жаловалась на судьбу, а иными резко меняла тон и чуть ли не лопаясь от необъяснимой радости, без конца повторяла мне, насколько со всем, что произошло в её жизни, ей повезло. Как ещё ребёнком она обожала петь, танцевать и выступать на сцене, как даже продюсеры приходили к ним домой, обещая сделать из неё «китайскую Ширли Темпл» (первая в истории американского кино ребёнок-актёр и одна из самых высокооплачиваемых актрис во время Великой депресии 1930-х годов – прим. пер.), но моя бабушка отказала всем этим продюсерам и агентам и отправила их долой, не желая, чтобы её дочь попала в капкан развратного секса и наркотиков, которым была индустрия развлечений, но вместо того, чтобы обижаться на мою бабушку за то, что та не разрешила ей следовать зову души, мать была благодарна, да, благодарна от всего сердца! По крайней мере, она так говорила.

Абба Олкотт, матриарх реальной семьи Олкотт, была не так уравновешена, как выдуманная героиня романа, не так хорошо умела скрывать своё раздражение и была гораздо более уставшей от финансово-несостоятельного мужа. Помогая ему в экперементальной коммуне-утопии «Фрутляндии», которая, как и все его начинания, в конце концов распалась, Абба писала в дневнике: «В "Фрутляндии" только один раб... и этот раб – женщина», и здесь слышится больше, чем просто нотка горечи.

Луиза тоже видела несправедливое отношение к женщинам, мужчины комунны «так увлечённо обсуждали и распределяли великие обязанности, что совершенно забыли о малых». За верность своим идеалам всегда нужно платить, и в семье Олкотт за них часто расплачивались Абба и её дочери. Ещё в одной дневниковой записи Аббы читаем: «женщина, прожив жизнь ежедневно жертвуя собой, на смертном одре скромно скажет: «я – женщина». Мужчина же в качестве эксперимента откажется на несколько лет от бытовых удобств, ведя простую жизнь, скажет: «Смотрите, я – бог».

Может быть Луизе и не нужно было разъяснять, почему Марми почти ежедневно злилась. Быть женщиной значит знать, что такое злость. Быть недооценённой, чувствовать отношение к себе как ко второму сорту, слышать, что твои опасения мелочны, делать всю работу и не слышать в ответ никакой благодарности – как можно после этого не злиться? И вместе с тем, чтобы не прослыть плохой, чтобы не упустить шанса быть любимой и принятой, как тогда, так и в немалой степени сейчас, женщина должна, как Марми советует Джо, научиться скрывать это чувство, а лучше всего его и вовсе не чувствовать. Если женщина злится, есть риск, что ей поставят диагноз, накажут, осудят. Женщина должна принимать жестокость патриархального общества – как его кровавые, так и бескровные формы – с непоколебимой жизнерадостностью.

А зачем нужно уметь контролировать гнев? Мне правда интересно, мне, уже не маленькой девочке, той, которой я когда-то была, которая не понимала, почему мать критикует отца, которая считала, что материнская раздражительность – это непростительный изъян в характере, которая видела только как отец пашет, чтобы обеспечить семье хорошую жизнь, и которая отметала жертвы, принесённые матерью, которая, тем не менее, оставила и семью, и друзей, и родину, переехав за тридевять земель в страну, языка которой совершенно не знала, и где у неё не было возможности добиться в профессиональном плане ничего, кроме как работы ассистента или чьей-то секретарши, днём работая в офисе, а вечером – дома у плиты, она поддерживала отца не только физически, но и эмоционально, взяв на себя отношения с семьёй в Китае (не только своей, но и его тоже), принимая родителей отца в гости не раз и не два, а пять раз, и каждый раз они гостили более года, и всё это время чувствуя себя одинокой, переживая культурный шок и депрессию.

Как я могла ставить ей в вину то эмоциональные взлёты, когда она твёрдо верила в лучшее, то падения в бездну отчаяния и безысходности? Как я могла ставить ей в вину всплески гнева и раздражения? Теперь, уже взрослой, я понимаю, что мы требуем больше всего от тех, в ком видим отражение не совсем привлекательных сторон своего характера, то, что мы видеть не хотим.

Отрывок из главы «Горит ли гений, Джо?» Дженни Чжан книги «Сёстры Марч: О жизни, смерти и маленьких женщинах» Кейт Болик, Дженни Чжан, Кармен Мария Мачадо и Джейн Смайли

Дженни Чжан – поэт и писательница. Она живёт в Нью-Йорке. Её первый сборник рассказов под названием «Горькое сердце» завоевал приз Роберта У. Бингхэма в номинации «Проба пера в художественной литературе», а также приз газеты «Лос-Анджелес Таймс» в номинации «Лучшая книга».

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ